- А он вам зачем? - спросил одни.
- А так, поговорим о том о сем, про погоду...
Один был возле меня очень близко. Он схватил меня за плечо и замахнулся. Я ударил его раньше. Он закрылся руками. Другой кинулся вниз. В галстуке с пальмой повернулся, посмотрел и бросился наверх. Мы с Лешкой за ним. Сзади никто не бежал. Те двое пропали. Мы вбежали на третий этаж. Дверь в противоположном конце коридора была закрыта. "Галстуку" деваться было некуда. Он рванул дверь и так и остался стоять. В коридоре горела одна лампочка и было темно. Мы подошли.
- Ну чего, ребята, на самом-то деле?
- Не придуривайся! - Лешка придвинулся к нему вплотную. - Фигурку брал?
- Да вы что?
- Обыщем.
- Вот эту, что ли? - Он достал из кармана конькобежца. - Так она ж ничья!
- Что значит "ничья"?
Лешка взял у него фигурку и протянул мне.
- Сходи поставь ее, а я тут с ним малость побеседую.
Я побежал и сразу же вернулся.
- Ну, так повтори: чья это? - спрашивал Лешка.
"Галстук" ответил:
- Заводская. Ребята в прошлом году выиграли.
- Не так, - возразил Лешка. - Не выиграли, а завоевали. Повтори!
"Галстук" повторил.
- Теперь тебе ясно?
- Ясно. Все ясно, мальчики. Ну неужели мы из-за пустяка будем ссориться?
- Он ничего не понял, - сказал Лешка. - Как думаешь, Саша?
- Ладно, - сказал я. - Плюнь ты на эту мразь, и пойдем.
И вдруг "Галстук" оттолкнул меня и побежал. Я ударился головой о шкаф, так что в голове у меня загудело, но успел подставить ножку. "Галстук" запутался в собственных ногах, и Лешка пару раз ему врезал. Я добавил. В конце коридора кто-то крикнул:
- А ну стойте!
Мы увидели милиционера, тех двух и еще целую толпу. Разговор был короткий. Меня, Лешку, "Галстука" и того, которому я разбил нос, повели в милицию.
В дежурной комнате милиционер доложил лейтенанту. Лейтенант сказал:
- Вы что же?
- Он украл статуэтку с нашей выставки, - сказал Лешка.
У "Галстука" появился гнусавый голос:
- Статуэтку? Мало того, что вы меня избили, вы еще и лжете.
- А я тоже украл статуэтку? - спросил с разбитым носом.
- Документы, - потребовал лейтенант.
Документов у нас не было. Про комсомольский билет я молчал.
- Какая ложь! - возмущался "Галстук" и подставлял под свет свою рожу. Рожа припухла. - Я в конце концов стерплю, и вы можете меня обыскать, товарищ лейтенант милиции.
- Он украл, - сказал я. - Мы поставили ее на место. Отобрали и поставили.
- Не трещи, - вставил милиционер.
- Фамилия? - спросил лейтенант.
Один раз меня хотели оштрафовать за то, что я прыгнул с подножки трамвая. Тогда я сказал не свою фамилию. А теперь я вовсе не считал, что виноват.
- Кочин, Александр Николаевич.
- Год рождения?
- Тысяча девятьсот сороковой.
- Где родился?
- В Сестрорецке.
- Садись.
Потом спрашивали Лешку. Лешка тоже сказал правду.
- Макаров, Алексей Петрович. Тысяча девятьсот тридцать девятый. В Великих Луках.
Лейтенант составил протокол. Выходило, что мы хулиганы. Набросились на честных людей. Написали, что у "Носа" разбит нос. А "Галстуку" нанесены легкие телесные повреждения. "Галстук" сказал, чтобы в протокол записали, что мы хотели его оклеветать. Этого лейтенант не написал.
Лешка сказал, что протокола мы подписывать не будем.
- Будет хуже, - сказал лейтенант.
Я сказал:
- Ну и пусть.
"Носа" и "Галстука" отпустили. Нас с Лешкой посадили в камеру. Лейтенант сказал:
- Пятнадцать суток обеспечено.
