- Неужели ты еще не понял, Келвин? Ничего не уяснил? Эти председатели, директора, члены правления, политики - вот кто аферисты. Надо быть дураком, чтобы признать их достойнее нас всех, и ты сам говоришь, что они даже дела толком не знают. Почему же, спрашивается, они всплывают? А потому, что в массе люди так боятся жить самостоятельно, что места себе не находят, если некому их пугнуть. Так получаются погонялы и надувалы, которые помыкают нами и огребают за это большие деньги. Почему им такая везуха? Потому что они уверены в себе. А где они набираются этой уверенности? Дома, в школе, в университете. Я знаю, что говорю. У меня богатые родители. Я учился в закрытой школе. Я с рождения принадлежу к правящему классу, но, слава богу, я выродок. Мне просто скучно давить на людей, разве вот Джил иногда пугну под горячую руку. А ты - другой, Келвин. В тебя уверенность не вколачивали. Бог ведает, где ты ее набрался. И если тебе удастся вскочить на самую верхушку лестницы, ты покажешь всем, какая она свихнувшаяся самодурка, наша система. Поэтому я тебе дружески аплодирую. Кондуктор автобуса - это не для тебя, приятель. Это будет неправильно.
Унимая дрожь в руках, Келвин зажал их коленями и повернулся к Джил с таким белым всполошенным лицом, что она тревожно подалась к нему. Пронзительной фистулой он выкрикнул:
- Я утратил веру, Джил!
Джек отозвался:
- Ты же не веришь в бога!
Джил сказала:
- В себя утратил веру?
- Мне некуда податься, Джил, - выдохнул он каким-то надрывным шепотом. Он пал лицом ей на грудь, она крепко обняла его и поверх его плеча строго взглянула на Джека, тупо смотревшего в ответ. Она пальцем показала ему на дверь. Джек озадаченно ткнул себя рукой, другую вытянув к двери. Его лицо вопрошало: Мне? Уходить? Сейчас? Она яростно кивнула. Угрюмо свирепея, он на цыпочках прошел к шезлонгу, сгреб под мышку спальный мешок и так же на цыпочках вернулся через всю комнату. На пороге он оборотился и послал ей долгий тяжелый взгляд. Обнимая дрожмя дрожавшего Келвина, она что-то нашептывала ему. Джек вздохнул, сумрачно покачал головой и вышел, очень осторожно прикрыв за собой дверь.
День отдыха
Утром по его лбу порхнул поцелуй, на столик у изголовья опустилась чашка с чаем - и Келвин проснулся. Он лежал на матраце под ворохом одежды, едва способный связать эту минуту пробуждения со всем, что ей предшествовало. Он помнил разговор с Брауном, помнил нарастающий панический страх, помнил сумятицу чувств, обернувшуюся неведомой разрядкой. В этой разрядке были мгновения восторга, припоминаемые смутно, потому что он не доверял восторгу, однако в важности самой разрядки сомневаться не приходилось. Крепче, чем после нее, он ещё никогда не спал. Он просто-таки млел душевно и телесно. Он поднялся на локоть и сказал:
- Сколько же мы… Сколько же я спал?
- Около четырнадцати часов, - сказала она, присев на край стола. Она была уже одета.
- Удивительно.
- Ничего удивительного. Ты с самого приезда крутился по делам как заведенный. Вдобавок у тебя было что-то вроде нервного срыва. И еще кое-что, по-моему, ты испытал впервые.
Он неуверенно взглянул на нее:
- Да, в первый раз.
- Ты не попробуешь мой чай?
- Обязательно. Спасибо.
Он отхлебнул, поглядывая на нее из-за чашки.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
- Вполне хорошо. Очень хорошо.
- Что будешь делать сегодня?
Собравшись с мыслями, он сказал:
- Сегодня мне назначены шесть встреч. Угрозы Брауна меня не волнуют. Пойду на все шесть.
Она улыбнулась и сказала:
- Я очень рада.
Он с радостной улыбкой сел.
