Выстрел страшным грохотом раскатился в тишине спящего дома… По коридорам застучали торопливые шаги. Рауль вытянул руку и, готовый выстрелить еще, всматривался в темноту.
На этот раз звездочки исчезли.
Загорелся свет, в комнату вбежали люди, и перепуганный граф Филипп затормошил брата.
– Что случилось, Рауль?
– Да нет, ничего, наверное, мне это привиделось во сне. Я стрелял по двум звездочкам, которые мешали мне уснуть, – ответил юноша.
– Ты бредишь? Ты заболел!.. Умоляю тебя, Рауль, что случилось? – И граф отобрал у него револьвер.
– Нет, нет! Это не бред!.. Впрочем, сейчас поглядим.
Он встал, накинул халат, надел шлепанцы, взял из рук слуги подсвечник и открыл балконную дверь.
Граф заметил, что окно пробито пулей на уровне человеческого роста. Рауль нагнулся, осматривая балкон.
– Ага! Кровь… Кровь! Вот и здесь кровь! Прекрасно! Призрак, из которого течет кровь, – это уже не так страшно…
– Рауль! Рауль!
Граф тряс его, как трясут лунатика, чтобы привести в чувство.
– Не надо, брат, я же не сплю! – отбивался недовольный Рауль. – Ты же видишь эту кровь. Мне показалось, что это мне снится, но я выстрелил в Эрика, и вот его кровь…
Потом, как-то вдруг разволновавшись, добавил:
– В конце концов, может быть, я зря выстрелил, и Кристина не простит мне… Этого бы не произошло, если бы я опустил шторы, когда ложился спать.
– Рауль, ты с ума сошел? Проснись же!
– Опять ты за свое! Вы бы лучше, дорогой брат, помогли мне найти Эрика. Ведь призрак, из которого течет кровь, может…
Его прервал камердинер графа:
– Это правда, сударь, на балконе кровь.
Слуга принес лампу, и они увидели кровавый след, который тянулся вдоль края балкона к водосточному желобу и спускался по нему до самой земли.
– Друг мой, – сказал граф Филипп, – ты стрелял в кошку.
– Дьявольщина! – выругался Рауль, и этот крик болью отозвался в ушах графа. – Вполне возможно. С Эриком возможно все. Эрик? А может, кот? Или призрак? Живое существо или тень? С Эриком возможно все!
Рауль продолжал бормотать такие же странные и непонятные слова, которые были тесно и логически связаны с его собственными размышлениями и рассказом Кристины Даэ, но которые вконец убедили присутствующих, что юноша спятил. Сам граф начал опасаться того же самого, а позже судебный следователь, прочитав рапорт комиссара полиции, не знал, о чем и подумать.
– Кто такой Эрик? – спросил граф, сжимая руку брата.
– Это мой соперник. И если он еще жив, тем хуже для меня!
Граф отослал слуг, братья остались одни. Но камердинер графа услышал, как Рауль решительным тоном произнес за закрывшейся дверью:
– Сегодня ночью я украду Кристину Даэ!
Впоследствии эта фраза была передана судебному следователю Фору. Однако никому не известно, какой разговор произошел между братьями в ту ночь.
Слуги рассказывали, что это была не первая ссора между ними. Через стены слышны были крики, и не раз повторялось имя Кристины Даэ.
За завтраком – обычно граф завтракал в своем рабочем кабинете – Филипп приказал позвать к нему Рауля. Пришел Рауль, мрачный и молчаливый. Разговор был коротким.
Граф: Прочти вот это! (Он протянул брату газету и ткнул пальцем в одну из заметок.)
Виконт, шевеля губами, прочитал следующее:
"Сенсация в предместье: только что состоялось обручение мадемуазель Кристины Даэ, лирической певицы, и виконта Рауля де Шаньи. Если верить закулисным разговорам, граф Филипп поклялся, что в первый раз за всю историю семьи один из Шаньи не сдержит своего обещания. Поскольку любовь – и в Опере более чем где бы то ни было – всемогуща, возникает вопрос: какими средствами располагает граф Филипп, чтобы помешать своему брату повести к алтарю "Новую Маргариту"? Говорят, братья обожают друг друга, но вряд ли братская любовь одержит верх над просто любовью, пусть даже и мимолетной".
