Однако спортом занимался Петр серьезно. Впрочем, порой он увлекался, как выражался отец, "спортивными крайностями". Однажды, побывав в полулегальной секции каратистов, где столь же невежественные, сколь и самоуверенные инструкторы обучали своих доверчивых подопечных таинствам окутанной множеством легенд системы, Петр тоже записался в секцию. Надо было платить, и он попросил у отца денег.
- Ну уж это совсем чепуха, - заметил Илья Сергеевич, но деньги дал.
Однако вскоре Петр сам пришел к нему.
- Действительно, чепуха, - признался он. - Что за спорт, когда все только обозначается, а, не дай бог, ошибешься на сантиметр, можешь человека изувечить. Не спорт, а показательные выступления. Для рукопашного боя, наверное, годится. Пусть твои десантники занимаются.
- Они и занимаются, - подтвердил Илья Сергеевич, - не хуже твоих каратистов.
Петр удивился:
- А ты говоришь - чепуха!
- Как спорт - чепуха. Как тебе объяснить? Скажем, стрельба для военного человека первейшая наука. Но ведь никому не приходит в голову создать такой вид спорта: стрелять в цель, но так, чтобы на сантиметр не попасть. Или бокс. Неплохой боевой навык дает. Но что бы было, если бы боксеры во время боя останавливали удар в сантиметре от челюсти противника? В боксе ладно, благодаря перчаткам никого не покалечишь. А что такое твое дзюдо? Это, по существу, джиу-джитсу, в котором есть опасные для жизни смертельные приемы. И самбо ведь отличается от борьбы самбо. Именно борьбы. В самбо входят так называемые болевые приемы, в борьбе самбо они исключены. Поэтому она стала спортом. Каратэ ни то ни се. Как боевая система прекрасна. Как спорт ничего не стоит. Когда же под нее начинают подводить философскую базу, так это даже не смешно. Это вредно…
Словом, Илья Сергеевич прочел Петру целую лекцию и убедил в бесполезности занятий каратэ.
Но тот вскоре увлекся атлетизмом. Под этим красивым названием процветал у них в городе давно осужденный культуризм.
К великому неудовольствию Ленки, в доме появились двухпудовые гири, тяжелые гантели, даже самодельная штанга.
- Всю квартиру захламил, - ворчала Ленка. - Вот возьму и выкину когда-нибудь все эти железки.
- Давай, давай, - веселился Петр, - выкини. Если, конечно, сможешь поднять.
И он по утрам, а порой и вечерам бесконечно качал мышцы.
Это продолжалось до тех пор, пока на очередном медосмотре перед соревнованиями врач не задержал его в кабинете, долго выслушивал, отвел в соседнюю комнату, где Петру сделали кардиограмму, и сказал:
- Слушай, Чайковский, ты что это? Рановато тебе с сердцем возиться. Перегрузил себя, дружок, перетренировался. Скажи тренеру, пусть зайдет. Надо перерыв сделать. И поосторожнее с силовыми упражнениями. Не штангой, борьбой занимаешься. Выиграешь в силе, потеряешь в скорости.
Тренер вышел от врача озабоченным. Имел с Петром долгий разговор и постепенно выяснил, что невинная зарядка с гантелями, о которой говорил ему Петр, в действительности была самой настоящей тренировкой культуриста.
Тренер пришел в ярость, грозил отлучить Петра от спорта, выгнать из секции, не допустить к соревнованиям… Кончилось же все мирно, но атлетизм-культуризм Петр забросил и лишь изредка поднимал гири для "самоутверждения", как он говорил.
- Скоро у Ленки отбоя от поклонников не будет, - сообщал он за завтраком. - Кто их будет с лестницы спускать? Бдительный брат! А если геркулесом не буду, как я твоего этого последнего вздыхателя шугану? Андрюшкой его зовут, так, кажется?
- Дурак! - вспыхивала Ленка. - Лучше за собой смотри. За меня не беспокойся. И не Андреем, а Толей его зовут…
Отец восстанавливал мир.
Но однажды настал день, когда краснеть пришлось Петру.
