Но вообще-то здесь не так уж и плохо, и я устроился настолько удобно, насколько позволяют обстоятельства. У меня маленькая комнатка, расположенная почти наверняка в переднем отделе двенадцатиперстной кишки, - там, где она вертикально уходит вниз перед правой почкой. Пол совершенно ровный - по сути, это первое ровное место, которое мне попалось во время того ужасного спуска по горлу мисс Роуч, и единственное, где вообще можно остановиться. Над головой я вижу мясистое на вид отверстие, которое, как я полагаю, является привратником желудка, где желудок входит в небольшую кишку (я все еще помню некоторые из тех диаграмм, которые показывала мне моя мать), а подо мной - смешная дырочка в стене, где панкреатический канал примыкает к нижнему отделу двенадцатиперстной кишки.
Все это чуточку странно для человека консервативных вкусов вроде меня. Лично я предпочитаю дубовую мебель и паркетный пол. Но здесь, впрочем, есть одна вещь, которая весьма мне нравится. Это стены. Они красивые и мягкие, покрыты чем-то вроде набивочного материала, и преимущество их в том, что я могу налетать на них сколько угодно и при этом мне не больно.
Тут есть еще несколько человек, что довольно удивительно, но, благодарение Богу, все они мужчины. В силу какой-то причины на них белые одежды, и они суетятся вокруг, делая вид, будто очень заняты. В действительности же они крайне невежественны и, похоже, даже не понимают, где находятся. Я пытаюсь рассказать им, но они и слушать не хотят. Иногда я так сержусь, что выхожу из себя и начинаю кричать, и тогда на их лицах появляется плутоватое недоверчивое выражение, они медленно отступают и говорят: "Ну, успокойтесь. Успокойтесь же, святой отец".
Что с ними говорить?
Но есть там и один пожилой человек - он навещает меня каждое утро после завтрака, - и кажется, что он ближе ощущает реальность, чем остальные. Он вежлив, держится с достоинством и, мне кажется, одинок, потому что ничего так не любит, как сидеть тихо в моей комнате и слушать, как я разговариваю. Одна беда - едва мы затрагиваем тему нашего местопребывания, как он предлагает мне бежать. Утром он снова об этом заговорил, и мы крупно поспорили.
- Ну разве вы не понимаете, - терпеливо сказал я, - что я не хочу бежать.
- Мой дорогой святой отец, но почему же?
- Еще раз говорю вам - потому, что там меня повсюду ищут.
- Кто?
- Мисс Элфинстоун, мисс Роуч, мисс Прэттли и все остальные.
- Какая чушь.
- Еще как ищут! И думаю, и вас ищут, но вы в этом не признаетесь.
- Нет, друг мой, меня они не ищут.
- Тогда позвольте узнать, что именно вы здесь делаете?
Вопросец для него трудноватый. Я вижу, что он не знает, как и ответить.
- Клянусь, вы забавлялись с мисс Роуч и она вас проглотила точно так же, как меня. Клянусь, именно так все и было, только вам стыдно признаться.
Едва я произнес это, он погрустнел, и вид у него при этом был такой расстроенный, что мне стало жаль его.
- Хотите, я спою вам песню? - спросил я.
Но он, ничего не ответив, поднялся и тихо вышел в коридор.
- Выше голову! - крикнул я ему вслед. - Не отчаивайтесь. Есть еще бальзам в Гилеаде.
Бытие и катастрофа
(Правдивая история)
(перевод И. Богданова)
- Все нормально, - говорил врач. - Лежите спокойно.
Голос его звучал где-то далеко, и казалось, он кричит на нее.
- У вас сын.
- Что?
- У вас чудесный сын. Понимаете? Чудесный. Слышали, как он плакал?
- С ним все в порядке, доктор?
- Разумеется, в порядке.
- Прошу вас, дайте мне на него взглянуть.
- Скоро вы его увидите.
- Вы уверены, что с ним все в порядке?
- Совершенно уверен.
- Он еще плачет?
- Попытайтесь отдохнуть. Вам не о чем беспокоиться.
- А почему он больше не плачет, доктор? Что случилось?
