Никто лучше него не умеет бросать пенджабскую удавку, и он по праву считается князем удавщиков, равно как и королем иллюзионистов. Когда он жил при дворе маленькой султанши во времена жестоких и кровавых забав, которые с легкой руки какого-то злого шутника называли "сладостными ночами Мазендарана", она потребовала, чтобы он придумал что-нибудь такое, что вызовет у нее дрожь, и он не придумал ничего лучше, чем "пенджабский шнурок". Когда-то Эрик был в Индии и в совершенстве изучил искусство душить людей. По приказу султанши его запирали в небольшом внутреннем дворике, куда вталкивали воина – чаще всего приговоренного к смерти, – вооруженного длинным копьем и большим мечом. У Эрика же был только его "шнурок", и вот в тот момент, когда воин уже собирался нанести последний, смертельный удар, слышался свист "шнурка". Одним движением кисти Эрик затягивал лассо на шее своего врага и подтаскивал труп к высокому окошку, откуда наблюдала за схваткой султанша со своими служанками, и получал в награду восторженные аплодисменты. Маленькая султанша тоже научилась бросать "пенджабскую удавку" и умертвила таким образом немало служанок и даже нескольких своих гостей. Впрочем, давайте оставим жуткую тему "сладостных ночей Мазендарана". Я упомянул о ней только затем, чтобы объяснить, почему, оказавшись с виконтом де Шаньи в подземельях Оперы, я показал ему, как следует держать руку, чтобы избежать удавки Эрика. Ведь под землей наши пистолеты были бесполезны, поскольку я был уверен, что, если Эрик сразу не помешал нам выйти на "дорогу коммунаров", в открытую схватку он вступать не собирается. А вот метнуть свою удавку он мог в любую минуту. У меня не было времени объяснять виконту, что где-то в темноте нас ждет свистящее лассо Эрика, и я ограничился тем, что посоветовал ему постоянно держать руку на уровне лица в согнутом положении, как держат пистолет в ожидании команды "Огонь!". Таким образом невозможно, даже ловкому удавщику, набросить лассо на шею жертвы, потому что вместе с шеей веревка обхватывает руку, и петлю легко снять.
Итак, мы с виконтом избежали встречи с комиссаром полиции, "закрывальщиками дверей", пожарными, унесли ноги от крысолова с его крысами, не попались на глаза таинственному субъекту в фетровой шляпе и в конце концов благополучно добрались до третьего подвального этажа. Пролезли между колонной и декорацией к "Королю Лахора", повернули камень и спрыгнули в жилище Эрика, которое тот соорудил между двойными стенками фундамента театра. Кстати, Эрик был одним из первых мастеров кирпичной кладки у Филиппа Гарнье, архитектора Оперы, и продолжал работать тайком, в одиночестве, когда строительство официально было приостановлено на период войны, осады Парижа и Коммуны.
Я слишком хорошо знал Эрика, чтобы лелеять надежду выведать все ловушки, которые он мог придумать за это время, поэтому, когда мы проникли в его жилище, я был готов ко всякого рода неожиданностям. Я знал, что он принимал активное участие в сооружении некоторых дворцов Мазендарана, и одно из самых прекрасных творений архитектуры он превратил в дьявольский дом, где любое, даже произнесенное вполголоса слово не могло остаться в тайне, так как передавалось посредством эха. Сколько семейных драм, сколько кровавых трагедий оставил за собой Эрик со своими люками-западнями! Не говоря уже о том, что в этих дворцах никогда нельзя было понять, где ты находишься. Он обладал удивительной способностью и даже страстью к изобретениям, и самым любопытным, самым ужасным и опасным из них, конечно же, была "комната пыток". Обычно в эту комнату бросали приговоренных к смерти, хотя маленькая султанша часто развлекалась, подвергая мучениям невинных жертв. Я думаю, что это было самое изощренное и жестокое из развлечений, придуманных Эриком для "сладостных ночей Мазендарана". Доведенному до безумия посетителю "комнаты пыток" милостиво предоставлялась возможность покончить с собой при помощи "пенджабского шнурка", который специально оставляли в его распоряжении у подножия железного дерева.
