Виктор схватил меня за плечи, толкнул на стол, зажал рот ладонью, другой приставил к горлу нож (он только что достал его из ящика), прямо к кадыку, и мне показалось, что кожа расходится под лезвием, а он раздвинул мне ноги ногами, я попыталась укусить его за руку, но ничего не вышло, ладонь оказалась совсем гладкой и была слишком плотно прижата к моим губам, чтобы я не кричала, так что он легко удерживал меня, а мои ноги болтались в воздухе, и он склонился надо мной, улыбаясь, и спросил:
- Ну, и что ты теперь скажешь?
Я почувствовала, как что-то во мне сломалось, пронзительный страх забрался в позвоночник, пополз по спине, я оттолкнула Виктора из последних сил, потому что не могла выносить прикосновения, и мне было плевать, порежет он меня ножом или сдерет заживо кожу… Единственное, что я сейчас знала - он СЛИШКОМ близко, и если не уберется сию же секунду, я задохнусь и сдохну, так что мне удалось вырваться.
Он снова поймал меня, потому что я впервые встретила мужика, способного так ударить женщину, и у меня не было преимущества неожиданности: он ударил меня в скулу, я почувствовала, как хрустнули кости, и тут же последовал хук в живот. Он бил с бешенством и прицельной точностью. Согнувшись пополам, я упала навзничь.
Он снова оказался на мне: убрал нож и схватил за волосы, все так же спокойно улыбаясь и на сто процентов уверенный в собственном превосходстве. Я открыла рот, чтобы закричать, и он снова ударил, припечатав меня к полу.
- Не стоит шуметь… Скажи мне, чего ты боишься… Тихонько… Что тебя так пугает?
Я снова попыталась его укусить, но, как бы я ни дергалась, какую бы силу ни прикладывала, мне едва удавалось его задеть, ничего не выходило, он все время брал верх. И чем сильнее я отбивалась, тем тяжелее он давил на меня, тем шире улыбался.
- Ты шикарно дерешься… Чувствуешь, как я завожусь, оттого что ты не хочешь и пытаешься смыться, чувствуешь?
И я действительно чувствовала, что портки у него вот-вот лопнут, как будто здоровенный камень "чертов палец" засунут в ширинку.
Еще одна такая же яростная и столь же безнадежная попытка отбиться, и вот уже его рука расстегивает пуговицу на моих джинсах. Я ерзала на полу, пытаясь вывернуться, отползти назад, как жаба, а он давил все тяжелее, и я не могла поверить, что ему удастся содрать с меня штаны, спустить их до щиколоток, добраться до трусов, сорвать и их одним движением, а потом раздвинуть наконец ноги.
Я отбивалась, нанося ему удары, извивалась под ним, надеясь выскользнуть.
Он помог себе рукой, резким толчком, попал наконец туда, куда так стремился, а я даже не закричала, потому что знала, что умру от этого.
Еще один толчок, такой же резкий, как первый… Он как будто искал что-то внутри меня.
Я разглядывала ножки стола и стульев, смятую фольгу от "Тоблерона" на полу.
Ты это знала, когда шла сюда, знала, что не надо приходить; так какого же хрена ты пришла?
Я вдруг поняла, как долго мы боролись, пока он не вломился в меня: я задыхалась, как бегун-марафонец, руки-ноги болели, потому что я сопротивлялась, отталкивала его.
Сопротивлялась? Отталкивала? Где он сейчас? Отвалился наконец?
Равномерные, как ход поршня, движения… Болит скула… Все нутро разворочено… С каждым вдохом я глотала его дыхание.
А между ног ты его чувствуешь? А в себе? Наждачная бумага раздирает внутренности. Не нужно было приходить, и ты это знала.
Он пробивал себе дорогу, прогрызал дыру, отклонялся, терся об меня, хотел разорвать, проталкивался до дна…
Боль вовсе не была ужасной, так, разве что неприятной, но я чувствовала, как он ломает что-то внутри меня, потому что там было мало места, а он двигался и, значит, калечил какие-то органы, наверняка жизненно важные. Я перестала сопротивляться, ощущая, что писаю кровью, эта штука внутри жгла меня, размалывала, пробивала насквозь.
