7
Я настолько уровень свой повысил, что меня невозможно повторить даже технически. Поэтому меня оставили в покое, и никто не пытается соревноваться со мной в том, что я придумал.
Из интервью А. Г.
Наконец появились новые диски. Первой ласточкой были его "Русские песни". Мои друзья эту пластинку активно не приняли, считали альбом капитуляцией перед властями, позорным заигрыванием перед всевозможными худсоветами (долгое время всё "народное" казалось нам навязанным нашими идеологами), я же упрямо доказывал, что диск не просто хорош - великолепен. Я был очень экзальтированным провинциальным юношей. "Русскими песнями" Градского восхищался искренне и до сей поры пребываю в полном восторге.
- Ну что там такого особенного? - смеялись надо мной мои приятели. - "Вы жертвою пали в борьбе роковой"… Революционные песенки.
- Да разве ж только это? "Не одна во поле дороженька", "Солдатушки, бравы ребятушки", "Таня - Танюша, Таня белая…", "Дарю платок"… Какие же это революционные песенки? Тут и танок–хоровод, и страдания, и плач по покойнику, и военный марш, и траурный гимн - вот сколько жанров.
- Это никакой не хард–рок, - безапелляционно отмахивались мои оппоненты.
- Да чёрт с ним, с хард–роком! - горячился я.
Очень быстро запилил пластинку так, что слушать её было уже почти невозможно. Пытался петь под гитару "Ничто в полюшке не колышется", но разве можно что–то исполнять после Александра Градского? Только если в доме никого нет - тихо, почти шёпотом, так, чтобы никто не услышал. Говорили, что последний номер в альбоме ("Вы жертвою пали") Градский записал нарочно для того, чтобы ему разрешили выпустить этот диск, а песня "Ничто в полюшке" - вовсе не народная, её сам певец и сочинил.
Чуть позже появились в магазинах песенные сюиты Градского "Сама жизнь" и "Звезда полей". Композитор обратился к стихам Поля Элюара и Николай Рубцова. "Любимая, чтоб мои обозначить желания, в небесах своих слов рот свой зажги, как звезду…" "Небрежно так для летнего наряда ты выбираешь нынче жёлтый цвет…" Для нас, студентов, которые до скрипа затёрли альбом Тухманова "По волне моей памяти", такой выбор песенных текстов уже был не нов, но музыка Градского казалась чересчур уж заумной, непривычной. Вершиной сложности нам тогда представлялись альбомы "Пинк Флойд" и "Эмерсон, Лэйк энд Палмер", и мы почему–то ждали от наших музыкантов примерно того же. Но Градский, судя по всему, давно выбрал собственный путь. Откровенное музыкальное эстетство, авангардизм, элементы арт–рока перемежались с симфоническими вставками и компьютерным "звукописательством", а в тексты нужно было непременно вслушиваться, чтобы хоть что–то понять.
- "Рот свой зажги, как звезду…" Это смело!
- На что он намекает?
- Это не он, а Поль Элюар.
- Эро–о–отика…
Не скажу, что диски Градского расхватывались нами, как горячие пирожки. Хотелось чего–то более традиционного, попроще. Но до меня эти два альбома достучались быстро. Мелодии и аранжировки оказались въедливыми, я слушал диски снова и снова и всякий раз находил в них что–то новенькое. Но я уже не пытался афишировать перед друзьями своё восхищение, рискуя услыхать привычное "Наши всё равно не могут…" К тому же следующие альбомы Градского, написанные на стихи Пастернака, Маяковского, Саши Чёрного, Беранже, Набокова, Шелли, оказались ещё сложнее. Диски покупались нами уже автоматически, "для коллекции", но после первого же прослушивания отставлялись в сторону "до лучших времён". Та же участь постигла и рок–оперу "Стадион", которую мы ждали с большим нетерпением. Музыка этого двойного альбома, ей–богу, не ложилась на душу, мелодии не запоминались. Тогда нам казалось, что рок–опера - это непременно что–то вроде бессмертного "хит–парада" "Иисус Христос - суперзвезда". Но Александр Градский явно не пытался заигрывать с публикой: не понимаете? что ж, ваши проблемы, а я буду писать такую музыку, какую хочу…
"Русские песни" я продолжал слушать - и в Москве, в общежитии, и дома, когда ненадолго приезжал к родителям. Ритмическое и жанровое разнообразие этого альбома, исполнительское мастерство Градского, оригинальность аранжировок, изобретательный синтез стародавнего и сегодняшнего, глубина и гармония всего произведения в целом буквально завораживали меня, и мне почему–то казалось, что этот мой восторг должны разделить со мной все, кто находился рядом. О, как я ошибался! Однажды включил на полную громкость "Плач" из этого диска. Безутешные вопли над покойником и неподдельное кликушество скорбящих баб (позже я узнал, что все голоса записаны одним человеком - Александром Градским, никакой это не хор) звучали так натурально, что мои родители примчались из другой комнаты.