Граф (печально): Ты видишь, Рауль, что ты делаешь нас посмешищем. Эта девица совсем вскружила тебе голову своими рассказами о привидениях. (Значит, виконт передал брату рассказ Кристины.)
Виконт: Прощай, брат!
Граф: Значит, это решено? И сегодня ночью ты уезжаешь? Вместе с ней? Надеюсь, ты не сделаешь такой глупости! (Молчание виконта.) Я найду способ остановить тебя!
Виконт: Прощай, брат! (Выходит.)
Об этом разговоре судебному следователю поведал сам граф, который в последний раз в жизни увидит младшего брата в тот же вечер в Опере, за несколько минут до исчезновения Кристины.
Рауль провел весь день за приготовлениями к похищению.
Лошади, экипаж, кучер, продукты, багаж, деньги на дорогу, маршрут – было решено воспользоваться железной дорогой, чтобы сбить призрака со следа, – все это занимало мысли виконта до девяти вечера.
В девять часов к веренице экипажей перед ротондой присоединилась двухместная карета с плотно зашторенными окнами и поднятыми стеклами. В нее были впряжены две резвые лошади, на козлах сидел кучер, лица которого почти не было видно за многочисленными складками длинного шарфа. Перед этой каретой стояли еще три. Позже следствие установило, что это были экипажи Карлотты, неожиданно возвратившейся в Париж, Сорелли и графа Филиппа де Шаньи. Из двухместной кареты никто не выходил. Кучер все время оставался на козлах. Трое других кучеров также не покидали своих мест.
Какой-то неизвестный, закутанный в черное пальто, в черной шляпе из мягкого фетра прошел по тротуару между ротондой и экипажами. Казалось, он внимательно разглядывает двухместную карету. Он подошел к лошадям, потом к кучеру, затем удалился, не сказав ни слова. Следствие решило, что это был виконт де Шаньи, что касается меня, я в это не верю, потому что знаю, что в тот вечер, как обычно, виконт де Шаньи был в цилиндре, который, кстати, был найден позже. Я считаю, что это был призрак, который знал обо всем, как мы впоследствии увидим.
По какой-то случайности в тот вечер давали "Фауста". В зале собралась самая блестящая публика. Аристократическое предместье было почти в полном составе. В те годы владельцы абонементов еще неохотно делились своими ложами с финансовой и торговой элитой или с чужестранцами. А сегодня дело обстоит примерно следующим образом: ложей какого-нибудь маркиза, который по контракту является ее владельцем, пользуется торговец солониной вместе со всем своим семейством, поскольку платит за нее. А в ту эпоху такие случаи были большой редкостью. Ложи Оперы представляли собой салон, где встречались представители светского общества, некоторые из них и впрямь любили музыку.
Все эти аристократы знали друг друга, хотя и не поддерживали близких отношений. А лицо графа де Шаньи было знакомо всем.
Заметка в газете "Эпок" уже успела произвести определенный эффект, поэтому все глаза были устремлены к ложе, где в одиночестве, с безразличным видом восседал граф Филипп. Женская половина блестящего собрания была заинтригована в особенности, а отсутствие виконта давало обильную пищу перешептываниям за плавно колыхавшимися веерами. Кристину Даэ встретили довольно холодно: собравшаяся в тот вечер публика не простила ей столь дерзких притязаний.
Певица сразу же отметила недоброжелательность зала, и ей стало немного не по себе.
Завсегдатаи, которые считали себя в курсе любовных приключений виконта, не преминули злорадно улыбнуться, когда Маргарита начала петь. Они, не сговариваясь, уставились на ложу графа де Шаньи, услышав со сцены такую фразу: "Я б дорого дала, открой мне кто-нибудь, кто тот чужой. У незнакомца важный вид, он, надо думать, родовит".
