– Да что вы говорите? – воскликнул Габриель с усмешкой. – А я и не заметил.
– Вы все прекрасно видели, Габриель, тем более что шли следом за Мерсье и мамашей Жири до его кабинета. С того момента вас видели вместе с Мерсье, а Жири никто больше не видел.
– Вы полагаете, что мы ее съели?
– Нет! Но вы ее заперли в своем кабинете, и сейчас она вопит из-за двери: "Бандиты! Бандиты!"
В этот момент подошел запыхавшийся Мерсье.
– Ну вот, – мрачно проговорил он. – Это уже ни на что не похоже. Я сказал им, что дело очень серьезное и срочное, что это я, Мерсье. Наконец дверь приоткрылась, и появился белый как бумага Моншармен. "Вам чего?" – спросил он меня. Я ответил, что Кристину Даэ похитили, и знаете, что он сказал? "Тем лучше для нее!" И снова закрыл дверь, вложив мне в руку вот это.
Мерсье разжал ладонь, Реми и Габриель наклонились над ней.
– Английская булавка! – воскликнул Реми.
– Странно! Весьма странно! – совсем тихо, как бы про себя, произнес Габриель и неожиданно для самого себя вздрогнул.
В этот момент чей-то голос заставил всех троих оглянуться.
– Простите, господа, вы не знаете, где Кристина Даэ?
Несмотря на драматичные обстоятельства, подобный вопрос, возможно, заставил бы их расхохотаться. Но на лице юноши было написано такое страдание, что они сразу почувствовали к нему жалость. Это был виконт де Шаньи.
Глава XVI
"Кристина! Кристина!"
Сразу после исчезновения Кристины Даэ Рауль понял, что в этом замешан Эрик. Он уже не сомневался в том, что ангел музыки обладает неограниченным, почти сверхъестественным могуществом в Опере, где основал свою дьявольскую империю.
Рауль бросился на сцену в безумии отчаяния и любви. "Кристина! Кристина!" – стонал он, и ему казалось, что он слышит, как в эту самую минуту Кристина зовет его из подземной бездны, куда затащил ее монстр, трепещущую от божественного восторга, одетую в белый саван, в котором она собиралась умчаться к ангелам в рай.
– Кристина! Кристина! – повторял Рауль, и ему казалось, что он слышит в ответ стоны девушки через толщу, которая их разделяла. Он, как безумный, ходил по сцене, прислушиваясь к каждому шороху. Одна мысль сверлила его мозг: спуститься вниз! В мрачный колодец, из которого, быть может, нет выхода!
Но сегодня этот хрупкий деревянный настил, который обычно так легко отодвигается в сторону, открывая под собой пропасть, куда устремлялось все его существо, – сегодня этот настил казался непоколебимым, и двери на лестницы, ведущие в подземелья Оперы, тоже оказались закрыты.
Предчувствия, одно страшнее другого, как молнии, вспыхивали в воспаленном мозгу Рауля.
Очевидно, Эрик, узнав их тайну, понял, что Кристина предала его. Какой же будет его месть? На что может решиться ангел музыки, сброшенный с пьедестала своей гордыни? Бедная Кристина, оказавшаяся в лапах всемогущего чудовища!
Рауль вспомнил два неподвижных глаза со странно-зловещим золотым блеском, которые той ночью пристально следили за ним с балкона и которые он так и не смог уничтожить. Ну конечно же! Бывают такие необычные человеческие глаза, которые расширяются в темноте и сверкают, как звездочки или как глаза кошки. Известно, что глаза некоторых людей-альбиносов, кажущиеся днем кроткими глазами кролика, ночью превращаются в глаза хищной рыси.
Ну конечно, он стрелял вчера в Эрика! И злодей сбежал по водосточной трубе, как это делают кошки или грабители, которые по трубе могут взобраться даже на небо.
Нет никакого сомнения, что Эрик собирался предпринять решительные меры против молодого человека, но был ранен и поспешно скрылся, чтобы обрушить свой гнев на бедную Кристину.
Такие ужасные мысли одолевали Рауля, когда он спешил к артистической певицы.
"Кристина! Кристина!" Горькие слезы застилали ему глаза, он открыл дверь и с порога увидел разбросанную по комнате одежду, приготовленную для побега. Почему она не сделала это раньше, почему так легкомысленно отнеслась к надвигающейся катастрофе!
Рауль, глотая душившие его слезы, клятвы и проклятия, бросился к большому зеркалу, которое однажды повернулось и поглотило Кристину. Он давил, нажимал, толкал бесчувственное стекло, но оно, очевидно, повиновалось только Эрику… Или здесь нужны какие-то особые заклинания? Когда он был ребенком, ему рассказывали о волшебных вещах, которые повинуются магическому слову.