- Да не волнуйтесь вы так. Все нормально.
- Я хочу видеть его. Пожалуйста, позвольте мне посмотреть на него.
- Дорогая моя, - сказал врач, похлопывая ее по руке. - У вас чудесный, здоровый ребенок. Разве вы не верите тому, что я говорю?
- А что это там женщина делает с ним?
- Вашего ребенка готовят к тому, чтобы на него было приятно смотреть, - сказал врач. - Мы его немножко вымоем, вот и все. Дайте нам минутку.
- Клянетесь, что с ним все в порядке?
- Клянусь. А теперь лежите спокойно. Закройте глаза. Ну закройте же. Вот так. Так-то лучше. Умница…
- Я так молилась, чтобы он выжил, доктор.
- Разумеется, он будет жить. О чем вы говорите?
- Другие же не выжили.
- Что?
- Из других моих детей ни один не выжил, доктор.
Врач стоял возле кровати и смотрел на бледное, изможденное лицо молодой женщины. До сегодняшнего дня он ее никогда не видел. Они с мужем были новыми людьми в городе. Жена хозяина гостиницы, которая пришла помочь принять роды, говорила, что муж ее работает в местной таможне на границе и что они неожиданно прибыли в гостиницу с одним чемоданом и сумкой три месяца назад. Муж был пьяницей, говорила жена хозяина гостиницы, заносчивый, властный, задиристый, а вот молодая женщина была тихой и набожной. И очень грустной. Она никогда не улыбалась. За те несколько недель, что она там прожила, жена хозяина гостиницы ни разу не видела, чтобы она улыбнулась. Ходили слухи, что это третий брак мужа, одна его жена умерла, а другая развелась с ним в силу каких-то неприглядных причин. Но это были только слухи.
Доктор нагнулся и натянул простыню повыше на грудь пациентки.
- Вам не о чем тревожиться, - мягко произнес он. - У вас совершенно нормальный ребенок.
- То же самое мне говорили и о других детях. Но я всех их потеряла, доктор. За последние восемнадцать месяцев я потеряла троих своих детей, поэтому не вините меня, что я нервничаю.
- Троих?
- Это мой четвертый… за четыре года.
Врач беспокойно переступил с ноги на ногу.
- Вряд ли вы понимаете, что это значит, доктор, потерять их всех, всех троих, по очереди, одного за другим. Они и сейчас у меня перед глазами. Я вижу лицо Густава так ясно, как будто он лежит рядом со мной в постели. Густав был замечательным мальчиком, доктор. Но он всегда болел. Ужасно, когда они все время болеют и нельзя ничем им помочь.
- Знаю.
Женщина открыла глаза, несколько секунд пристально смотрела на врача, потом снова закрыла их.
- Мою маленькую девочку звали Идой. Она умерла накануне Рождества. Всего четыре месяца назад. Как бы мне хотелось, чтобы вы видели Иду, доктор.
- Теперь у вас другой ребенок.
- Но Ида была такая красивая.
- Да, - сказал врач. - Я знаю.
- Откуда вы можете это знать? - вскричала она.
- Я уверен, что это был прекрасный ребенок. Но и этот тоже красивый.
Врач отвернулся от кровати и стал смотреть в окно. Был дождливый серый апрельский день, и он видел красные крыши домов на другой стороне улицы. Огромные капли дождя стучали по черепице и разлетались брызгами.
- Иде было два года, доктор… и она была такая красивая, что я глаз не могла от нее оторвать с утра, когда одевала ее, и до вечера, когда она снова благополучно лежала в постели. Я все время боялась, как бы с ней не случилось чего-нибудь страшного. Густава не стало, не стало моего маленького Отто, и она единственная у меня оставалась. Иногда среди ночи я тихо подходила к кроватке и прикладывала ухо к ее ротику, чтобы убедиться, что она дышит.
- Попытайтесь отдохнуть, - сказал врач. - Пожалуйста, попытайтесь отдохнуть.
Лицо женщины было бледно и бескровно, а вокруг носа и рта появился едва заметный голубовато-серый оттенок. Ко лбу прилипли пряди мокрых волос.