Опершись подбородком о сложенные на перилах руки, граф, казалось, не обращал никакого внимания на настойчивые взгляды. Он не отрывал глаз от сцены, но видел ли он, что там происходит!
Тем временем уверенность Кристины таяла на глазах. Она вся дрожала, катастрофа казалась неминуемой. Каролюс Фонта подумал, что она заболела, и засомневался, что она сможет доиграть свою роль до конца акта. А в зале вспоминали о несчастье, случившемся с Карлоттой именно в этом самом месте, когда она издала историческое "кваканье", которое разом положило конец ее карьере в Париже.
И как раз в этот момент в ложе напротив сцены появилась Карлотта; бедная Кристина подняла на нее глаза и узнала соперницу. Ей показалось, что та ехидно усмехается. Это спасло ее. Она забыла обо всем, кроме того, что должна сегодня снова добиться триумфа.
С этого момента она запела свободно, раскованно, вдохновенно. Она пыталась превзойти все, что делала до сих пор, и ей это удалось. В последнем акте, когда она начала призывать ангелов и подниматься с пола темницы, зал затрепетал от волнения, и многие почувствовали крылья за спиной.
Когда раздался этот нечеловеческий призыв, в центре амфитеатра встал человек и сделал движение, как будто он тоже собирался оторваться от земли. Это был Рауль.
Спаси меня, отец мой в вышине!
Вы, ангелы, вокруг меня, забытой,
Святой стеной мне станьте на защиту!
И Кристина, простирая руки и вздымая грудь, в золотом сиянии распущенных по обнаженным плечам волос, бросила в зал последний крик:
Я покоряюсь божьему суду!
В этот миг театр неожиданно погрузился в темноту. Это произошло настолько быстро, что зрители успели только вскрикнуть от изумления, и сцена вновь залилась светом…
…Но Кристины Даэ на сцене уже не было! Что с ней сталось? Где она? Зрители недоуменно переглядывались, и волнение моментально захлестнуло весь театр. Из-за кулис выбежали актеры и служащие. Спектакль оборвался посреди небывалого шума и смятения.
Так что же все-таки случилось с Кристиной? Какое колдовство сорвало ее со сцены прямо на глазах тысяч восторженных зрителей, буквально из рук Каролюса Фонта? Может быть, вняв ее мольбе, ангелы на самом деле унесли ее в небо?..
Рауль, по-прежнему стоявший в амфитеатре, вскрикнул. В своей ложе медленно поднялся на ноги граф Филипп. Взгляды зрителей перебегали со сцены на Рауля, потом на графа, и некоторые спрашивали себя, не связано ли это невероятное происшествие с заметкой в утренней газете. Но вот Рауль стремительно вышел из зала, граф покинул свою ложу, и пока опускали занавес, зрители устремились за кулисы, возбужденно переговариваясь на ходу. Каждый пытался по-своему объяснить происшедшее. Одни считали, что Кристина свалилась в люк, другие утверждали, что ее подняли лебедкой наверх и что это скорее всего сценический эффект, выдуманный новой дирекцией, третьи думали, что это – шутка, тем более что в момент исчезновения отключили свет в зале.
Наконец занавес медленно поднялся, и Каролюс Фонта, подойдя к самому краю оркестровой ямы, произнес печальным и суровым голосом:
– Дамы и господа, произошло неслыханное событие, которое повергло нас в глубокое беспокойство. Наша коллега, Кристина Даэ, исчезла на наших глазах самым непостижимым образом.
Глава XV
Необычное приключение с английской булавкой
На сцене творилось невообразимое. Артисты, машинисты, танцовщицы, статисты, хористы, обладатели абонементов – все суетились, кричали, толкались. "Это волшебство!", "Она сбежала!", "Ее увез виконт де Шаньи!", "Нет, это сделал граф!", "Да нет же, это Карлотта, это ее рук дело!", "Нет, это призрак!"
Некоторые хитро посмеивались, особенно после того, как внимательный осмотр люков и полов исключил всякую возможность несчастного случая.