- Бог мой! что это такое? Кино?
- Нет, это он слушает пластинку, - сказал отец.
- Ужас–то какой!
- И никакой это не ужас, - возразил я. - Это подлинное искусство. Никто так не умеет, только Градский.
- Не всё то, что модно, можно считать искусством.
- Я бы не сказал, что это сегодня модно…
- Всё равно выключи! Невозможно слушать. Кошачий концерт какой–то, ей–богу.
Помнится, сцепился я тогда с родителям не на шутку: с жаром доказывал, что этот альбом - новое слово в музыкальной культуре, а исполнитель - если не гений, то, во всяком случае, совершенно уникальный музыкант. Родители скептически пожимали плечами: "Голос у него красивый, спору нет… Как же, помним, помним: "Как молоды мы были, как искренно любили…" Но эта спекуляция на фольклоре… тут уж извини!" Меня удивило и обидело то, что мои родители, хорошо знающие музыку, особенно классическую, отнеслись к диску Градского с таким пренебрежением. Но было уже ясно: далеко не каждый слушатель принимает и понимает этот альбом.
8
Нет смысла создавать вокруг своего имени мыльный пузырь, если люди и так приходят.
…если ко мне когда–нибудь в зал придут всего два человека, я спою сольный концерт. А потом просто перестану работать. Я могу зарабатывать другими способами.
Из интервью А. Г.
А потом началась перестройка, и Градского стали иногда показывать по телевизору. "Раз в два месяца меня выпускают на экран, - позже скажет музыкант, - но только для того, чтоб потом сказать: "Разве мы Градского зажимаем? Показывали его, показывали". Концерт 1995 года пробивался в эфир около двух лет! Александр великолепно играл на гитаре и пел песни собственного сочинения - всё больше на политическую тематику. "Мы не справились с эпохою, потому что нам всё по …" Здесь он заменял нецензурную лексику эвфемизмом "всё равно", и публика многозначительно переглядывалась и усмехалась: понятно, понятно… "Разбей свой телевизор, отключи на кухне радиосеть, видеоплёнки - в союз писателей, пусть подрочат всласть нашу власть говорить, что хочешь, при полном отсутствии прав…" Вовсе не казалось, что не хватает аккомпанирующей рок–команды или оркестра, потому что именно так, в таком сопровождении и нужно было петь эти песни - "авторские", улично–бунтарские, бардовские в подлинном значении этого слова.
Ах, время наше сучее,
Летучее, ползучее,
И прочее жульё,
И партии разучены,
И рукава засучены –
Готовы под ружьё.
Колонны перестроены,
Удвоены, утроены,
Штабные штабеля.
И на вершине случая,
В тоске благополучия
Цепные кобеля.
Почудилось, что это уже другой Градский: мастерство и раскованность те же, но темы песен новые. Откуда же мне было знать, что у Александра и десять, и двадцать лет назад были в репертуаре и такие песни тоже - ироничные, сердитые, ядовитые? (Например, "Песня о дураках", "Птицеферма", "Баллада перемен", "Памяти Джордано Бруно", "Песня об иносказательности", "Песня о мещанах".) Ведь до недавнего времени - ни одного концерта Градского по телевизору… Откуда же мне было знать? "Нет, - думал я, - как–то всё это не то. К чему весь этот обличительный пафос? Зачем он пересказывает в своих стихах ставшую вдруг модной газетно–журнальную публицистику? Прожектор перестройки… Такой голос, такой талантище - и вдруг простоватые мелодии и "туристические" аккорды гитары, усложнённые, главным образом, благодаря особому исполнительскому дару музыканта, у которого, очевидно, руки великолепно заточены под этот инструмент. Слушать, конечно, интересно, кто ж спорит. Но тот Градский, который когда–то спел "Жил–был я", "Джоконду" и "Я - Гойя", мне всё равно дороже и ближе. А это… это горланить у костра на поляне".
Я помню впечатление от того концерта: удивление и любопытство, вот, пожалуй, и всё. И вдруг в финале - опять мороз по коже и радость от того, что тебе открылось вдруг нечто новое: Александр спел "Романс Неморино" из оперы Доницетти "Любовный напиток". Я ведь никогда не слышал, как Градский исполняет классические оперные арии. А тут ещё и музыка Доницетти - мелодия, знакомая даже тем, кто никогда не интересовался оперой: только абсолютно равнодушный ко всему человек не видел фильм Никиты Михалкова "Неоконченная пьеса для механического пианино", где то и дело звучит именно этот романс. И вот "Una furtiva lagrima…" в исполнении Александра Градского - яркое завершение всего концерта, который, кажется, тем и запомнился в первую очередь: изысканным и неожиданным финалом.