Несмотря на темноту и волнение, я сразу увидел, что помещение, в котором оказались мы с виконтом, является точной копией "комнаты пыток" в Мазендаранском дворце.
На полу я нашел "пенджабский шнурок", которого так опасался весь этот вечер. Не было никаких сомнений в том, что именно такой веревкой был задушен Жозеф Бюкэ. Должно быть, бригадир машинистов как-то вечером застал Эрика в тот момент, когда тот возился с секретным камнем на третьем этаже подвала. Подталкиваемый любопытством, Бюкэ, видимо, попытался проникнуть в тайный ход, камень закрылся за ним, и он упал в "комнату пыток", откуда Эрик вызволил его уже мертвым. Я живо представил себе, как Эрик, чтобы избавиться от трупа, дотащил его до декорации к "Королю Лахора" и повесил там, желая преподать другим урок или усилить суеверный ужас, который помогал ему охранять подступы к своей пещере.
Однако, поразмыслив, Эрик вернулся за "пенджабским шнурком", искусно сплетенным из кошачьих кишок, потому что он мог возбудить любопытство судебного следователя. Только так я могу объяснить исчезновение веревки повешенного.
И вот я нашел эту веревку в "комнате пыток" у себя под ногами. Я не робкого десятка, но на лбу у меня выступил холодный пот.
Фонарь, при свете которого я обследовал стены этой печально знаменитой комнаты, задрожал в моей руке.
Виконт де Шаньи заметил это и с тревогой спросил:
– Что случилось, сударь?
Я быстрым жестом заставил его замолчать, потому что у меня оставалась одна, самая последняя надежда, что злодей еще не знает о нашем присутствии в "комнате пыток".
Однако даже эта призрачная надежда не сулила спасения, ибо, судя по всему, "комната пыток" служила для защиты его дома со стороны третьего подвального этажа, и, возможно, эта защита срабатывала автоматически.
Может быть, пытки также должны были начаться автоматически, и неизвестно, какое из наших действий будет сигналом к их началу.
На всякий случай я наказал своему спутнику сохранять полную неподвижность.
Жуткая тишина нависла над нами.
Красный луч моего фонаря продолжал метаться по стенам и по полу комнаты, и я узнавал… узнавал…"
Глава XXIII
В "комнате пыток"
Продолжение рассказа Перса
"Мы стояли в середине небольшого зала идеально шестигранной формы, все шесть стен которого были сплошь, от потолка до пола, покрыты зеркалами. В углах блестели зеркальные вставки – узкие, длинные многогранники, поворачивающиеся на барабанах… Да, я узнал их… узнал железное дерево в одном углу, перед одним из этих многогранников, железное дерево с железными ветвями, которые были предназначены для несчастных самоубийц…
Я схватил своего спутника за руку. Виконт де Шаньи дрожал всем телом, готовый звать свою невесту, кричать, что пришел к ней на помощь, и я боялся, как бы он не потерял самообладания.
Неожиданно мы услышали с левой стороны какие-то звуки.
Вначале это было похоже на скрип открывшейся и тут же закрывшейся двери в соседней комнате, потом послышался глухой стон. Я сильнее сжал руку виконта, и тут мы отчетливо услышали слова:
– Выбирайте: либо свадебная месса, либо заупокойная!
Я узнал голос чудовища.
Снова раздался стон. Потом наступило долгое молчание.
Теперь я был уверен, что Эрик не знает о нашем присутствии в его жилище, иначе он сделал бы так, чтобы мы ничего не слышали. Для этого ему достаточно было плотно прикрыть маленькое невидимое окошко, через которое любители пыток обычно наблюдают за происходящим.
Следовательно, мы имели большое преимущество перед Эриком: мы были рядом с ним, могли слышать его, а он об этом не знал.