В галдящей толпе появились трое; они тихо переговаривались и в отчаянии пожимали плечами. Это были хормейстер Габриель, администратор Мерсье и секретарь Реми. Они свернули в узкий тамбур, который соединяет сцену с большим танцевальным залом, и, укрывшись позади огромных декораций, начали совещаться.
– Я стучал, но они не отвечают! Может быть, в кабинете их нет. Однако проверить невозможно, потому что ключи у них.
Так говорил секретарь Реми, и, вне всякого сомнения, его слова относились к обоим директорам, которые в последнем антракте приказали не беспокоить их ни под каким видом. "Их нет ни для кого".
– И все же! – воскликнул Габриель. – Не каждый день прямо со сцены воруют певиц…
– Вы сказали им об этом? – спросил Мерсье.
– Я попробую еще раз, – махнул рукой Реми и убежал.
Тем временем к ним подошел режиссер.
– Я вас ищу, господин Мерсье. Что вы оба здесь делаете? Вас спрашивают, господин администратор!
– Я ничего не хочу предпринимать до прихода комиссара, – заявил Мерсье. – За Мифруа уже послали. Когда он будет здесь, тогда и посмотрим.
– А я говорю вам, что надо немедленно спуститься вниз, к органу.
– Не раньше, чем придет комиссар…
– Я уже спускался к органу, но там никого нет.
– Но я-то что могу поделать?
– Разумеется, – и режиссер нервно потер руки. – Разумеется! Но если бы там был кто-нибудь из осветителей, он объяснил бы нам, отчего вдруг на сцене погас свет. А Моклера нигде нет. Вы понимаете?
Моклером звали бригадира осветителей, который по своему усмотрению творил на сцене день или ночь.
– Моклера нигде нет, – повторил потрясенный Мерсье. – А его помощники?
– Нет ни Моклера, ни помощников. Никого, кто занимается освещением! Вы же не думаете, – заорал вдруг режиссер, – что девушка исчезла сама по себе? Это же явно было подготовлено заранее! А где наши директора? Я запретил спускаться в осветительную и даже выставил пожарника возле органа. Я сделал что-то не так?
– Так, так! Все правильно… А теперь давайте ждать комиссара.
Режиссер сердито пожал плечами и ушел, проклиная вполголоса этих "мокрых куриц", которые, поджав хвост, забились в угол в тот момент, когда в театре "черт знает что творится".
Однако Габриеля и Мерсье нельзя было обвинить в том, что они забились в угол. Они получили указание, которое парализовало все их действия: они не имели права беспокоить директоров ни под каким предлогом. Реми пытался нарушить это указание, но безуспешно.
В этот момент он как раз вернулся. На лице его была написана полнейшая растерянность.
– Вы говорили с ними? – поспешно спросил Мерсье.
– Когда в конце концов Моншармен открыл мне дверь, – отвечал Реми, – глаза его вылезали из орбит. Я подумал, что он кинется на меня с кулаками. Я не мог вставить ни слова, и знаете, что он сказал? Он спросил, есть ли у меня английская булавка. Я покачал головой, тогда он послал меня ко всем чертям. Я пытался объяснить, что в театре происходит нечто неслыханное, а он снова: "Английскую булавку! Дайте скорее английскую булавку!" Он орал как сумасшедший. Потом прибежал курьер и принес эту чертову булавку. Отдал ему, и Моншармен тут же захлопнул дверь перед нашим носом. Вот и все.
– А вы не сказали ему, что Кристина Даэ…
– Хотел бы я вас видеть на моем месте… Он просто кипел! На уме у него была только булавка. Мне кажется, если бы ее не принесли, его хватил бы удар. Все это очень даже загадочно, и, по-моему, наши директора начинают сходить с ума. – Помолчав, он недовольно добавил: – Этому пора положить конец! Я не привык, чтобы со мной обращались подобным образом.
– Это дело рук Призрака Оперы, – неожиданно выдохнул Габриель.
Реми ухмыльнулся. Мерсье вздохнул, казалось, он собирался сообщить что-то важное и таинственное, но, взглянув на Габриеля, делавшего ему красноречивые знаки, промолчал.