Ничто не предвещало такого коварства со стороны Ленки. Они вот так же втроем сидели за завтраком. Ленка с увлечением повествовала о своих спортивных успехах; ее собирались послать на областные соревнования, и предстояла масса забот: новый костюм, новые ботинки, дополнительные тренировки.
- И вы тут без меня пропадете, - с беспокойством сказала Ленка.
- Ничего, не пропадем, - успокоил ее отец. - Мы с Петром люди военные. Управимся. Главное, будем болеть за тебя на расстоянии. Смотри, чтоб была в тройке.
- "В тройке"! - возмутилась Ленка. - Да я, если первого места не займу, сквозь лед провалюсь.
- Ладно, ладно, смотри на льду но повались, а то нам тут с отцом проходу не дадут, придется лицо прятать! - Петр рассмеялся.
- То-то ты от меня вчера лицо прятал, - ехидно заметила Ленка. - Слышишь, папка, иду вечером, чтоб побыстрее, через третий подъезд нырнула, а он там с Нинкой из двенадцатой квартиры целуется. Лицо отвернул, думает, никто не видел, я его по куртке сразу узнала. Нашел кого, - пренебрежительно фыркнула Ленка, - Нинку-корзинку, да она со всеми во дворе целовалась…
Петр сидел потрясенный. Его тайна, его великая тайна стала известна. А Нину, его Нину, оказывается, целовали все во дворе!
- Вот что, Лена, - резко перебил отец, - перестань болтать!
- Да все так говорят, - запротестовала Ленка, - вот Зинка из…
- Перестань болтать, - чуть громче сказал отец, - рано тебе сплетни собирать. И запомни, Лена, никогда не говори о людях плохого. Не нравится тебе человек, вообще ничего не говори, а злословить не годится. Тем более когда не знаешь.
Ленка замолчала, поняла, что наговорила лишнего. Когда Илья Сергеевич вышел в соседнюю комнату, она быстро обняла брата за шею, неловко чмокнула в щеку, прошептав:
- Не злись, Петька, я ведь глупая. Болтаю невесть что. Ты, если тебе Нинка нравится, пожалуйста. Я не возражаю.
Она пошла на кухню мыть посуду, а Петр продолжал сидеть. Вот, оказывается, как, снизошла Ленка, разрешила, не возражает. Спасибо, благодетельница! Можно, значит, продолжать встречаться с Ниной, можно целоваться с нею, хотя с ней целуется весь двор. Может, вся улица?
Нина из двенадцатой квартиры являлась главной причиной поздних возвращений Петра. Это была избалованная, хорошенькая девочка, учившаяся с Петром в одной школе, в параллельном классе. Они были ровесниками.
Родители Нины находились в длительной заграничной командировке, она оставалась с бабушкой, добродушной, безвольной старушкой, не имевшей над внучкой никакой власти. Бабушка играла фактически роль домработницы, а когда к Нине приходили друзья, вообще не вылезала из кухни.
Кокетливая, одетая во все заграничное, самоуверенная, Нина стала пользоваться растущим успехом и во дворе, и в школе. Развитая не по годам, привыкшая к самостоятельности и бесконтрольности, она водила дружбу с парнями много старше ее.
Впрочем, Нина была не глупа, хорошо училась, и хотя любила бывать в веселых компаниях, иногда в ресторанах, но быстро ставила на место слишком предприимчивых поклонников. Это не мешало всем кумушкам и всем девчонкам во дворе злословить на ее счет, педагогам в школе выражать озабоченность, а отвергнутым ухажорам распространять про нее всякие сплетни.
Однако кумушки болтали на пустом месте, педагогам не в чем было упрекнуть девочку, ни в учебе, ни в дисциплине, а мальчишек-сплетников она презирала.
Жизнь Нины проходила вне двора, вне школы, а то, что к ней в гости частенько заглядывали компании сверстников, заводили магнитофон, танцевали, так кто мог ее в этом упрекнуть?