В камере был помост, точно сцена, и на нем спал кто-то. Окошко было высоко, и на окошке решетка. Лампочку повесили экономную. Камеру заперли. Мужчина поднялся.
- За что, малолетки?
- Грабеж, - ответил Лешка. - Комиссионный колупнули.
- Десять лет, - объявил тот и подвинулся к стенке.
Я сидел и думал, что сделать с "Галстуком", а потом думал об Ире. Представил, как кончился вечер, как она ушла и как кто-то пошел ее провожать. У нее были очень хорошие глаза. Я таких еще не видел. И вообще такая девушка мне еще не встречалась. Я решил, что убью "Галстука".
Шишка на голове была здоровая.
Утром нас повели на второй этаж. Милиционер сказал:
- К начальнику.
Начальником был капитан. У него сидели Васька Блохин и Алексей Иванович.
Алексей Иванович сказал:
- Эти ребята не соврут. Я могу ручаться.
Васька Блохин поддержал:
- Нам обидно. Они ведь работают хорошо. Никогда замечаний не было. На доску Почета хотели представить.
Про доску Почета я раньше не слыхал. А насчет замечаний Васька врал. У меня был выговор за стенгазету.
Нас отпустили.
В общежитии Алексей Иванович сказал, что этого от нас он не ожидал.
В среду было комсомольское собрание. Васька Блохин был, как всегда, слишком умный. Я Ваську не любил. Он ездил по туристской путевке за границу и привез оттуда какую-то глупую до ушей улыбку. Раньше у него такой улыбки не было. И теперь он улыбался целыми днями. И на комсомольском собрании он тоже улыбался.
Сперва выступил я и все честно рассказал. Потом пригласили Лешку. Но Лешка и так все слышал. Он сидел возле своего станка, а собрание было возле окна.
Лешка все взял на себя. Он сказал, что бил он, а я его останавливал, и еще сказал, что жалеет, что мало дал. После этого Лешку с комсомольского собрания удалили. Он опять сел у станка. Васька сказал:
- Макаров не член комсомола, и поэтому в его выступлении нет ничего удивительного. С ним еще надо работать. А вот что касается Кочина, то тут дело сложнее...
Он сразу вспомнил про стенгазету и начал сгущать краски. Потом спросил:
- Неужели тебе не понятно, что бить человека нельзя?
Я ответил:
- Ты, Васька, не умничай.
Начались прения.
Женька Семенов поднял руку и сказал, что обеденный перерыв - для обеда и что надо обсуждать не меня, потому что я и так просидел ночь зазря, а надо обсуждать Ваську Блохина.
Юрка Кондратьев тоже выступил:
- Конечно, мы должны показывать пример, на то мы и комсомольцы. А теперь ребята из нашего цеха узнают, что Кочин бьет людей. И если вдуматься во все по-деловому, то надо объявить ему выговор.
Нюра возмутилась:
- Какая несправедливость!..
Валерий Осипов начал так же, как Юрка Кондратьев. Он сказал:
- Конечно, мы должны показывать пример. На то мы и комсомольцы. А теперь посмотрим на Кочина. В прошлом месяце у него выработка сто двадцать процентов. Другие берут с него пример. Пришел в клуб жулик и украл вещь, которая принадлежит заводу, государству, коллективу наших ребят. Кочин не дал украсть вещь. Об этом надо написать в газету. Пусть другие берут с него пример. Я предлагаю объявить ему благодарность.
Валерий был хороший парень.
Васька улыбался.
Встала Нюра. Все затихли. Нюра волновалась. Лицо у нее было красное, возмущенное.
- Я не буду говорить про Кочина. Человека обвинить можно. А как бы поступили вы? Пусть бы он украл, да? Обвинить легче всего Обвинители находятся. Нет, это неправильно! - Она смотрела на Ваську.
Васька спросил ее:
- А как бы поступила ты?
- Так же точно, если хочешь знать.
- И ты бы била?
Нюра смутилась.
- Нет, ну бить бы я не била...
Васька заулыбался. Я понял, что дело оборачивается плохо. Мне объявили выговор, но не в личное дело, а в протокол. Кроме этого меня обязали регулярно посещать политинформации и наладить выпуск комсомольской цеховой газеты "Пламя".