9
Уже даже не помню, что натолкнуло меня на мысль написать очерк о первых рок–музыкантах СССР. Я ведь не был знаком ни с одним из своих героев. Советская "электрогитарная" музыка для меня началась с "Весёлых ребят", а о том, что в нашей стране было до них, я понятия не имел. Но в 90‑х годах было выпущено несколько книг на эту тему, которые оказались и в моей домашней библиотеке тоже. К тому же, со школьных лет я коллекционировал газетные и журнальные статьи о популярных музыкантах, а моя "виниловая" и плёночная фонотека была довольно обширной. Вся эта информация требовала какого–то выхода. Я уже довольно давно писал для некоторых газет Тамбовской области, а когда не получалось своё, занимался такого рода, с позволения сказать, "публицистикой", то есть организацией доступного мне материала (не только на русском языке, но и на польском, украинском, английском) в более компактные публикации на ту или иную тему. Так возникла идея постоянной газетной рубрики "Кумиры двадцатого века". Я написал о Джоне Ленноне, Вуди Аллене, Поле и Линде Маккартни, Алене Делоне, Франсуазе Саган, Пабло Пикассо, Сальвадоре Дали, Жорже Сименоне и Грете Гарбо. А потом, обложившись книгами и газетными статьями, взялся сочинять большой очерк о советских рок–музыкантах. План этих записок сложился как–то сам собой, а готовый материал, "первоисточник", был всегда под рукой. Мне оставалось сделать только занимательную компиляцию, придать ей "литературный" вид и попытаться не запутаться в хронологии событий. Я старался не утомлять читателя скучным анализом музыкальных произведений, всеми этими порядком надоевшими рассуждениями "о блюзовых и социальных корнях рок–н–ролла", болтовнёй о пентатонике, синкопах, мажорах–минорах, мелизмах и прочих премудростях. Меня интересовали, главным образом, люди, их совместная работа, их дружба или же, напротив, конфликты и ссоры, их отношение к творчеству, желание найти возможность высказаться, борьба с идеологической рутиной, взлёты и неудачи.
Я вовсе не считал, что занимаюсь пустым делом - переписыванием того, что уже написано. В конце концов, как, например, создал свою "Историю России" С. М. Соловьёв? Не думаю, что он был свидетелем всего того, о чём написал. Вероятно, это был кабинетный учёный, который сумел так организовать и переосмыслить доступные ему сведения, полученные из других документов, что эти многочисленные тома и сегодня оказываются безусловно полезными для любого, кто интересуется прошлым своей страны.
Короче говоря, через месяц очерк "Первые" был написан. Я подобрал в книгах и журналах подходящие фотографии и отнёс свои записки в районную газету Мичуринска "Наше слово". Ответственный секретарь сначала взялся за голову: материала ведь не на один номер. Потом всё же согласился печатать, преподнёс это как серию очерков о советских рок–музыкантах. Вся публикация вышла в восьми номерах газеты. Естественно, нигде, кроме Мичуринска и, может быть, Тамбова, замечена не была, потому что где же ещё читают газету "Наше слово"?
О Градском в тех очерках я написал в первую очередь. О том, как в начале 60‑х он пел в бит–ансамбле польских студентов МГУ "Тараканы". О том, как он вместе с Турковым, Донцовым и Дегтярёвым организовал группу "Славяне" и иногда поигрывал в командах "Скифы" и "Лос - Панчос". О его учёбе в Гнесинском институте. О создании "русскоязычной" группы "Скоморохи", в которой, кроме Градского, играли Буйнов, Полонский и Шахназаров, а позже - Лерман, Фокин, И. Саульский. О "первой советской рок–опере" "Муха - Цокотуха". О недолгой "подработке" Градского в некоторых ВИА. О сольном творчестве Александра, о его работе в кино, об альбомах, которые он записал… В общем, что нашёл в книгах, о том и рассказал. Очерки были напечатаны в 1999 году, а через два года я переехал из Мичуринска в Москву.
10
Но незадолго до этого перед нами открылась ещё совсем недавно казавшаяся невероятной возможность самим записывать музыкальные компакт–диски. Нам казалось, что это чудо! Мало того, что можно было спокойно копировать в домашних условиях лазерные CD - мы поняли, что теперь умеем оцифровывать виниловые диски!
Новость принёс мой товарищ, инженер Сергей Тарабрин. Сначала я не поверил. Совсем недавно, кажется, мы читали в журнале "Мелодия" о сложном технологическом процессе записи компакт–дисков, о том, как дорого стоит изготовить такой диск и какой стерильный - прямо как в секретных космических лабораториях - режим в цехах, где делаются эти СD. И вдруг оказалось, что скопировать и оцифровать музыку может любой желающий! Сколько лет прошло с тех пор, как появились пишущие дисководы для компьютеров? Лет десять? А согласитесь, сегодня этот мой восторг выглядит уже смешным. Как быстро мы привыкаем к новому…
- Неужели мы можем превратить в лазерный компакт любую мою виниловую пластинку? - сомневался я.