С Петром ее никакие отношения, кроме шапочного знакомства, не связывали. Она родилась и все годы жила в этом городе, училась в той же школе, в которой стал учиться Петр. Разумеется, не обратить внимания на Петра Нина не могла. Он был сыном генерала, командира воздушно-десантной дивизии, расквартированной в городе и игравшей в жизни города немалую роль. Петр был интересным парнем, красивым, высоким, в отца. Нину, как и всех других жильцов, потрясла гибель Зои Сергеевны, такой молодой, такой яркой, такой обаятельной, всем пришедшейся по душе.
Трагедия эта еще долго волновала соседей. И судьба Петра, его сестренки, оставшихся сиротами и мужественно перенесшими потерю матери, не оставила Нину равнодушной.
В школе она тоже немало слышала о Петре, он пользовался большой популярностью, ребята любили его. Одним словом, Нина стала проявлять к Петру особый интерес. Она, разумеется, никому, в том числе и себе, не призналась бы, что он просто нравится ей, что именно он пробудил в ней первое чувство. Привыкшая к исполнению любых своих желаний, Нина стала энергично действовать. Необходимо было познакомиться. Не просто познакомиться, они и так были знакомы, как соседи по дому, здоровались, а сблизиться.
Нина инстинктивно чувствовала, что вряд ли Петру понравятся ее вечеринки, ее внешкольные друзья, вообще ее образ жизни.
Особенно активного участия в жизни школы, хотя и не чураясь ее, она не принимала. Где искать точку соприкосновения? И она нашла. Разработала хитрый план.
Однажды преподаватель военного дела, Юрий Иванович, сказал Петру:
- Слушай, Чайковский, тут у нас одна девочка, тоже девятиклассница, в параллельном, Нина Плахина, хочет дать в твой музей интересный материал. Понимаешь, макеты танков, вертолетов, самолетов иностранных армий. Игрушки такие надо самим собирать, вроде конструктора. А она не умеет.
Петр обрадовался. Он не удивился, почему вдруг у девочки могли оказаться модели военной техники иностранных армий.
По просьбе дочери родители прислали ей набор популярных, продающихся в изобилии в любом заокеанском городе игрушек: танки, броневики, самолеты, подводные лодки. Игрушки были сделаны очень точно, выдержаны в масштабе, к ним прилагались инструкции, как их собирать, тактико-технические данные.
Фабриканты игрушек плевать хотели на военные тайны.
- У них что ж, нет военных тайн, - удивлялся Петр, рассматривая искусно выполненные модели, - или это устаревшие. - Он заглянул в инструкцию: - Да нет, современные! И сейчас на вооружении. Чудно́.
Они с Ниной сидели в кабинете военного дела, где располагался музей и куда она принесла свой "царский подарок", как оценил его Петр.
- Не было ни гроша, да вдруг алтын.
Эту пословицу он привел, чтобы проиллюстрировать тот факт, что раздел иностранных армий в музее был представлен крайне бедно, а точнее, вообще не существовал. Эх, лучше бы он вспомнил другое изречение: "Бойтесь данайцев, дары приносящих…"
Нина тщательно подобрала туалет для этого первого свидания и не случайно сообщила, что может прийти только после уроков - ей не хотелось появляться в школьной форме.
На ней был скромный, но весьма элегантный джинсовый костюм. Не "та рвань", которую носили многие ее подруги, готовые отдать за джинсы фирмы "Рейнджерс" златые горы, а изящный, высшего качества костюм фирмы "Леви-штраус", быть может, не столь популярной среди подруг, но, по мнению знатоков, лучшей в мире. (Родители Нины искупали свое продолжительное отсутствие бесконечными туалетами, которые присылали дочери, забывая ее возраст.)
Нина долго причесывалась, долго оглядывала себя в зеркало и, убедившись, что неотразима, забрала большую коробку с игрушками и направилась в школу.
Петр уже ждал ее.
- Чего опаздываешь! Договорились в пять, а сейчас сколько? Четверть шестого! - Он укоризненно показал на часы.
Нина, привыкшая опаздывать на свидание на час, а то и больше, онемела от возмущения.
- Могу уйти, - произнесла она самым ледяным тоном, на какой была способна, и, бросив коробку на стол, повернулась к двери.