Дома Алексей Иванович сказал, что выговора в протокол мало.
- Всыпать бы вам по первое число, вот тогда было бы понятно.
Я сказал, что и так понятно, но, в общем-то, я неудачник.
Алексеи Иванович засмеялся и сказал, что в кино идет новая картина.
Вечером я пошел с Нюрой в кино. Она обрадовалась, когда я пришел к ним в комнату. Мы шли по коридору, и она сказала, что Васька - карьерист. Я согласился и понял, что Нюра - человек хороший и понимающий. С таким человеком чувствуешь себя надежно.
После кино мы гуляли по парку. Было холодно, с земли поднимался снег и порошил в лицо. Но мы все же гуляли. Нюра спросила:
- Саша, это что за девушка была с тобой?
Я притворился, что не понимаю. Мне интересно было поговорить на эту тему,
- Где?
- На вечере.
- Какая девушка?
- Ну ладно тебе! В черном.
- Симпатичная?
Я знал, что Нюра меня любит. Мне это было приятно. И потому мне хотелось задавать такие вопросы, чтобы она выдавала себя.
- На вкус, на цвет товарища нет, - отрезала Нюра. - А ты на вечере познакомился?
- Нет, я раньше ее знал. В вечерней школе учились вместе.
- И теперь встречаешься?
- Редко.
- Ну и встречайся!
Нюра повернулась и пошла в другую сторону. Я подождал немного и побежал за ней. Снег под ногами скрипел. Я догнал ее. Взял под руку. Она вырвалась. Я засмеялся.
- Да брось ты, Нюра, это я так просто. А ты поверила?
- Скажи: честное слово.
Я решил, что надо поцеловать Нюру, потому что она расстроилась. А расстраивать было непорядочно. Но мы стояли возле фонаря. На нас падал снег. И еще редкие снежинки с дерева. Я заметил, что они падают очень медленно. Появляются вдруг из темноты и опускаются. Это было красиво.
Мы снова подошли к дому. Вошли в тень, и я остановил Нюру возле дерева. Положил ей руки на плечи. Она не сказала ни слова.
- Нюра, правда мороз?
- Правда.
- Ты не замерзла?
- Нет, - ответила она тихо.
Я быстро наклонился и поцеловал ее. Щеки у нее были ледяные, а губы холодные и почему-то твердые. Она посмотрела на меня внимательно. Я молчал.
- Ты что-то хочешь сказать? - спросила она.
- Я, конечно, хочу тебе сказать. Но ведь ты и сама должна понимать.
- Что? - Она подняла глаза.
- Я боюсь, что ты замерзнешь.
- Нет. Мне не холодно.
- Нет. Ты замерзнешь. Пошли.
Мы шли молча. Но теперь я чувствовал, что она спокойна, и это меня радовало.
Аллея была очень красивая. Деревья соединялись в вышине, сплетаясь белыми лохматыми веточками. Стволы были тоже белые. И земля белая. На кустах были шапки снега. Я подумал, что по этой аллее и в такой час, когда никого нет, хорошо было бы погулять с Ирой. Я вспомнил стихи про листья, которые падали с дубов и по которым идут армии с трубами. Я очень ясно представил себе Иру. Она наклоняла голову набок, когда улыбалась. Я решил, что надо ее найти. Надо отпроситься в субботу пораньше и пойти в техникум. С Нюрой, конечно, тоже хорошо. Но Нюра - все же не то.
- Саша, - сказала Нюра и дернула меня за рукав. - Слышишь?
- Что?
- А ведь у тебя через месяц день рождения. Что тебе подарить?
- Фрезу, - сказал я.
Нюра была фрезеровщицей. Она засмеялась:
- Маленькую?
- Большую...
Нюра пошла в общежитие первая, я еще постоял на углу. Ребята, конечно, и так обо всем знали, не все же я решил, что так лучше.
В комнате было темно.
- Ты где был? - спросил Лешка.
- А ты?
- Я к сестренке ездил - дрова поколоть. А ты?
- А я так. В кино ходил.
- С Нюрой?
- С кем?
- С Нюрой, с Нюрой, - сказал Алексей Иванович, - вместе уходили.
Оказывается, он тоже не спал. Я зажег свет.