- Конечно, - пожимал плечами Сергей.
- Классику, Кобзона, джаз - всё, что угодно?
- Глупый вопрос.
- Но ведь у меня на антресолях и в шкафу залежи хорошей музыки…
- Вот именно: залежи. Залежались там у тебя горы винила…
- А я думал, что скоро выброшу всё на помойку - вот только сломается мой "Арктур" и не на чем будет крутить…
- Зачем же выбрасывать? Эти диски ещё сослужат службу.
- Ну, так давай же поскорее сделаем компакт!
- Какой, например?
Я думал недолго.
- Есть у меня альбом Градского "Русские песни"…
- Почему именно это?
- Понимаешь, оказалось, что "битлов" и "криденсов" теперь - как мусора. В любом музыкальном магазине - полные собрания сочинений. А диски Градского нигде не могу купить. Дефицит.
- Не может быть!.. Впрочем, тебе виднее. Я его почти никогда не слушал.
- А я с ним, кажется, даже ходил одними дорожками.
- Это как?
- Всегда опаздывал на его концерты, узнавал о них только на следующий день. Или вот - странное совпадение: ещё в школьные годы написал песню "В полях под снегом и дождём" на стихи Бернса, а позже - "Жёлтый цвет" на стихи Рубцова. А потом узнал, что и у Градского есть песни на эти тексты…
- Не вижу ничего странного. Просто случайность.
- Альбом "Русские песни" - это, наверно, лучшее, что создано на фирме "Мелодия" за последние лет двадцать пять! Во всяком случае, в первой тройке, по–моему…
- А что же ещё у тебя в этой тройке?
- "По волне моей памяти" Тухманова.
- Это понятно. А ещё?
- Не устаю слушать Жанну Бичевскую, когда она поёт песни Окуджавы.
- Ну, каждому своё…
Мы соединили проводом проигрыватель с компьютером и начали запись. Скрипело так, что я то и дело морщился и с надеждой поглядывал на Сергея и его компьютер.
- Это можно как–то очистить от шумов?
- Попробуем…
Ах, эти компьютерщики! Им легче сделать, чем объяснить и показать. Я изнывал от нетерпения.
- А знаешь, в компакт влезет ещё какой–нибудь диск, - сказал Тарабрин.
- Добавим "Звезду полей"! - воодушевился я. - Получится отличная подборка.
- Включай винил.
- Опять ждать, пока всё запишется? О господи!
- Не спеши. Всего ведь сорок минут.
Потом мы прослушали полученную запись. Скрип, конечно, никуда не делся. Сергей задумался.
- Конечно, - пробормотал он, - при наличии хорошей техники и некоторых программ можно было бы удалить весь этот шумовой балласт, но у нас ведь по–прежнему каменный век…
- А этот твой… - я заглянул в экран монитора, - Sound Forge - не умеет этого делать?
- Чёрт знает, что он умеет. Вот, смотри.
Он показал на записанную кривую.
- Видишь, высокие резкие пики? Это щелчки винила.
- А их можно как–нибудь убрать? Ну, скажем, как некоторые буквы из текста…
- Разве что вручную.
В те годы ведь в программе Sound Forge не было функции Vinyl Restoration. Сергей стал вырезать щелчки курсором мышки. Вместе с ненужными пиками исчезала и соседствующая с ними полезная звуковая информация. Качество записи не стало намного лучше. Грубые щелчки пропали, но оставался ровный гул проигрывателя и шипение грампластинки. У нас явно не хватило знаний и умения. В конце концов, Сергей сказал:
- А что если вообще удалить высокий диапазон записи? Ведь именно там щёлкает и потрескивает громче всего.
Он включил какие–то фильтры, убрал высокие частоты с помощью эквалайзера, потом на уже записанной звуковой кривой обозначил новые границы диапазона частот. Скрип пластинки почти исчез, но запись стала глухой и тусклой.
- М-да, - пробормотал Тарабрин. - С "Русскими песнями" не вышло, а вот "Звезда полей" получилась вроде бы ничего…
- Знал бы Градский, что в глухой провинции, в пригородном селе уездного Мичуринска два седеющих чувака, вместо того, чтобы отдыхать перед работой, колдуют до утра с его дисками…
Я был страшно разочарован. Эта запись даже отдалённо не напоминала студийную. Но диск мы всё равно записали. Позже я сделал обложку и положил компакт в свою коллекцию. Но слушаю его редко, потому что с виниловым диском никакого сравнения.