Виктор слегка приподнялся, глядя прямо мне в лицо, но я смотрела в сторону.
Он дошел-таки до точки, угнездился там, замер и спросил:
- Тебе страшно?
- Положила я на тебя, надеюсь, ты скоро закончишь?
- Ты чертовски узкая, не скажу, что это неприятно, просто я впервые такое пробую… Думаешь, что я потом с тобой сделаю?
- Честно говоря, мне насрать, я просто жду, когда ты отвалишь.
- Я хочу, чтобы тебе понравилось.
Он улыбнулся, совершенно уверенный, что, если сумел взять меня силой, сможет и приохотить силой к траханью.
Я снова попыталась освободиться, но он поймал меня за ляжки и пригвоздил к полу.
- Прекрати, или я тебя искалечу!
Теперь это не имело значения.
Ты годами делала из этого проблему. В конечном итоге в этом нет ничего ужасного, он уже внутри… Ты что, вправду думала, что он проткнет тебе мозг?
Я смотрела в сторону, на грязный ковер, усеянный крупинками табака и крошками. Смешно - когда стоишь, это незаметно.
Из тебя сейчас вытекает вся твоя кровь, чувствуешь, какая боль там, внизу? Не стоило приходить сюда, теперь не жалуйся. А это не так уж и больно…
Виктор прижался губами к моему рту, начал шарить языком, я укусила его изо всех сил, почувствовала вкус крови, он ударил меня кулаком в висок, вырвался, снова ударил, а у меня уже не было сил, и я видела, что он опять улыбается.
14.00
Я так и лежала, не двигаясь, до самого конца. Когда он встал, перекатилась на бок, посмотрела на пол, думая обнаружить кровь - внутренности-то наверняка изодраны в клочья. Странно, на ковре не оказалось ни пятнышка. Но я же точно чувствовала, как растягиваются и рвутся органы, без которых не выжить, как растекается подо мной лужа крови. Я села, чтобы проверить, и что-то теплое потекло по ногам, но на пальцах оказалась всего лишь сперма, его белая вязкая слизь, слегка розоватая - так, намек на цвет, почти ничего.
Я сидела на диванчике, поджав под себя ноги, и мне казалось, он все еще внутри. Его обжигающая отметина внутри меня, вездесущая и такая болезненная. Мне показалось, я буду носить ее всегда, как вечное позорное клеймо.
Виктор держался на расстоянии, спокойный, довольный и очень мирно настроенный, я это чувствовала. Присев на корточки перед музыкальным центром, начал рыться в кассетах, перебрал все и в конце концов спросил:
- Что хочешь послушать?
Для него явно ничего не переменилось. Разве что взгляд. Так на меня никогда не смотрели. Как будто он извергся внутрь меня, чтобы пометить территорию. Хотела я того или нет, но в моем животе отныне поселилась крепкая и вполне реальная связь между нами.
Во мне поднимались гнев и смятение. Сильный гнев и безмерное смятение. Я молчала.
Тебе нечего сказать, потому что ты точно знала, что такое может случиться, когда шла сюда. Нет повода для жалоб. Слишком поздно.
Он наконец нашел нужную кассету, вставил ее в магнитофон. Увеличил громкость и вдруг вспомнил:
- Вообще-то я приглашал тебя на косячок…
Он подошел, дотронулся до моей щеки и сказал:
- Завтра она почернеет… Злишься? С тобой иначе было нельзя. Я тебя хотел и знал, что ты тоже хочешь, а еще я точно знал, как к тебе подступиться…
Жизнерадостный тон, нежная и веселая самоуверенность. Я почувствовала себя дура дурой, потому что сидела, как молчаливая колода, на диванчике. Я встряхнулась.
- Я ухожу и тебе советую сделать то же самое - пока Мирей не вернулась…
Откуда у тебя этот голос обделавшейся соплячки? Завязывай, все было совсем не так ужасно, ты просто слишком много думаешь, а крови-то не было, ни одной капельки. Давай поднимайся и сваливай.