- Поешь, - сказал Лешка. - Я пирог принес с мясом.
- На подоконнике молоко стоит, - сказал Алексей Иванович.
Лешка спросил:
- Хорошее кино?
- Ничего.
- А на каком ряду сидели?
- На двадцать четвертом, - сказал я.
Пирог был совсем свежий.
- Хороший ряд, - сказал Лешка.
Всю неделю я ждал, пока снова придет суббота.
Мой станок поставили на ремонт, а меня перевели на револьверный, старый и запущенный. Мне до него не хотелось даже дотрагиваться. Я сказал мастеру:
- Вот что со станками делают. За это, наверно, никого не ругают.
- Да, - согласился мастер. - Станочек того...
- Вот напишу об этом в газету, и взгреют кого надо.
- Ладно, работай.
Работать не хотелось. Полдня я проходил по этажам. Выбирал в кладовой рукавицы. Три раза затачивал резец. Постоял возле Лешки. Принес Нюре два латунных листа. Опять пошел в кладовую, обменял рукавицы. Поговорил с мастером.
- А сколько я на нем буду работать?
- Пока твой не сделают.
- Да я на этих штуках не заработаю.
- Кончай их скорей. Другую работу дам.
Я опять пошел в кладовую. Оказалось, что этих болванок хватит на год. После обеда я взялся. Резец не врезался в болванку, а стучал по ней. Стружки не было, а были кусочки, маленькие, раскаленные. Они вылетали фонтаном. Ударяли в лицо и падали на руки. Руки обжигало. Я стряхивал латунь. Полагалось работать в рукавицах и в очках. Но я, конечно, и не думал надевать рукавицы. Тем более что фаску в рукавицах не сделаешь, а если каждый раз снимать их и потом надевать опять, то не останется времени на работу. Очки мне тоже были ни к чему. Сначала я думал, что приспособлюсь. Я вертелся туда-сюда, но дело не двигалось. Потом я плюнул. Сходил, взял кусок жести, вырезал глазок и приспособил его над резцом. Теперь все было хорошо. Я еще думал, как бы одновременно подавать резец и тут же снимать фаску. Но до этого не додумался. Время полетело. Я перестал видеть Лешку, перестал смотреть на Нюру. К концу дня у меня оказалось 103 процента. Я прикинул, что до субботы, наверное, с этими болванками справлюсь.
Каждое утро я подходил к ремонтникам и спрашивал о своем станке. Станок все так и стоял. За него не принимались. Меня это злило.
- Тогда зачем же его остановили?
- По плану.
- А чего же вы его не делаете?
- По плану.
- Идиотство!
Вмешался Васька Блохин. Выключил свой станок, подошел к механику.
- У нас и верно с ремонтом непорядок.
Механик посмотрел на него как на пустое место.
- А тебе что?
- А то, что у нас много разговоров о ремонте.
Механик сунул ему под нос свои чертежи. Показал рукой на шестеренки.
- А ты займись. Рассчитай и завтра принеси.
- У меня своя работа.
- Ты кончаешь во сколько?
- В четыре.
- А мы до восьми торчим.
Васька улыбнулся.
- Вот и плохо. Из ремонтников никто и не ходит в школу. Вот и рассчитывать некому.
- Ну, ладно. Иди.
- Я и пойду.
И Васька пошел, но только не к станку, а к начальнику цеха.
Мой станок за эти дни запылился. И стал он какой-то другой, точно что-то в нем умерло.
На следующий день вечером Васька отдал мне заметки в стенгазету, они были уже отпечатаны на машинке, и сказал:
- Выпускай. Только придумай что-нибудь, чтоб красивее.
Вечером мы с Лешкой и Женькой Семеновым сидели в красном уголке. Женька был шрифтовик. А Лешка пришел заодно со мной. Женька расчертил газету. Открыл краски. Можно было начинать. Я решил, что надо сделать газету хорошую, такую, чтобы всем понравилась.
Дверь открылась. Все обернулись, и я увидел Нюру. Нюра позвала меня. Мне почему-то было неприятно перед ребятами, что она пришла. Я вышел.
- Ну чего?
- Саша, вы тут долго еще будете?