Самое главное заключалось в том, чтобы он оставался в неведении, и я ничего так не боялся, как несдержанности виконта де Шаньи, который горел желанием броситься, прямо сквозь стены, на помощь своей невесте, чей стон мы только что услышали.
– Заупокойная месса – это не очень весело, – продолжал между тем Эрик, – а вот свадебная – можете мне поверить! – это чудесно! Вам выбирать! Что касается меня, я не могу больше жить вот так, под землей, в норе, как крот! "Торжествующий Дон Жуан" закончен, и теперь я хочу жить, как все люди. Хочу иметь жену, как все люди, хочу гулять с ней по воскресеньям. Я придумал маску, которая будет придавать мне любую внешность. Никто даже не обернется, увидев меня. А вы будете самой счастливой из женщин. Мы будем до изнеможения петь друг для друга. Вы плачете! Вы меня боитесь! Но ведь я совсем не злой! Любите меня, и вы это увидите. Мне не хватало только человека, который полюбил бы меня, чтобы я стал добрым. Если бы вы меня любили, я был бы кроток, как ягненок, и вы бы делали со мной все, что захотели.
Стоны, сопровождавшие эти заклинания, становились все громче. Я никогда не слышал таких отчаянных стонов, и вдруг мы с виконтом сообразили, что эти ужасные жалобы исходят от самого Эрика. Кристина же, должно быть, онемела от ужаса и не имела сил ни кричать, ни плакать.
Стоны становились тяжелыми и мощными, как жалобы океана. Три раза из каменной груди Эрика вырвался крик:
– Вы меня не любите!
Потом голос его стал мягче.
– Почему вы плачете? Ведь вы знаете, что делаете мне больно.
Ответом ему было молчание.
Молчание было для нас добрым знаком, знаком надежды. "Может быть, он вышел и оставил Кристину одну", – думали мы.
Мы думали только о том, каким образом предупредить Кристину о нашем присутствии так, чтобы злодей ни о чем не догадался.
Выйти из "комнаты пыток" мы могли только в том случае, если Кристина откроет нам дверь; только так мы могли прийти к ней на помощь, поскольку даже не знали, в каком месте находится эта дверь.
И вдруг тишина за стеной была нарушена звуком электрического звонка.
По ту сторону стены кто-то вскочил, и загремел голос Эрика:
– Звонят! Входите же! – Это была мрачная шутка злодея. – Кто это к нам пожаловал? Подождите меня здесь, я скажу, чтобы сирена открыла…
Послышались удаляющиеся шаги, и дверь захлопнулась. Я не успел подумать о предстоящей трагедии, я даже забыл, что злодей выходит только для какого-нибудь нового преступления, – я понял только одно: Кристина осталась одна!
– Кристина! Кристина!
Поскольку мы слышали все, что говорилось в соседней комнате, моего спутника тоже должны были там услышать. Однако виконту пришлось несколько раз повторить свой зов.
Наконец до нас донесся слабый голос девушки:
– Это мне снится.
– Кристина! Кристина! Это я, Рауль!
Молчание.
– Ответьте же, Кристина! Если вы одна, ради бога, ответьте!
Тогда Кристина, будто во сне, произнесла имя Рауля.
– Да, да! Это я! Это не сон, Кристина, мы пришли спасти вас. Но будьте осторожны: как только услышите его шаги, предупредите нас.
– Рауль!.. Рауль!
Пришлось еще несколько раз повторить ей, что это не сон и что Рауль де Шаньи добрался к ней вместе с преданным другом, который знает тайну дома Эрика.
Но ее внезапная радость тотчас сменилась еще большим ужасом. Теперь она хотела, чтобы Рауль немедленно ушел. Ведь если Эрик обнаружит нас, он, не задумываясь, убьет обоих. Она торопливо рассказала нам, что Эрик совсем сошел с ума от любви и грозится умертвить всех и себя тоже, если она не согласится стать его женой в присутствии мэра и священника церкви Мадлен. Он дал ей на размышление совсем немного: до одиннадцати часов завтрашнего вечера. Это последний срок. Он сказал, что она должна выбирать: или свадебная месса, или месса заупокойная.