Я встала, чтобы одеться, а он сел. Ноги раздвинуты, руки сложены на груди, взгляд - удивленный.
- Значит, ты такая? Я тут в лепешку расшибаюсь, чтобы тебя расшевелить, а ты на пять минут не хочешь задержаться?
Я в этот момент как раз застегивала последнюю пуговицу на джинсах. Рука замерла, я подняла голову:
- Знаешь что, мудак ты разнесчастный, мне не смешно… Тебе лучше сделать ноги, пока Мирей не пришла.
- Почему ты так хочешь, чтобы я свалил?
- Думаешь, тебе удастся ей впарить, будто все, что случилось, нормально и куда как мило?
- Ну да, тут важна сноровка. Вообще-то я не собираюсь ничего ей рассказывать.
- А я? Думаешь, буду молчать?
Он поднял голову, оторвавшись от травки, которую рубил, состроил удивленную рожу:
- Кое-чего я в тебе не понимаю: ты не дура психованная, я их узнаю с полпинка. Так что ты выдрючиваешься? Хочешь сказать своей подруге: "Мирей, этот парень, о котором ты мне так много рассказывала, знаешь, он ко мне клеится, завалил прямо на столе, просил вернуться завтра, мне так тебя жалко…"?
Ему было очень смешно.
Не дав мне времени ответить, он спросил:
- Есть сигаретка? Сядь, расслабься, отдохни, возьми травки…
Я колебалась, но он уже протянул мне бумагу для косячка.
- Скрутишь сама?
И я села, склеила листок, разорвала билетик, чтобы сделать фильтр. Конечно, он прав: я не посмею ничего рассказать Мирей. Я представляла себе сцену, которая могла бы разыграться между нами, а вслух произнесла:
- Нет, я ей не скажу. Нет никакого резона. Предпочту, чтобы ты убрался отсюда, правда, чтобы никогда больше не видеть твою рожу. Ты и представить себе не можешь, как я на тебя зла!
Он скрутил сигарету, отложил ее в сторону, молча подошел ко мне.
- Значит, ты меня ненавидишь?
Я отодвинулась, точно зная, что это пустой номер: внутри ничего не ёкало, не обрывалось, как раньше.
Он снова схватил меня, притянул к себе и улыбнулся, улыбнулся точно так, как делал это, когда был внутри меня.
- И долго ты будешь выдрючиваться? Я останусь у Мирей, потому что так будет удобнее. А с тобой мы увидимся завтра. Потому что ты умираешь от желания, чтобы я тобой занялся.
- Ты что, на самом деле веришь, что я снова сюда приду?
Я никогда ни с кем не разговаривала, стоя так близко. Нечто внутри меня сломалось, то нечто, которое так ужасно ЭТОГО не хотело. Оно было твердым, как скала, а теперь сломалось навсегда. Он вырвал его из меня и уничтожил.
Я заметила, как он взглянул на часы, проверяя, сколько осталось времени.
И я позволила ему снять с меня джинсы и свитер, как это делают с детьми.
Мы снова начали, он смотрел прямо на меня, и в его взгляде не было ничего доброго. Я пыталась понять, что чувствую и о чем думаю, и понимала: меня нет. Было все еще больно, но он двигался очень нежно, и я знала: да, мне больно, но скоро это пройдет. Меня как будто гладили изнутри, и я никогда никому не смотрела глаза в глаза, и меня тошнило от его губ… А может, я только воображала себе эту дурноту… И все-таки я не сопротивлялась, лежала тюфяком, позволяя ему действовать, я ждала, искала себя и не находила, я прижималась к нему, обессиленная, ничего не понимающая, потерянная.
Внезапно он понесся вперед на полной скорости и наконец взорвался.
15.00
Всю вторую половину дня я бесцельно кружила по кварталу, ощущая внутри обжигающую пустоту. Я не стала принимать душ перед уходом - подтерлась кое-как в сортире и думала, что избавилась от его метки в своем теле, но по ногам текло и текло. Столько раз я видела, как клиенты кончают, но и вообразить не могла подобного "удоя"!