Однако Мерсье, чувствуя, что пора брать ответственность на себя, потому что время идет, а директора все не показываются, не выдержал:
– Ладно, я сбегаю за ними сам.
Габриель, как-то сразу помрачневший и озабоченный, остановил его:
– Погодите, Мерсье. Если они заперлись в своем кабинете, значит, так надо. У Призрака Оперы в запасе много всяких штучек.
Но Мерсье только покачал головой:
– Тем хуже! Если бы меня послушали раньше, полиция давно была бы в курсе.
И с этими словами он удалился.
– В курсе чего? – тотчас вставил Реми. – Ага, вы молчите, Габриель! И у вас тоже секреты… Было бы лучше, если бы вы меня в это посвятили, если не хотите, чтобы я счел всех вас сумасшедшими. Да, именно сумасшедшими!
Габриель повращал округлившимися глазами и сделал вид, что не понял намеков господина секретаря.
– Какие такие секреты? – пробормотал он. – Не знаю, о чем вы говорите.
На этот раз Реми вышел из себя.
– Сегодня вечером вот на этом самом месте, во время антракта, Ришар и Моншармен вели себя просто как настоящие душевнобольные.
– Я этого не заметил, – растерянно сказал Габриель.
– Только вы один не заметили! Вы думаете, что я их не видел? Думаете, господин Парабиз, директор банка "Креди Сантраль", тоже ничего не заметил? И посол тоже? Нет, господин хормейстер, все показывали пальцем на наших директоров!
– Что же они делали такого особенного, наши директора? – спросил Габриель с самым простодушным видом.
– Что они делали? Вы лучше меня знаете, что они делали! Вы были здесь! И наблюдали за ними – вы и Мерсье. И только вы двое не смеялись…
– Я вас не понимаю.
Габриель раздраженно развел руками, и этот жест, очевидно, означал, что данный вопрос его больше не интересует.
– Что это за новая причуда? – настойчиво допытывался Реми. – Они никого к себе не подпускали.
– Как? Они никого к себе не подпускали?
– Да, и они никому не позволяли до себя дотронуться.
– Вы это верно заметили, что они никому не позволяли до себя дотронуться, – подчеркнул Габриель. – Вот это действительно странно.
– Значит, вы тоже это заметили? Наконец-то! И еще: они почему-то все время пятились назад.
– Ага! Вы обратили внимание, что директора пятились назад, а я-то думал, что так ходят только раки.
– Не смейтесь, Габриель! Не смейтесь!
– Я и не смеюсь, – возразил Габриель, который оставался серьезен, как римский папа.
– Объясните мне, пожалуйста, Габриель, раз уж вы так близки к дирекции, почему в антракте, когда я протянул руку к господину Ришару, Моншармен прошипел: "Отойдите! Отойдите! Не дотрагивайтесь до него". Разве я прокаженный?
– Невероятно!
– А через несколько секунд, когда господин посол, в свою очередь, направился к Ришару, разве вы не видели, как Моншармен бросился между ними и закричал: "Господин посол, заклинаю вас, не прикасайтесь к господину директору!"
– Фантастика! А что делал в это время Ришар?
– Что делал? Вы же сами видели. Он сделал полуоборот и поклонился, хотя перед ним никого не было. Потом попятился назад! А Моншармен, который стоял позади него, тоже резко повернулся и тоже попятился назад… Так они и шли до самой лестницы затылком вперед! Или они сошли с ума, или я ничего не понимаю!
– Может быть, – предположил Габриель, – они репетировали…
Господин секретарь был оскорблен такой вульгарной шуткой в столь драматический момент. Он нахмурился, губы его сжались.
– Не хитрите, Габриель, – наклонился он к самому уху собеседника. – Здесь творятся вещи, за которые вы с Мерсье тоже несете ответственность.
– Что именно? – удивился Габриель.
– Я думаю, Кристина Даэ не единственная, кто исчез сегодня вечером.
– Неужели?
– Никаких "неужели"! Вы мне можете объяснить, почему, когда мамаша Жири спустилась в вестибюль, Мерсье взял ее за руку и быстро повел за собой?