И вдруг Рауль вспомнил… "Решетка, выходящая на улицу Скриба. Подземелье, которое ведет от озера наверх, на улицу Скриба". Об этом говорила Кристина! Он бросился к шкатулке, хранившей тяжелый ключ, но, увы… И все-таки он побежал на улицу Скриба.
Дрожащими руками он ощупывал гигантские каменные плиты, ища лазейку, и вдруг увидел массивные закрытые решетки… Бессильным взглядом он пытался проникнуть через них в царившую внизу ночь и напряженно вслушивался в мертвое молчание. Потом обошел здание и увидел широкие решетчатые ворота. Это был вход в административный двор.
Рауль побежал к консьержке.
– Простите, мадам, вы не могли бы показать мне решетчатую дверь, да, дверь в виде решетки, которая выходит на улицу Скриба и ведет к озеру? Да, в то самое подземелье… под зданием Оперы.
– Да, сударь, я знаю, что под Оперой есть озеро, но не знаю, какая дверь ведет туда. Я никогда там не бывала.
– А улица Скриба, мадам? Улица Скриба? Вы знаете улицу Скриба?
Она расхохоталась. Она просто зашлась от смеха. Выругавшись сквозь зубы, Рауль бросился вниз по лестнице, пробежал через служебные помещения и вновь оказался на освещенной сцене.
Когда он наконец остановился, его сердце было готово выскочить из груди. Может быть, Кристину уже нашли? Увидев небольшую группу людей, он подошел к ним и спросил:
– Простите, господа, вы не знаете, где Кристина Даэ?
В ответ раздался громкий смех.
В ту же минуту послышались гулкие шаги, и в окружении черных фраков появился человек с розовым пухлым личиком, завитыми волосами и приветливыми голубыми глазами. Администратор Мерсье указал Раулю на прибывшего:
– Вот человек, которому нужно задать ваш вопрос. Разрешите представить вам комиссара полиции Мифруа.
– А, господин виконт де Шаньи! Рад вас видеть, сударь, – сказал комиссар. – Прошу пройти со мной. А теперь скажите, где ваше начальство? Где ваши директора?
Поскольку администратор хранил молчание, секретарь Реми взял на себя труд сообщить комиссару, что господа директора заперлись в своем кабинете и еще ничего не знают о случившемся.
– Невероятно! А ну-ка пойдемте в кабинет.
И господин Мифруа в сопровождении шумной группы зашагал к служебным помещениям. Мерсье воспользовался толчеей, чтобы сунуть Габриелю в руку ключ от своего кабинета.
– Все это мне не нравится, – шепнул он. – Пойди выпусти мамашу Жири, пусть подышит воздухом.
Они подошли к директорской двери, и Мерсье целую минуту напрасно просил директоров откликнуться.
– Именем закона открывайте! – прозвучал четкий и чуточку обеспокоенный голос Мифруа.
Наконец дверь открылась. Вслед за комиссаром все поспешили в кабинет.
Рауль вошел последним. В этот момент на его плечо опустилась чья-то рука, и он услышал следующие слова, произнесенные вполголоса:
– Секреты Эрика никого не касаются!
Он оглянулся, подавив готовое вырваться восклицание. Рука, только что коснувшаяся его плеча, теперь была прижата к губам человечка с лицом цвета орехового дерева, с золотисто-зелеными глазами, в турецкой феске… Перс!
Незнакомец продолжал жестом призывать к молчанию, и в ту секунду, когда виконт, справившись с замешательством, собрался осведомиться о причине его столь необычного поведения, странный человек кивнул головой и исчез.
Глава XVII
Удивительные признания мадам Жири касательно ее личных отношений с Призраком Оперы
Прежде чем последовать за комиссаром полиции Мифруа в директорский кабинет, я хочу задержать внимание читателя на некоторых событиях, которые произошли незадолго до того в кабинете, куда безуспешно пытались проникнуть секретарь Реми и администратор Мерсье и где наглухо забаррикадировались господин Ришар и господин Моншармен, и рассказать читателю о том, чего он еще не знает, но что я считаю своим историческим долгом – я хочу сказать, своим долгом историка – сообщить ему.
Я уже имел повод отметить, как изменилось – в худшую сторону! – настроение директоров за последнее время, и намекнул, что причиной такой трансформации могли быть только уже известные читателю события.
Да будет вам известно – несмотря на все желание господ директоров навсегда скрыть этот факт, – что призрак спокойно получил свои первые двадцать тысяч франков. Произошло это следующим образом.
Однажды утром директора нашли на своем письменном столе конверт, на котором был написан адрес: "Господину Призраку Оперы лично". В конверт была вложена записка:
"Наступило время выполнить обязательства, изложенные в известном вам перечне. Вы вложите в конверт двадцать банкнот по тысяче франков, запечатаете его вашей печатью и передадите мадам Жири, которая сделает все остальное".