На улицах я встречала знакомых, здоровалась, стараясь, чтобы все было как всегда, и точно зная, что все совсем не так, как всегда. Но они-то этого не знали…
Я ненавидела себя, в голове всплывали чудовищные картины: вот кто-то разбивает мне голову об стену, или разносит череп на мелкие кусочки выстрелом из ружья, или ударами камня превращает в кровавое месиво мясо и кости. И все эти ужасы я заслужила.
Так прошли часы, потом на площади Сатонэ я встретила Гийома.
- Черт, что случилось?! - крикнул он, подходя.
На секунду мне показалось, что брат по лицу все поймет, но он продолжал расспрашивать:
- Ты подралась? Говори, что произошло?
Только тут я поняла, что по щеке уже расплывается кровоподтек, и соврала, как плюнула:
- Обругала одного козла, предложила ему трахнуть мамашу, раз водит как мудак, а он выскочил и дал мне оплеуху. Я так и осталась торчать на тротуаре, как хуй в чистом поле, молясь, чтобы он поскорее отвалил. Такой верзила, я его сначала не разглядела…
Главное - не разболтать правду, Гийом все равно ничего не поймет, а если бы и понял, что с того?
Он прокомментировал:
- Здорово он тебя обработал, сволочь… Ты его знаешь? Встречала раньше? Где он живет?
- Нет, машина с марсельским номером, раньше я его у нас не видела.
- Гребаный марселец…
История, которую я втюхала Гийому, стала официальной версией и для других любопытных. Что-то вроде: "Не будем делать из этого проблему!"
Рассказывая свой "ужастик" Мирей, я думала только о том, как он развлечет Виктора.
Гийом спросил:
- Слушай, с тобой правда все в порядке, видок у тебя не очень?..
- Ничего, перетопчется… Буду теперь смотреть на рожу водителя, прежде чем открывать пасть.
- Пойдем, я хочу с тобой выпить.
Мы вошли в кафе на первом этаже Ратуши. Здесь пахло хлоркой, как в школьном буфете.
Я сидела рядом с братом и чувствовала, как запах спермы, поднимающийся из глубин моего нутра, заглушает все вокруг. Запах заразы…
Я все ждала, что Гийом заметит, почувствует и что-нибудь скажет, но его волновали другие вещи.
- Я только что из мэрии, не представляешь, какие они там все идиоты и сволочи…
Он начал рассказывать, как провел день.
- Встретил сейчас Кэти… Они с Робертой работают хостессами в баре мадам Ченг… Я поверить не мог, ну ладно, они вроде неплохо устроились, теперь под защитой. Кэти сказала, кое-кто видел пленку с убийством парижанок. Думаешь, такое может быть?
Я пожала плечами:
- Конечно нет… Лично я согласна с Соней: это мадам Ченг "заказала музыку", чтобы протыриться на нашу территорию. Ладно, что тебе сказали, когда будут готовы бумаги?
- Они поклялись, что выдадут документы на той неделе… Но я не поверю, пока не пощупаю их своими руками…
- В конце концов ты их получишь, сядешь в самолет и - аля-улю, прости-прощай, Лион!
Мимо кафе прошла Лора, впереди бежал Масео, которого она без конца понукала: "К ноге! К ноге…" Гийом заметил:
- Нужно быть совсем чокнутым, чтобы завести такую собаку… Видела, какой он огромный?
Я почувствовала облегчение оттого, что она не остановилась. Мне хотелось спокойно посидеть вдвоем с Гийомом, успокоиться, утешиться.
Не бросай меня, ну как ты не поймешь, что нельзя этого делать?
Пятница, 15 декабря
10.00
Проснувшись утром, я решила все рассказать Мирей.
Случившееся накануне казалось совершенно невероятным - я почти готова была поклясться, что мне это приснилось.
Вот только жжение и боль в промежности были совершенно реальными.
Гийом дома не ночевал.
Соседи снова были вместе и снова лаялись. Она кричала:
- Не стоило тебе возвращаться, чтобы так со мной говорить!
- А как еще я могу с тобой говорить? Может, скажешь, ничего не произошло? Ничего не изменилось?