- Все-таки странно, - сказал он, - чтобы такая физическая штука, как любовь, могла изменить наше восприятие жизни. Я думал, только идеи способны это сделать. Только полковник Ингерсол и Фридрих Ницше сделали для меня столько же, сколько ты, Джил. А где Джек?
- Он, наверно, ночевал у Майка. Скоро явится, я думаю.
- Как мы ему объясним?
- А что ему объяснять?
- Что ситуация изменилась.
- Разве она изменилась?
- Разве она не должна измениться?
- Келвин, я люблю Джека.
- Как это возможно?
- Он славный.
- Вот уж чего не заметил.
- Да, иногда он ведет себя как последний хам, но это когда ему совсем погано. А в постели он нежный, бескорыстный и даже с фантазией. И потом, он любит меня.
- Почему же он ушел вчера?
- Это я велела. Ведь он не врал, что не свяжет меня по рукам и ногам, если я выкину что-нибудь ему не по вкусу.
Келвин нахмурился и уличающим голосом сказал:
- Выходит, мы любили друг друга только потому, что ты меня пожалела?
Джил раздраженно замотала головой:
- Не надо все облекать в слова, они всегда про другое. Ты мне страшно нравишься, и я подумала, что нужна тебе. Ты что, будешь теперь хандрить из-за этого?
Келвин на секунду задумался и выдавил улыбку.
- Боюсь, что не буду, - сказал он. - Хочется похандрить, но не получится - очень мне хорошо сейчас. Ладно, - он схватил ее за плечи, - последний поцелуй - ну! - последний чудный дар безумной ночи, один-единственный поцелуй!
Джил отбивалась, прыская со смеху:
- Перестань, глупыш, отпусти! Лежать, Фидо, лежать, паршивый пес! Лежать, псина…
С мешком под мышкой и конвертом в руке вошел Джек. Джил и Келвин отпрянули друг от друга: Келвин отвалился на локоть, Джил отошла к камину и стала расчесывать волосы.
- Еще не кончили? - неприязненно сказал Джек.
Он закрыл дверь и направился к дивану, по пути бросив конверт на грудь Келвину. Там он рухнул навзничь, разбросав руки и ноги и запрокинув бледное как смерть лицо.
- С какой ноги нынче встала Флоренс Найтингейл? - спросил он Джил.
- Ты с похмелья, что ли?
Он сдавил рукой лоб и сказал:
- Ох, да.
- Это из Би-би-си письмо! - громко объявил Келвин.
Те вперили в него глаза. Он стал читать.
"Глубокоуважаемый мистер Уокер!
Мой друг Сэнди Браун рекомендовал мне вас, полагая, что наша встреча может быть взаимовыгодной. Соблаговолите связаться с моим секретарем по указанному выше телефону и договоритесь о времени.
Искренне Ваш, Гектор Маккеллар.
Продюсер телепрограммы "На острие Власти"".
Джил сказала:
- Он узнал, что ты использовал его имя. Не реагируй, Келвин. Это ловушка.
Джек сказал:
- Если он в самом деле злится, то позвонил бы в полицию.
Келвин завернулся в одеяло, соскочил со стола, подобрал с пола свои вещи и за ширмой оделся.
- У меня такое ощущение, - сказал он, - что ветер меняется. Лишней монетки у вас нет?
Он спустился к телефону и позвонил на Би-би-си. Секретарша сказала, что мистер Маккеллар ждет его завтра в 10.30 утра. Потом, назвавшись инспектором Маклином из отряда по борьбе с мошенничеством, он обзвонил все адреса, где его ждали на собеседование, и объявил, что только что задержан самозванец, выдававший себя за Гектора Маккеллара, и что ждать его уже не надо. Потом он поднялся наверх и отчитался в своих действиях. Все еще распятый на диване Джек сказал, не открывая глаз:
- По-моему, это неправильно.
- Да нет, у меня интуиция, я предчувствую, я убежден, что ветер меняется.
Джил жарила яичницу на примусе. Она сказала:
- Все правильно. Келвин, как приехал, крутится без передышки. Пора ему что-нибудь повидать. Куда мы его сводим, Джек? Что бы ты хотел увидеть, Келвин?