При этом Эрик произнес фразу, которую Кристина не совсем поняла: "Да или нет. Если нет, все погибнут и все найдут здесь могилу!"
Но я отлично понял зловещий смысл этой фразы, потому что он самым ужасным образом совпадал с моими тревожными предчувствиями.
– Вы можете сказать, где сейчас Эрик? – спросил я.
Она отвечала, что он скорее всего вышел из дома к озеру.
– Вы можете узнать точно?
– Нет. Потому что я связана… Я не могу даже пошевелиться.
При этих словах мы с виконтом не смогли удержаться от гневного восклицания. Наше спасение – спасение всех троих – зависело от свободы действий девушки.
– Скорее к ней! Надо освободить ее!
– Но где вы находитесь? – спросила Кристина. – В моей комнате – это комната в стиле Луи-Филиппа, о которой я вам рассказывала, Рауль, – только две двери: через одну входит и выходит Эрик, и еще одна, которую он ни разу не открывал при мне и запретил мне входить в нее, потому что, по его словам, это самая страшная из дверей… Дверь в "комнату пыток"!
– Кристина, мы как раз за этой дверью!
– Вы в "комнате пыток"?!
– Да, но не видим никакой двери.
– Ах! Если бы только я могла до нее дотянуться… Я бы по ней постучала…
– В ней есть замочная скважина? – спросил я.
– Да, скважина есть.
Я подумал: "Итак, она открывается ключом с той стороны, как и все двери, но с нашей стороны она открывается пружиной и противовесом, а вот их-то найти будет нелегко".
– Мадемуазель, – сказал я, – во что бы то ни стало надо открыть эту дверь.
– Но как? – ответил плачущий голос девушки.
Потом мы услышали шорох – очевидно, она старалась освободиться от веревок…
– Мы сможем выбраться отсюда только хитростью, – сказал я. – Надо получить ключ от этой двери.
– Я знаю, где ключ, – ответила Кристина слабым голосом, утомленная безуспешными попытками вырваться. – Но я крепко привязана… О, негодяй! – И она всхлипнула.
– Где ключ? – спросил я, знаком приказывая виконту не вмешиваться, потому что времени у нас было очень мало.
– В комнате рядом с органом, вместе с ключиком из бронзы, к которому он также запретил мне прикасаться. Они оба находятся в кожаной сумочке, которую он называет "сумочка жизни и смерти"… Рауль! Бегите, Рауль! Здесь так страшно… Эрика окончательно охватит безумие, когда он узнает, что вы здесь. Уходите тем же путем, каким пришли. Не зря же эта комната носит такое страшное имя…
– Кристина! – вскричал юноша. – Мы уйдем отсюда вместе или вместе умрем!
– Только от нее зависит, выйдем ли мы отсюда, – прошептал я виконту, – но надо сохранять хладнокровие. Почему он вас привязал, мадемуазель? Вы же не можете убежать отсюда, и он это знает.
– Я хотела покончить с собой. После того как негодяй притащил меня сюда в бессознательном состоянии, он сказал, что уходит к "своему банкиру". Когда он вернулся, мое лицо было в крови… Я хотела покончить с собой! Билась лбом о стены!
– Кристина! – простонал Рауль и затрясся от рыданий.
– …Тогда он меня связал. Я имею право умереть только завтра вечером в одиннадцать часов.
Разумеется, этот разговор через стену происходил не так гладко и спокойно, как я изобразил здесь. Он часто прерывался на полуслове, когда нам казалось, что мы слышим какой-то скрип, шаги или необычный звук. В такие моменты она успокаивала нас: "Нет, нет! Это не он. Он ушел. Я хорошо знаю, как скрипит дверь, которая выходит к озеру".
Неожиданно меня осенило.
– Мадемуазель, негодяй вас связал, он же вас и развяжет. Надо только разыграть для этого комедию. Не забывайте, что он вас любит!