По всем канонам Петр должен был удержать ее, извиниться… Но ничего не произошло. Когда Нина дошла до двери, и, проклиная себя за необъяснимое безволие и отсутствие гордости, все же обернулась, Петр, не обращая на нее никакого внимания, копался в коробке, извлекая оттуда детали маленьких зеленых моделей.
- Ну ты даешь! - восклицал он в восторге. - Нет, ты молодчага! Надо же, как мне повезло! Где ты раньше-то была!
И от этих бесхитростных похвал ей вдруг стало так радостно, так весело на душе, показалась такой мелкой ее обида, что она быстро вернулась к коробке и бросилась помогать Петру.
- Я тебе переведу инструкции, - заявила Нина, с раннего детства хорошо владевшая английским языком. - Хочешь, письменно?
Она не знала, чем бы еще помочь. Чем бы еще заслужить его благодарность.
- Нет, погоди, - у Петра была своя гордость, - как собирать, сам соображу. Ты лучше переведи тактико-технические данные…
Вот тогда-то он и высказал свое удивление о легкомыслии, с каким эти заокеанские фабриканты игрушек раскрывают военные тайны.
- А ты не могла бы перепечатать эти данные на машинке? А? Не умеешь? Ничего, я Ленке дам, она одним пальцем стукает. Мы у каждой модели повесим…
- Какой еще Ленке? Сама сделаю! - воскликнула Нина, и в голосе ее прозвучала такая откровенная ревность, что Петр удивленно посмотрел на нее.
- Ленка - сестра моя, - ответил он, продолжая смотреть Нине в глаза.
Лицо ее медленно залил румянец. Она опустила глаза. Петр в свои шестнадцать лет был достаточно проницателен, чтобы, несмотря на сиюминутную увлеченность новой игрушкой, сообразить наконец, что происходит.
Он вдруг увидел перед собой не танки, крейсера и бомбардировщики с белыми звездами на крыльях, лежавшие здесь в виде крохотных моделей, а эту красивую девушку, алые щеки, длинные ресницы, тонкие пальцы, бесцельно теребившие поясок… Он вдруг увидел эту гордую, пользующуюся невиданным, как говорили все мальчишки, успехом девушку, за которой бегали взрослые парии, которая для обыкновенных, как он, школьников, была что звезда на небе, вдруг увидел ее, растерянную, смущенную.
Ему сразу стал ясен ее казавшийся ей таким хитрым план: и причина позднего часа этой встречи, и этот джинсовый костюм, и эта прическа, и этот маникюр, который не очень-то поощрялся в школе, и, наконец, это вырвавшееся у нее восклицание, когда она даже забыла, что Ленкой зовут его сестру…
Словом, ему все стало ясно.
Стало ясно и то, что она для него бесконечно близка, будто не пять минут длится их знакомства, а все шестнадцать лет, что они прожили на свете. Что вот она, оказывается, какая любовь, и непонятно, почему у других она обставлена всякими трудностями и страданиями, когда это сплошное счастье! И ничего в том нет неожиданного.
Трудно сказать, как повел бы себя на его месте более опытный или, наоборот, более робкий юноша. Никакого опыта в таких делах у Петра не имелось. Он не был бирюком, но девочки до сих пор как-то не очень интересовали его. С другой стороны, он отлично знал себе цену, знал, что нравится многим одноклассницам. Он привык поступать в жизни прямо и открыто. Так всегда учили его отец и мать.
Поэтому он просто подошел к Нине и, обняв за плечи, сказал тихо:
- Ну чего ты? Я тебя тоже люблю.
А Нина, которая раздала немало пощечин и резких слов за подобные жесты и признания, вдруг почувствовала себя такой счастливой, что даже не заметила бесхитростного слова "тоже", которое произнес Петр.
Она вдруг всхлипнула, стала искать его руку, сжала ее, положила ему голову на плечо.
- Чего ты плачешь? - удивился Петр. - Радоваться надо. - И он поцеловал ее.
Целоваться он не умел, он в общем-то первый раз по-настоящему целовал девушку, и получилось не очень складно.
Но Нина, имевшая в этом куда больший опыт, подумала, что это был самый замечательный поцелуй в ее жизни.
Вот так началась их "любовь", как называли они ее сами, их "роман", как окрестили ее другие.