- Когда она умерла… я опять была беременна, когда это произошло, доктор. Этому, который только что родился, было целых четыре месяца, когда Ида умерла. "Не хочу! - кричала я после похорон. - Не буду его рожать! Достаточно я похоронила детей!" А мой муж… он расхаживал среди гостей с огромной кружкой пива… он быстро обернулся и сказал: "У меня для тебя есть новости, Клара, хорошие новости". Вы можете себе такое представить, доктор? Мы только что похоронили нашего третьего ребенка, а он мне говорит, что у него для меня хорошие новости. "Сегодня я получил назначение в Браунау, - говорит он, - так что собирайся. Там ты все начнешь сначала, Клара, - говорит он. - Новое место, да и врач там новый…"
- Пожалуйста, не разговаривайте…
- Вы ведь и есть новый врач, правда, доктор?
- Да, это так.
- А мы в Браунау?
- Да.
- Я боюсь, доктор.
- Постарайтесь ничего не бояться.
- У четвертого есть хоть какие-то шансы?
- Не настраивайте себя так.
- А я не могу думать иначе. Я уверена - что-то наследственное заставляет моих детей умирать. Это точно.
- Какая ерунда.
- Знаете, доктор, что сказал мне мой муж, когда родился Отто? Он вошел в комнату, заглянул в кроватку, в которой лежал Отто, и сказал: "Почему все мои дети такие маленькие и слабенькие?"
- Я уверен, он этого не говорил.
- Он низко наклонился над кроваткой Отто, будто там лежало крошечное насекомое, и сказал: "Я хочу знать только одно: отчего получше экземпляры не получаются? Только это я и хочу знать". А через три дня после этого Отто умер. На третий день мы было окрестили его, и в тот же вечер он умер. А потом умер Густав. А потом Ида. Все умерли, доктор… И неожиданно весь дом опустел.
- Не думайте сейчас об этом.
- А этот очень маленький?
- Нормальный ребенок.
- Но маленький?
- Пожалуй, немножко маленький. Но маленькие часто покрепче больших будут. Только представьте себе, фрау Гитлер, - на будущий год в это время он уже будет учиться ходить. Разве не приятно об этом думать?
Она ничего не ответила.
- А через два года, наверное, будет болтать без умолку и сводить вас с ума своим лепетом. Вы уже выбрали для него имя?
- Имя?
- Ну да.
- Нет. Пока не знаю. Кажется, мой муж говорил, что, если будет мальчик, мы назовем его Адольфусом.
- Значит, Адольф.
- Да. Моему мужу нравится имя Адольф, потому что оно чем-то напоминает ему его собственное имя. Моего мужа зовут Алоиз.
- Вот и замечательно.
- Нет! - вскричала она, оторвав голову от подушки. - То же самое у меня спрашивали, когда родился Отто! Значит, он умрет! Нужно сейчас же окрестить его!
- Ну, ну, - проговорил врач, осторожно беря ее за плечи. - Вы не правы. Уверяю вас. Просто я любопытный старик, вот и все. Люблю поговорить об именах. Думаю, Адольфус - очень хорошее имя. Одно из моих любимых. Смотрите-ка - вон его несут.
Жена хозяина гостиницы, прижимая ребенка к своей огромной груди, проплыла по палате и приблизилась к кровати.
- Вот он, красавец! - улыбаясь лучезарной улыбкой, сказала она. - Хотите подержать его, моя дорогая? Положить его рядом с вами?
- Он хорошо закутан? - спросил врач. - Здесь очень холодно.
- Конечно хорошо.
Ребенок был плотно закутан белой шерстяной шалью, из которой высовывалась только крошечная розовая головка. Жена хозяина гостиницы бережно положила его на кровать рядом с матерью.
- Ну вот, - сказала она. - Теперь можете лежать себе и вдоволь им любоваться.
- По-моему, он вам понравится, - улыбаясь, произнес врач. - Прекрасный ребенок.
- Да у него просто чудесные ручки! - воскликнула жена хозяина гостиницы. - Какие длинные изящные пальчики!