Подумав, Келвин сказал:
- Что-нибудь представляющее культурную ценность.
- Можно сходить в Тейт, - сказал Джек. - Хотя нет, ты же приверженец традиционного искусства. Тогда лучше в Национальную галерею.
Они позавтракали и отправились в Национальную галерею, причем Джил, взяв Джека под руку, уже не отцеплялась от него. Из всей компании только она была живчик: Джек еще не вышел из своего мрака, а Келвин, хоть и бодрился, но смотреть на эту пару избегал. Он бродил с ними по залам, и выражение вежливого интереса на его лице порою сменялось болезненной гримасой, потому что все обнаженные натуры мучили его сходством с Джил. Перед "Рождением Млечного Пути" Тинторетто выдержка покинула его, и он сказал:
- Я не против искусства, не думайте. Но я не могу уразуметь, зачем общественное место нужно превращать в спальню или бордель.
Джек вздохнул и сказал Джил:
- Сведем его в Музей естественной истории.
В музее Келвин ожил и воспрянул, он в одиночку наведывался во все закоулки и возвращался с победной улыбкой первооткрывателя. Он восторженно озирал реконструкцию тираннозавра, когда Джек и Джил набрели на него в доисторическом отделе музея.
- Научные находки, - сказал он, - несомненно, превосходят произведения искусства. Какая из ваших хваленых картин поспорит красотой с кораллами и раковинами, с бабочками и колибри? А если красота нынче не в моде, то в какой скульптуре столько мощи, гротеска и ярости, как в этом молодчике? Причем это не плод больного воображения. Он реально существовал.
- Реальные вещи, - сказал Джек, - в большинстве своем отвратительны. В целом реальность мне чужда.
Келвин остро взглянул на него и сказал:
- Она тебе не нравится?
- Да. Она меня угнетает.
- Меня она тоже угнетает, но только потому, что сейчас я такой же слабак, как ты. Если когда-нибудь мы станем по-настоящему сильными, мы отхватим от этой реальности очень аппетитные куски. А раз мы бессильны пока это сделать, то хаять реальность можно только от лютой зависти.
- А как насчет миллионов других слабаков, которым не удастся поладить с реальностью твоим очаровательным способом?
Склонив голову набок, Келвин заглянул чудовищу в пасть и мягко молвил:
- Удивительно слышать, что тебе не по душе способ, каким сильные используют слабых.
В следующую секунду Джек густо побагровел. Джил, успокаивая, обняла его за талию.
- Ой, Келвин, - простонал он, - скажи спасибо, что у меня голова разламывается.
Когда они вышли из музея, Джек заторопился в свое отделение государственной помощи - был выплатной день, - а Джил и Келвин отправились ждать его в Кенсингтон-Гарденз. Когда они огибали пруд, Джил сказала:
- Пожалуйста, перестань дразнить Джека.
- Я его дразню?
- Практически все, что ты говоришь, его бесит. Скажешь, это не намеренно?
- Можно я возьму тебя за руку?
- Можно, если будешь держаться в рамках.
Келвин вздрогнул и отпустил ее руку. Он смотрел на воду и гадал, будет ли ей грустно, если он утопится. Прямо по траве к ним шел с ликующей улыбкой Джек. Он схватил Джил за руки и завертел ее, как на карусели, потом, хохочущие и с дурными головами, оба повалились на землю. Он сказал:
- Потрясающе, каким полноценным мужчиной делает меня денежное вливание. Пошли, ребята, надо поесть.
По мере того как день клонился к вечеру, Келвин с грустью убеждался в том, что у Джека даже в мыслях нет возвращать квартирный долг, хотя он кормил их обедом и потом еще повел в пивную. Там Джил и Джек встретили множество друзей и перезнакомили их с Келвином, который пил кружку за кружкой, все более замыкаясь в себе. Из пивной поехали к кому-то на машине и в шумной переполненной комнате опять много пили. Джек и Джил уселись в углу на пол, поставив между собой бутылку мартини и два стакана. Джек что-то негромко говорил ей, а Джил улыбалась, смеялась и ерошила ему волосы. Девица в черном платье, до крайности открывавшем плечи и ноги, сказала Келвину:
- Привет! Это вы - шотландец нашей Джил?