– Разве об этом можно забыть? – услышали мы ее жалобный голос.
– Постарайтесь улыбаться ему, умоляйте его, скажите, что веревки делают вам больно.
– Тихо! – прервала меня Кристина. – Я слышу шаги. Это он! Уходите! Уходите, пожалуйста!
– Мы не выйдем отсюда, даже если захотим, – почти грубо сказал я, чтобы привести девушку в чувство. – Из "комнаты пыток" выйти невозможно!
– Тихо! – снова раздалось из-за стены.
Мы все замолчали и услышали вдалеке медленные шаги; шаги ненадолго остановились, потом паркет заскрипел опять.
Следом послышался жуткий вздох, сменившийся стоном ужаса Кристины, и мы услышали голос Эрика:
– Надеюсь, вы больше не пугаетесь моего лица? Я прекрасно выгляжу, не правда ли?.. А там, на озере, какой-то прохожий спрашивал, который час. Но больше никогда не спросит… Это сирена виновата…
Снова раздался вздох, еще более глубокий и жуткий, идущий из самых глубин бездонной души.
– Почему вы плакали, Кристина?
– Потому что мне больно, Эрик.
– Я думал, это я вас напугал.
– Эрик, развяжите меня. Я ведь и так ваша пленница.
– Вы снова захотите умереть.
– Вы дали мне время до завтрашнего вечера, Эрик.
Пол снова заскрипел под его ногами.
– В конце концов, раз уж мы должны умереть вместе – и я жажду этого так же сильно, как и вы, потому что устал от такой жизни… Подождите, не двигайтесь, я освобожу вас… Стоит только вам сказать: "Нет!" – и все сразу закончится для всех. Вы правы, вы во всем правы! Зачем ждать до завтрашнего вечера? Ах! У меня всегда была слабость к красивым жестам, ко всему грандиозному, ребяческая слабость… А в этом мире надо думать только о себе, о своей смерти. Остальное – ерунда! Вы удивлены, что я такой мокрый? Да, дорогая моя, мне не следовало выходить в такую ужасную погоду. А еще, Кристина, мне кажется, что я брежу. Вы знаете, тот, кто только что был там, на озере… он очень похож… Вот так, а теперь повернитесь. Вы довольны? О боже мой, твои запястья! Кристина, я сделал им больно? Только за одно это я заслужил смерть. Кстати, насчет смерти: я должен исполнить свою мессу.
Слушая эти бессвязные речи, я не мог отделаться от страшного предчувствия. Я тоже однажды позвонил в дверь чудовища, конечно, сам того не ведая. Наверное, там был какой-то предупредительный сигнал… И я помню, как из черной, как чернила, воды высунулись две руки… Кто же стал еще одним несчастным, заблудившимся на берегу подземного озера?
Мысль об этом бедняге едва не отвлекла меня от хитрой игры Кристины, но Рауль шепнул мне на ухо долгожданное слово: "Свободна!" И все-таки кто этот несчастный? По ком сейчас звучит заупокойная месса?
О, какая это яростная и возвышенная музыка! Казалось, ревут все стены дома на озере и им вторят земные недра. Мы прижались щекой к зеркальной стене, чтобы лучше слышать партию Кристины Даэ, которую она исполняла ради нашего спасения, но больше ничего не было слышно, кроме заупокойной мессы. Скорее это была месса обреченных на вечное проклятие. Как будто глубоко под землей в медленной ритуальной пляске кружились демоны.
Вокруг нас, как гроза, гремел "Dies irae". Вокруг нас сверкали молнии. Я и раньше слышал, как он поет. Он мог заставить петь даже каменные пасти быков-гермафродитов на стенах Мазендаранского дворца. Но так прекрасно он не пел никогда. Никогда! Сегодня он пел и играл, как бог-громовержец.
Пение и звуки органа смолкли настолько неожиданно, что мы с виконтом отшатнулись от стены. Потом изменившийся, ставший каким-то металлическим, голос Эрика произнес:
– Что вы делаете с моей сумочкой?"