Ибо только столь неопытный человек, как Петр, мог вообразить, что их отношения являются великой тайной.
Какая уж там тайна! Если даже эта пигалица Ленка обо всем знает. Кумушки во дворе судачили, что нашла наконец эта гордячка своего хозяина, он парень правильный, он ей покажет. (Петра в доме любили, а Нину нет.) Другие лицемерно вздыхали: виданное ли дело, оставлять девку одну, а самим по заграницам кататься (Нининых родителей все порицали), долго ли до греха, хорошо в порядочного втюрилась, а ведь могла…
В школе педагоги насторожились. Но, убедившись, что скандала не намечается, что и Плахина и Чайковский по-прежнему хорошо учатся и дисциплину не нарушают, успокоились. Отвергнутые поклонники примирились - Петра уважали, во многом признавали его превосходство: лучше пусть будет он, чем кто-нибудь из их компании, не так обидно. Но больше всего радовались девчонки. Теперь, когда Нинка была "занята", на их долю выпадет больше внимания.
Словом, все было прекрасно в этом лучшем из миров… Теперь Петр частенько заходил к Нине готовить уроки. И засиживался допоздна. В дни тренировок Нина ждала его возле спортзала. Но тренировки пришлось сократить - приближалась пора контрольных, они заканчивали девятый класс. На лето планов не строили, а на осень, как ни странно, да.
- Первого сентября мне стукнет шестнадцать, - торжественно сообщил Петр таким тоном, будто собирался отмечать семидесятилетний юбилей.
Нина выжидательно смотрела на него. Сообразив наконец, что дата его рождения ей давно известна и она не понимает, почему он вдруг заговорил об этом, Петр пояснил:
- Пойду записываться в аэроклуб. Вообще принимают с семнадцати, но если есть спортивный разряд, то можно с шестнадцати. У меня к ноябрю будет третий взрослый.
- Так ведь по дзюдо, - заметила прекрасно осведомленная теперь во всех его спортивных делах Нина.
- В том-то и штука - принимают, если есть разряд в любом виде спорта, хоть в фигурном катании.
- А в шахматах? - спросила Нина.
Она часто задавала неожиданные вопросы, на которые не всегда легко было ответить.
- В шахматах? - озадаченно переспросил Петр. - Не знаю, - честно признался он. - Интересно, надо будет спросить. Так вот, - продолжал он, - иду в аэроклуб. А в будущем году, сразу как кончу школу, поеду сдавать экзамены в училище. К тому времени наберу прыжков. В аэроклубе больше прыгают, чем в войсках, между прочим.
Нина молчала. Потом спросила грустно:
- А отпуск там бывает, в училище?
Петр уловил ход ее мыслей.
- Конечно! Отпуск бывает. И потом ты тоже сможешь приезжать, увольнение-то я всегда могу получить. Увидишь, я буду образцовым курсантом.
- Ты-то будешь, - так же грустно согласилась Нина, - и офицером будешь образцовым, и генералом, как твой папа, станешь… А когда мы будем видеться? - спросила она неожиданно.
- Все время, - быстро ответил Петр. - Между прочим, в аэроклуб можешь со мной вместе записаться. Девчонка ты здоровая, сильная, смелая. Пока в училище буду, реже, конечно, придется встречаться, но есть же отпуска, увольнения. Ну, а уж офицеры…
Но этот отдаленный этап предполагал такой характер их отношений, о котором пока они не решались думать вслух, и Петр замолчал.
- Думаешь, из меня могла бы получиться парашютистка? - нарушила молчание Нина.
Она прекрасно понимала, что в аэроклуб не запишется, прыгать не будет - духу не хватит, но поиграть с этой мыслью ей было приятно.
- Конечно, - горячо заговорил Петр, - конечно! Я ж тебе говорю, у тебя все данные. Ты сколько весишь? Пятьдесят пять? А рост? Как не знаешь? Надо померить. На сердце не жалуешься? На легкие? На что-нибудь вообще жалуешься?
- Жалуюсь, - прошептала Нина, - на тебя. Бросаешь меня ради своего аэроклуба.