Мать лежала не шелохнувшись. Она даже голову не повернула, чтобы посмотреть на ребенка.
- Ну же! - громко сказала жена хозяина гостиницы. - Он вас не укусит!
- Боюсь смотреть. Не могу поверить, что у меня еще один ребенок и с ним все в порядке.
- Ну хватит глупостей.
Мать медленно повернула голову и посмотрела на маленькое безмятежное лицо ребенка, лежавшего рядом с ней на подушке.
- Это мой ребенок?
- Ну конечно.
- О… о… да он красивый.
Врач отвернулся и, подойдя к столу, начал складывать свои вещи в чемоданчик. Мать лежала на кровати и, глядя на ребенка, улыбалась, касалась его пальцами и что-то бормотала от удовольствия.
- Привет, Адольфус, - шептала она. - Привет, мой маленький Адольф…
- Тсс! - сказала жена хозяина гостиницы. - Слышите? Кажется, идет ваш муж.
Врач подошел к двери, открыл ее и выглянул в коридор.
- Герр Гитлер!
- Да.
- Входите, пожалуйста.
Небольшого роста человек в темно-зеленой форменной одежде тихо вошел в комнату и огляделся.
- Поздравляю вас, - сказал врач. - У вас сын.
У мужчины были огромные бакенбарды, тщательно подстриженные на манер императора Франца-Иосифа, и от него сильно пахло пивом.
- Сын?
- Да.
- И как он?
- Отлично. Как и ваша жена.
- Хорошо.
Отец повернулся и с надменным видом прошествовал к кровати, на которой лежала его жена.
- Ну-с, Клара, - проговорил он. - Как дела?
Он нагнулся, чтобы посмотреть на ребенка. Потом нагнулся еще ниже. Дергаясь всем телом, он нагибался все ниже и ниже, пока лицо его не оказалось в десятке дюймов от головки ребенка. Свесив голову с подушки, жена смотрела на него. Во взгляде ее была мольба.
- У малыша просто замечательные легкие, - заявила жена хозяина гостиницы. - Послушали бы вы, как он кричал, едва только появился на свет.
- Но, Клара…
- Что такое, дорогой?
- Этот даже меньше, чем Отто!
Врач быстро шагнул к кровати.
- Самый обычный ребенок, - возразил он.
Муж медленно выпрямился, отвернулся от кровати и посмотрел на врача.
- Нехорошо врать, доктор, - сказал он. - Я знаю, что это значит. Опять будет то же самое.
- Теперь послушайте меня, - сказал врач.
- А вы знаете, что случилось с другими, доктор?
- О других вы должны забыть, герр Гитлер. Дайте шанс этому.
- Но он такой маленький и слабый!
- Дорогой мой, он же только что родился.
- Все равно…
- Что вы тут устроили? - воскликнула жена хозяина гостиницы. - Хотите своей болтовней свести его в могилу?
- Хватит! - резко произнес врач.
Мать плакала. Рыдания сотрясали ее тело.
Врач подошел к ее мужу и положил руку ему на плечо.
- Будьте с ней поласковее, - прошептал он. - Прошу вас. Это очень важно.
Потом он сильно стиснул плечо мужа и незаметно подтолкнул его к кровати. Муж замялся в нерешительности. Доктор стиснул его плечо сильнее. В конце концов муж нехотя нагнулся и коснулся щеки жены губами.
- Все хорошо, Клара, - сказал он. - Хватит плакать.
- Я так молилась, чтобы он выжил, Алоиз.
- Да-да.
- Несколько месяцев я каждый день ходила в церковь и молила, стоя на коленях, чтобы этому дано было выжить.
- Да, Клара, я знаю.
- Трое мертвых детей - больше я не могу выдержать, разве ты этого не понимаешь?
- Разумеется.