- Да пошел ты на хрен! Я тебе не дешевка, не шлюха! Убирайся…
Дверь за ним еще не захлопнулась, а она уже бежала следом, чтобы продолжить сцену на лестнице, умоляя вернуться. И он поворачивал назад.
За кофе мне показалось, что я стала бесчувственной, в голове прояснилось, я решилась. Боб пел о том, что ему снова плохо, да и, наверное, не ему одному.
Где-то на заднем плане рыдала соседка:
- Ты что, не в состоянии простить?
Мне больше не было страшно. Я просто буду ждать, когда кончится наконец эта мерзкая, гнилая зима и в один прекрасный день все останется позади.
И я расскажу Мирей, как все было на самом деле, потому что ничего не боюсь.
11.05
Я позвонила в бар Мирей. Я не собиралась ничего ей рассказывать по телефону, так, звякнула, чтобы спросить, как дела и что она собирается делать вечером.
Черт, как она рада меня слышать… Да, все прекрасно, правда, немножко устала, потому что недоспала… Ой, как здорово было бы увидеться, жаль, что придется весь день пахать - предложили подработать на стороне за хорошие бабки, так что это до ночи… Отложим до воскресенья, да нет, раньше понедельника ничего не выйдет.
Воистину - благими намерениями…
11.20
Жалюзи скользнули вверх мягко и беззвучно, как обычно, но горло у меня сжалось, сердце и легкие готовы были выскочить наружу.
Увидев его на пороге, я произнесла, как во сне:
- Я притащила гору сигарет.
Мне удавалось сохранять почти идеальное спокойствие, вот только руки, сцепленные в замок за спиной, дрожали. В голове кто-то оглушительно вопил: "Вали отсюда немедленно!" - но я не отступила.
За долю секунды до того, как я шагнула вперед, он посмотрел мне прямо в глаза, и та штука между ногами ожила и заявила о своих правах: она хотела еще!
Я спрашивала себя: "Неужели она ведет себя так со всеми?" Судя по всему, да, вот только со мной это случилось впервые!
Слушая, как закрываются жалюзи, я точно знала - возвращаться мне не следовало.
Щелчок. Занавес…
12.00
- Ты такая непростая… Не думал, что мы еще увидимся.
Это были первые произнесенные им слова после того, как мы снова занялись этим, лежа на полу, у самого порога. Он давил на меня всем своим весом, но я не испытывала ни малейшего желания шевелиться.
Он разглядывал меня внимательно, как врач, столкнувшийся с трудным случаем. Да, тут надо действовать терпеливо и умело… Чего же я в ней не понимаю?..
А я устроила себе внутреннюю разборку: "Ну и что, плохо тебе было? Хорошо? Тошнит тебя от его языка? Ну, а как тебе его запах?" По большому счету, мне было скучно. Я словно закаменела, устала, самоустранилась. Со мной ничего не случилось - я не чувствовала ни досады, ни раздражения, ни тревоги.
Он прикасался к моим волосам, убирал их с лица - ловил взгляд, сканировал. Он демонстрировал близость - и это выглядело неуместно, хотел выставить себя моим защитником - и это было смешно, проявлял нежность - и она казалась натужной.
Он оторвался от меня, встал. По моим ногам потекла теплая жидкость. Я ощутила мгновенную пусто ту, мое лоно требовало: "Вернись! Немедленно!" Меня предали собственные чувства.
Я тоже встала, не зная, что сказать. Он разлил виски - не поскупившись, протянул мне стакан.
- Без содовой?
Он выпил залпом, я тоже, он снова налил, взял свой стакан, сел за кухонный стол. Мне показалось, я уловила связь между его улыбкой и тем, как он меня целует, между его манерой сидеть и стоять и тем, как он двигается во мне, вцепившись мертвой хваткой. Я начинала хотеть его, я почти поняла, что такое желание. Иррациональное. Смутное. Неуловимое. Я снова и снова вспоминала, как он яростно ускоряется в самом конце, как взрывается… В этом подспудном желании было что-то еще - самое важное, и это что-то до сих пор ускользало от меня, не давалось в руки.
Он спросил:
- Могу я задать пару-тройку вопросов о тебе и о сексе?
- Нет.