Директора не заставили просить себя дважды; не тратя времени на размышления насчет того, каким дьявольским образом оказался этот конверт в их кабинете, который они всегда запирали на ключ, они решили поймать наконец таинственного вымогателя. Рассказав обо всем – под величайшим секретом – Габриелю и Мерсье, они вложили в конверт требуемую сумму и, не задав ни единого вопроса, вручили его мадам Жири, восстановленной к тому времени на службе. Билетерша не высказала ни малейшего удивления. Не стоит и говорить о том, что за ней тщательно следили. Она сразу пошла в ложу призрака и положила драгоценный конверт на ручку кресла. Тем временем оба директора, в компании с Габриелем и Мерсье, спрятались таким образом, чтобы ни на миг не терять из виду конверт в течение всего спектакля; после спектакля, поскольку конверт остался на месте, они не покинули своего укрытия; театр опустел, ушла мадам Жири, а оба директора, Габриель и Мерсье не шелохнулись. Наконец это им надоело, и они вскрыли конверт, предварительно убедившись, что печати не тронуты.
Вначале Ришар и Моншармен подумали, что деньги на месте, но в следующий момент поняли, что это не совсем так. Двадцать настоящих банкнот исчезли – вместо них в конверте лежали двадцать билетов "Sante Farce".
За этим последовал взрыв ярости, сменившийся страхом.
– Это проделано лучше, чем у Робер-Удэна! – воскликнул Габриель.
Моншармен хотел бежать за комиссаром, но Ришар остановил его и изложил свой план: "Не будем смешить людей! Весь Париж будет хохотать над нами. Призрак выиграл первый тур, мы выиграем второй". Очевидно, он имел в виду платеж следующего месяца.
Однако их так ловко обвели вокруг пальца, что в течение нескольких недель они не могли избавиться от неприятного ощущения. И если до сих пор не пригласили комиссара, так только потому, что в глубине души директора подозревали, что это была всего лишь злая и неудачная шутка их предшественников, обнародовать которую было бы преждевременно. С другой стороны, это подозрение у Моншармена понемногу вытеснялось другим, относившимся к самому Ришару, который славился богатым воображением. Как бы то ни было, готовые к любым неожиданностям, они настороженно ждали дальнейших событий и не спускали глаз с мадам Жири, которая ни о чем не догадывалась.
– Если она замешана в этой истории, – сказал Ришар, – деньги уже тю-тю. Но, по-моему, она слишком глупа.
– В этом деле таких глупцов предостаточно, – задумчиво заметил Моншармен.
– Разве можно было предположить такой поворот? – жалобно проговорил Ришар. – Но не волнуйся: в следующий раз я приму все меры.
Между тем следующий раз наступил. Это произошло в день похищения Кристины Даэ.
Утром пришло уведомление от призрака:
"Сделайте все, как в прошлый раз. Все прошло очень удачно. Передайте конверт с двадцатью тысячами франков нашей любезной мадам Жири".
Процедура передачи должна была состояться в тот же вечер за полчаса до спектакля. И сейчас мы войдем в убежище директоров за полчаса до того, как поднимется занавес и начнется достопамятное представление "Фауста".
Ришар показал конверт Моншармену, потом на его глазах отсчитал двадцать тысяч франков, сунул их в конверт, однако не запечатал его.
– А теперь зовите мамашу Жири.
Вошедшая старушка отвесила грациозный поклон. Она была в своем неизменном платье из тафты черного цвета, местами переходящего в темно-красный и лиловый, и в шляпе с перьями цвета копоти. У нее было прекрасное настроение… Она заговорила первой:
– Добрый вечер, господа! Опять насчет конверта?
– Да, мадам Жири, – с чрезвычайной любезностью сказал Ришар. – Насчет конверта… И насчет кое-чего другого.
– К вашим услугам, господин директор. К вашим услугам. А что это за "другое"?
– Сначала я хотел бы задать вам один вопрос, мадам Жири.
– Давайте, сударь. Мадам Жири ответит на любой.
– Вы по-прежнему в хороших отношениях с призраком?
– Лучше не бывает, господин директор, лучше не бывает.
– Ага! Вы нас радуете… Скажите-ка, мадам, – произнес Ришар самым доверительным тоном. – Между нами, вы ведь не дура?
– Позвольте, господин директор! – вскричала билетерша, перестав помахивать черными перьями своей шляпы. – Заверяю вас, что эта мысль никому и в голову никогда не приходила.
– Прекрасно, нам тоже. Ну а теперь признайтесь, что вся эта история с призраком – славная шутка, не так ли? Но она слишком затянулась.
Мадам Жири посмотрела на директоров так, как будто они говорили по-китайски. Потом подошла к столу Ришара и встревоженно заговорила:
– Что вы хотите этим сказать? Я вас не понимаю.