- Он должен жить, Алоиз. Должен, должен… О Господи, будь же милостив к нему…
Попутчик
(перевод М. Пчелинцева)
Я купил себе новую машину. Это была восхитительная игрушка, большой "БМВ 3.3 Li", что обозначает объем двигателя 3,3 литра, длинная колесная база, непосредственный впрыск. Машина имела предельную скорость 129 миль в час и потрясающую приемистость. Она была светло-голубая. Сиденья были тоже голубые, но потемнее, кожаные, из самой натуральной мягкой кожи наилучшего качества. Окошки открывались и закрывались нажатием кнопки, как и окошко в крыше. Когда я включал приемник, сама по себе выскакивала антенна; когда выключал, она убиралась. На маленькой скорости мощный двигатель нетерпеливо порыкивал, но уже при шестидесяти милях в час рычание стихало, и мотор начинал довольно мурлыкать.
В тот день я ехал в Лондон один. Стоял прекрасный июньский день. В полях метали стога, обе обочины заросли лютиками. Я бесшумно несся со скоростью семьдесят миль в час, удобно откинувшись на спинку сиденья, едва касаясь пальцами баранки, чего вполне хватало для устойчивости машины. Потом я увидел на обочине человека с опущенным вниз большим пальцем. Я притормозил и остановился прямо рядом с ним. Когда голосуют, я всегда останавливаюсь. Я знаю, как себя чувствуешь, когда стоишь у дороги, а мимо проносятся машины. Я ненавидел водителей, притворявшихся, что они меня не видят, особенно водителей больших машин стремя пустующими сиденьями. Большие дорогие машины останавливаются редко; те, кто предлагает подвезти, сидят обычно в маленьких или ржавых, до отказа забитых детьми; водитель обычно говорит:
- Думаю, если ужаться, одного человека мы точно втиснем.
Автостопщик сунул голову в открытое окошко и спросил:
- В Лондон едем, начальник?
- Да, - кивнул я. - Залезай.
Он сел рядом со мной, и мы поехали дальше. Это был жалконький плюгавый человечек с серыми зубами. Его темные глаза были быстрыми и умными, как у крысы, а уши - слегка заостренными кверху. На его голове сидела матерчатая кепка, на нем была сероватая куртка с непомерно огромными карманами. Эта куртка вместе с бегающими глазами и заостренными ушами делала его необыкновенно похожим на огромную человекообразную крысу.
- В какую часть Лондона едешь? - спросил я.
- Насквозь и дальше, - ответил человечек. - Я добираюсь в Эпсом на скачки. Сегодня же как раз дерби.
- Верно, - согласился я. - Жаль, что не могу сделать то же самое; я люблю играть на скачках.
- В жизни не ставил на лошадей, - сказал человечек. - Я даже не смотрю, как они там бегают, абсолютно глупое занятие.
- Тогда зачем же ты едешь? - удивился я.
Он словно меня не слышал. Его крысиное лицо было лишено какого бы то ни было выражения, он глядел перед собой на дорогу и молчал.
- Наверное, ты работаешь с машинами, принимающими ставки или что-нибудь еще в этом роде, - сказал я наугад.
- Это еще глупее, - отрезал человечек. - Ну какая радость возиться с вшивыми машинами и продавать всяким олухам билетики? Это может делать любой идиот.
Повисло долгое молчание. Я решил больше его не расспрашивать; мне сразу же вспомнились мои автостопные дни и как раздражали меня вопросы водителей. Куда ты едешь? Зачем ты туда едешь? Где ты работаешь? Ты женат? У тебя есть девушка? Как ее звать? Сколько тебе лет? И так далее и так далее. Это доводило меня до бешенства.
- Извини, пожалуйста, - сказал я. - Не мое, конечно, это дело, чем ты там занимаешься. Дело только в том, что я писатель, а писатели в большинстве очень любят совать свой нос, куда их не просят.
- Ты пишешь книги? - спросил он.
- Да.
- Книги писать - дело хорошее, - сказал он. - Это то, что я называю "квалифицированная работа". Я тоже занимаюсь квалифицированной работой. Кого я презираю, так это тех людей, которые всю свою жизнь заняты каким-нибудь вшивым делом, не требующим никакой квалификации. Ты понимаешь, о чем я?
- Да.
- Главное в этой жизни, - сказал он, - это стать очень-очень большим специалистом в чем-нибудь, что делать очень-очень трудно.
- Вроде как ты, - сказал я.
- Вот именно. Как ты и я.