- Она мой друг.
- Вы тоже художник?
Смиряя душевную муку, он прижал кулаки к груди и сказал:
- Я не верю в искусство, я презираю пьянки, я ненавижу женщин.
- Обалдеть. Вы не гомик? Тут есть ваши, могу познакомить.
Келвин вышел из комнаты, прошел через прихожую и ступил в лунную ночную прохладу. Достав карту, он определил свое местоположение и пошел в студию. Он добирался два с половиной часа и всю дорогу сосредоточенно думал о завтрашней встрече с Маккелларом, как недавно так же сосредоточенно чувствовал руку Джил в своей руке.
Восхождение
В ту пору штаб-квартира самой скучной программы Би-би-си располагалась в помещении перестроенного кинотеатра в Илинге. Узкими полутемными коридорами Келвина провели в канцелярию самого затрапезного вида. Маккеллар обладал медлительной речью и водянисто-голубоватыми глазами за толстыми стеклами очков. В его манере сквозило утомительное для него сочувствие. Он сказал:
- Заходите, мистер Уокер. Садитесь. Как там в Глейке?
- Как и следует быть, мистер Маккеллар, учитывая интеллектуальный уровень его горожан.
- Понятно. А как поживает ваш батюшка-регент?
- Уже не регент. Он старейшина.
- Да, в честолюбии Рамзею Уокеру не откажешь. Он по-прежнему в муниципалитете?
- Нет, уже два года как ушел. Мирские проблемы, он считает, быстрее утрясут подручные дьявола.
- Что ж, в пользу такого мнения можно многое сказать. Итак, чем я могу быть вам полезен?
- Я ищу работу с жалованьем пять тысяч в год.
- Тогда, - суховато сказал Маккеллар, - я спрошу, чем вы можете быть полезны нам.
- Я весь в вашей власти, мистер Маккеллар. Возьмусь за все, что скажете.
- Но рекомендаций у вас нет?
- Совершенно верно: нет, если не считать рекомендацией ясную голову и хорошо подвешенный язык.
- Хм. Сэнди Браун считает, что ваша сильная сторона - индивидуальность, и если у вас есть индивидуальность, то голова и язык делу не помешают. Ладно, будем вас тестировать.
Он снял трубку и спросил, свободна ли пятая студия и на месте ли Денис Клидеро. Потом сказал:
- А кто на месте? Хорошо, давайте ее сюда. И подберите группу для пятой студии, туда сейчас придет один парень.
Пришла блондинка с красивым кукольным лицом и была представлена: Мери Кранмер. Маккеллар сказал:
- Займитесь им в пятой студии, Мери. Я распорядился насчет группы.
Он пожал Келвину руку и сказал:
- Желаю удачи. Меня вы пока не увидите, но я вас буду видеть. Постарайтесь держаться свободно.
Блондинка провела Келвина коридорами и подняла на лифте. Она сказала:
- Раньше в пробах не участвовали? Нет? Ну, ничего страшного. Лиха беда начало.
Они вошли в сумрачную громаду ангара, где в центре, на высвеченном пятачке, казались игрушечными два кресла и низкий столик. Туда и повела блондинка Келвина. Из темноты выступил лысый костлявый старик с седой бородой, в наушниках и овчинной безрукавке, повесил Келвину на шею микрофончик размером с сигарету и усадил напротив блондинки. Потом бородач стал говорить с невидимками:
- О’кей, Чарли, порядок. Нормально, Билл, блеск. Готово, Гектор, конечно, Гектор. Вперед, Мери.