- Долго-недолго. Откуда я знаю?
- Ты обиделся?
- А чего мне обижаться? То один позовет, то другой.
- Хочешь, у меня вот тут хлеб с колбасой?
Она протянула мне пакет. Я разозлился:
- Да брось ты, на самом деле! Что я тебе, маленький, что ли? Выдумала тоже...
Я махнул рукой и хлопнул дверью.
Мы просидели над газетой всю ночь. Утром сходили в душ. Васька сказал, что газета хорошая.
Глава вторая
Мне город нравится, и мне нравится ходить по улицам. Улицы переходят одна в другую, сливаются, и город мне кажется бесконечным и добрым. Город все время изменяется. Он становится лучше. Интересно, каким он будет в двухтысячном году?
Ира слушает меня и улыбается. Мне хочется понравиться ей, но те обычные и проверенные слова, которые я говорил другим девушкам, на этот раз почему-то забылись. Что-то заставляет меня говорить другие слова. Я говорю их, смотрю на Иру и сомневаюсь:
- Это вам неинтересно?
- А дальше?
- Что дальше?
- Я слушаю дальше.
Я взял ее под руку. Тогда, на вечере, она показалась мне высокой. Но сейчас я увидел, что ее шляпка немного выше моего плеча. Я решил, что сегодня ее поцелую.
Прошли мимо моего ремесленного. Оно теперь окрашено в розовый цвет. Под ногами был песок. Я сказал, что этот песок мне нравится тоже. Значит, кто-то заботится о нас, обо всех, кто ходит по этому тротуару. Мы вышли на Невский, и простояли минут пять на углу Невского и Садовой, и слушали, как милиционер уговаривал пешеходов. Он говорил в рупор, и голос его разносился далеко. Мы специально сошли с пешеходной дорожки.
"Граждане. Будьте осторожны на переходах. Вот вы, товарищ с девушкой в зеленой шляпке. Почему вы сошли с пешеходной дорожки? Соблюдайте правила уличного движения". Я сказал, что этот милиционер мне тоже нравится. Ира слушала меня, улыбалась, а потом пожала печами.
- Ну и что?
- Ничего, конечно.
- Вы, оказывается, совсем еще ребенок! - Она посмотрела на меня, наклонив голову. - Я тоже когда-то думала так же. А теперь у меня это прошло.
Я вдруг пожалел, что говорил ей обо всем этом. Наверное, этого не нужно было делать. А нужно было говорить о всяких пустяках. Но я решил, что покажу ей, какой я ребенок. Мне даже лучше, что она так думает. Я спросил:
- А лучше быть взрослым или лучше быть ребенком?
- Лучше ребенком.
- А почему?
Мы сошли с Аничкова моста и пошли дальше по Невскому.
- Потому что ребенок думает, что все на земле необыкновенно. И ему хорошо. Он даже имеет право совсем не думать, и ему все равно хорошо. А на самом деле все так и должно быть: улицу должны посыпать песком, а на перекрестках должны стоять милиционеры. Что же тут особенного?
Она посмотрела на меня, и я понял, что она смеется надо мной.
- Ничего, наверное, - сказал я. - Наверное, ничего особенного. А мы пойдем на танцы?
- А для чего?
Я подумал, что совсем ей не нравлюсь, что ей со мной скучно. Мне, наверное, не нужно было искать ее и ходить в техникум. Я разозлился на самого себя. И я решил выпрыгнуть из себя, сделать все, чтобы ей понравиться.
Мы свернули с Невского и подошли к ее дому. Я не знал, что говорить и что делать. Она тоже молчала. Так мы вошли в парадное. Я решил, что нужно не говорить, а действовать. На лестнице никого не было. На втором этаже я преградил ей дорогу.
- Я почему-то скучал все эти две недели, - сказал я, в упор глядя на нее.
Слова "почему-то", "что-то со мной случилось", "я стал вдруг другой", мне кажется, самые подходящие для разговора с девушками. Я говорю "почему-то", а она уже сама думает: "Почему же? Наверное, я ему нравлюсь?"
Ира остановилась.
- Я должна поверить, что это правда?
- Нет, можно и не верить. Но я хочу вас поцеловать.