– Неужели? Вы очень хорошо нас понимаете. Или скажем так: вы должны понять нас. И начнем с того, что вы скажете нам, как его зовут.
– Кого?
– Вашего сообщника, мадам Жири. Вашего призрака.
– Я – сообщница призрака? Я?! Сообщница в чем?
– Вы делаете все, что он вам приказывает?
– Ах, это! Ну, он не очень утруждает меня.
– И он всегда дает вам чаевые?
– Не жалуюсь.
– Сколько он вам дает за то, что вы передаете ему конверт?
– Десять франков.
– Фи! Не густо!
– Почему это?
– Я вам объясню, мадам. А пока мы хотели бы знать, по какой такой причине вы верой и правдой служите призраку? Нельзя же, в самом деле, за десять франков завоевать дружбу и преданность самой мадам Жири.
– О, это верно! И я скажу вам причину, господин директор. В этом нет ничего бесчестного… Наоборот.
– Мы в этом не сомневаемся, мадам.
– Ну так вот… хотя призрак не любит, когда я рассказываю о нем.
– Ха! Ха! – развеселился Ришар.
– Но эта история касается только меня, – продолжала билетерша. – Значит, дело было в ложе номер пять. Как-то вечером я нахожу письмо для меня – записку, написанную красными чернилами. Эту записку, господин директор, я помню наизусть и никогда не забуду, даже если проживу сто лет!
И мадам Жири, выпрямившись, с трогательным выражением процитировала письмо призрака:
– "1825 год: мадемуазель Менетрие, скромная статистка, стала маркизой де Гюсси. 1832 год: мадемуазель Мари Тальони, танцовщица, стала графиней Жильберде Вуазен. 1848 год: танцовщица Сота вышла замуж за короля Испании. 1847 год: Лола Монтес, танцовщица, вступила в морганатический брак с королем Людовиком Баварским и получила титул графини де Лансфельд. 1848 год: мадемуазель Мария, танцовщица, становится баронессой Эрмевиль. 1870 год: Тереза Эслер, танцовщица, выходит замуж за Дона Фернандо, брата португальского короля…"
По мере перечисления этих славных браков почтенная дама все оживлялась, выпрямлялась и, наконец, вдохновенно, как пифия перед своим треножником, выкрикнула звенящим от гордости и волнения голосом последнюю фразу пророческого письма:
– "1885 год: Мэг Жири станет императрицей!"
Обессиленная этим последним порывом, билетерша опустилась на стул и через минуту продолжала:
– Господа, письмо было подписано так: "Призрак Оперы"! Я и раньше слышала о нем, но верила только наполовину. А с того дня, когда он объявил, что моя маленькая Мэг, плоть от плоти моей, станет императрицей, я поверила окончательно.
Не было никакой нужды разглядывать восторженную физиономию мадам Жири, чтобы понять, чего можно было добиться от бедной женщины при помощи двух магических слов: "призрак" и "императрица".
Но кто же все-таки дергает за веревочки эту причудливую марионетку? Кто?
– Вы никогда его не видели, он разговаривает с вами, и вы верите тому, что он говорит? – спросил Моншармен.
– Да. Во-первых, именно ему я обязана тем, что моей маленькой Мэг дали первую, хотя и крохотную, роль. Я сказала призраку: "Чтобы моя девочка стала в 1885 году императрицей, придется поторопиться – ей надо немедля дать роль корифеи". Он замолвил только словечко господину Полиньи, и дело было сделано…
– Значит, господин Полиньи его видел?
– Не чаще, чем я, но он его слышал! Призрак шепнул ему только одно словцо в тот вечер, когда господин Полиньи вышел, бледный как смерть, из ложи номер пять.
Моншармен безнадежно вздохнул.
– Да, – снова воодушевилась мадам Жири, – я всегда знала, что между призраком и господином Полиньи есть секреты. Директор делал все, о чем просил его призрак… Полиньи ни в чем ему не отказывал.
– Ты слышал, Ришар? Полиньи ни в чем ему не отказывал!
– Да, да! Слышал! – зарычал Ришар. – Полиньи – друг призрака, а поскольку мадам Жири – подруга Полиньи… – добавил он зловещим тоном. – Однако меня не интересует господин Полиньи. Единственный человек, чьей судьбой я озабочен, – и не скрываю этого! – мадам Жири! Итак, вы не знаете, что в этом конверте?
– Боже мой! Конечно, нет!
– Тогда смотрите!
Мадам Жири испуганно заглянула в конверт и воскликнула:
– Тысячефранковые банкноты!
– Да, мадам Жири! Да! Тысячефранковые банкноты. И вам это хорошо известно.
– Мне, господин директор? Клянусь вам…
– Не клянитесь, мадам! А теперь я вам скажу, зачем вас вызвал. Я собираюсь арестовать вас, мадам.