Та сказала:
- Предположим, я член кабинета, возглавляю борьбу с задымленностью. Для национализированных отраслей промышленности правительство по моей рекомендации заказало двадцать тысяч дымопоглотителей стоимостью пятьдесят фунтов каждый, однако мои подчиненные что-то напутали, и в итоге поглотители вдвое превышают габариты и практически ни на что не годятся. Прежде у меня была репутация энергичного, популярного министра с большими перспективами, а теперь газеты затевают неприятную возню. Осмыслите эту ситуацию и, когда будете готовы, задайте мне вопросы.
Через несколько секунд Келвин сказал:
- Я готов.
- С богом!
- Миссис Кранмер, многие газеты только что не называют вас дурой. Почему, вы считаете, они не правы?
- Это абсолютно непорядочный вопрос, я отказываюсь отвечать на него.
- Извините, я выражу его иначе. Почему, вы считаете, пресса непорядочно относится к вам?
- По политическим мотивам. Это ясно.
- Но ведь вы сами, миссис Кранмер, - политический деятель, не так ли?
Мери Кранмер открыла рот, помешкала с ответом и закрыла рот. Напряженно тянувшийся к ней Келвин теперь покойно откинулся на спинку кресла. Он знал, что в накрывшей его темноте скользят и кружатся неуклюжие механизмы, вытягивая и сокращая динозавровые шеи микрофонов, и, хотя он был напряжен, он не робел и не нервничал. Что-то похожее он чувствовал, когда верил в бога, но, безусловно, приятнее, что твои слова и действия анализирует бездушная машина, а не владыка Вселенной. Машина ко всему безучастна, она решительно ничего не имеет против него.
Возник человек с наушниками и сказал:
- Гектор предлагает злополучную домохозяйку.
Мери Кранмер достала носовой платок, нервно затеребила его в руках и с ланкаширским акцентом объявила Келвину:
- Я домохозяйка, на моих глазах пассажирский самолет рухнул на крыши домов, и все мои соседи погибли. У вас минута на обдумывание.
- Мне нечего обдумывать. О чем вы подумали, миссис Кранмер, когда над домами, с которыми вас столько связывало, нависла гибель?
- Я подумала: боже! он падает прямо на дома! И тут он рухнул.
- А что вы при этом почувствовали, миссис Кранмер?
- Мне было не до чувств.
- Очевидно, катастрофа до основания потрясла вас? - предположил Келвин.
- Вот-вот, словно затмение какое нашло.
- А что вы при этом сделали, миссис Кранмер?
- Сразу позвонила матери.
- Кто же лучше утешит перепуганное дитя! Зато потом, надеюсь, вы хорошенько налегли на что-нибудь мясное, с картофелем. Еда поразительно успокаивает.
- Господь с вами! - сказала Мери своим голосом.
- Миссис Кранмер, у вас поистине сверхъестественная выдержка, - благоговейно сказал Келвин. - Спасибо, что в минуту скорбного одиночества вы были столь терпимы ко мне.
Наступившую тишину прервал человек с наушниками:
- Гектор просит епископа.
- Древнего или нынешнего? - сказала Мери.
- Нынешнего, конечно.
- Я - епископ, - сказала Мери. - Все газеты раструбили о том, что я освятил пивные и дискотеки и отправляю в них службу.
- Зачем? - сурово сказал Келвин. - Зачем вы это делаете, Ваше преосвященство?
- Затем, что Христос везде должен быть с мытарями и грешниками, с простыми людьми.
- По-моему, это профанация.
- Ничуть не бывало!
- Ну как же, добиваться популярности, выпячивая в христианстве бытовую сторону, - значит подрывать самые его основы.
- Конечно же - нет!
- Конечно же - да! Умышленная грубость Христа с матерью, жестокое бичевание менял, придание смерти бесплодной смоковницы - все обличает в нем самодержца с садистскими наклонностями.
- Я не согласна с вами, - сказала Мери. - Доля истины в ваших словах, может, и есть, но…
- Я пытаюсь убедить вас в том, - резко осадил ее Келвин, - что разумные люди будут куда больше уважать церковь, если церковь станет смелее грозить и осуждать, если приберет нас к рукам и вообще будет держать в страхе.