Шербаум притих настолько, что я стал бояться, как бы это не бросилось в глаза всем. (Надеюсь, его не стошнит опять.) Видимо, гости решили окончательно доказать мне, что я и впрямь нахожусь среди крайне левых интеллектуалов: в центре комнаты какая-то группка стала выкрикивать: "Хо Ши Мин", а после того затихла и вдруг запела "Интернационал". (Вернее, строки из первой строфы, повторяя эти строки без конца, как будто пластинку заело. А я в это время - дело, конечно, заключалось во мне - почему-то слышал все громче, отчетливей и яснее популярную песню "О ты, дивный Вестервальд…", да и здешние девицы мне совсем не нравились.) Слишком стар. Ты слишком стар. Только не быть несправедливым. Ты просто завидуешь им - они такие левые и так умеют веселиться. Присоединяйся к ним. Погляди-ка на этого церковного радиодеятеля, на левого издателя и еще на нескольких слегка пожухлых мужчин лет под сорок. Они включились, подхватили девушек под руки; раскачиваясь в такт, подвыпившие рейнландцы плещутся в источнике вечной молодости. "Вставай, проклятьем заклейменный…" ("… Ветер северный гуляет над твоей дорогой…") Старый критикан. Новоявленный реформист. Типичный учителишка. (Ну-ка давай, пробуй. Хо-хо-хо!)
Мне почудилось, будто Филипп рядом со мной с каждой минутой становится все старше и старше, и все это не говоря ни слова. Нам пора уходить. Но тут его закадрили две девицы.
- Это он, Веро? Ты и есть тот Шербаум, о котором все говорят? Ну силен! И прямо перед кафе Кемпинского? Обольешь бензином? Чирк! И наших нет. Но ты, Веро, обязана нас оповестить, когда это состоится. Фантастика, силен парень! Просто фантастика!
Из шестидесяти человек осталось всего пятьдесят семь - Шербаум потянул за собой Веро, я поплелся за ними. Но навстречу нам по лестнице уже поднималось человек шесть-семь.
Еще на лестнице Шербаум залепил Веро пощечину. Однако гости, направлявшиеся наверх, восприняли это как добрый знак. Стало быть, там в квартире происходит что-то из ряда вон.
Во дворе Шербаум вцепился в Веро (по щекам больше не бил, просто дубасил ее), пришлось их разнять. Я сказал:
- А теперь довольно!.. Выпьем по кружке пива в знак примирения.
Веро не заплакала. Я протянул Шербауму свой носовой платок, потому что у нее пошла кровь носом. Когда он вытер ей лицо, я услышал:
- Только не гони меня домой, Флип, ну пожалуйста…
(Зря я просвистел несколько тактов из "Интернационала", когда мы поспешали прочь от того дома, просто глупость и подлость.) В первой попавшейся пивной на Хауптштрассе мы заняли свободные места у стойки. Филипп и я говорили, не обращая внимания на Веро, которая судорожно держалась за свою бутылку кока-колы.
- Как вам понравился мой зубной врач?
- Совсем не плох. Знает, чего хочет.
- При его профессии это необходимо.
- Классная идея - телепередачи во время приема.
- Да, очень даже отвлекает. Вы решили у него лечиться?
- Возможно… Когда это уже будет позади.
- Еще не передумали, Филипп?
- Эти девицы меня не отпугнут. Ну нет. Неужели вы всерьез решили, что я сделаю финт ушами только потому, что несколько соплячек, которые изображают из себя левых, кричали: "Фантастика! Просто фантастика!"?
Подготовиться к уходу и заказать всем еще по кружке пива. Веро подвывала, склонившись над своей бутылкой колы. (Вытье в нос из-за полипов.) Я дождался, пока Шербаум не положит ей левую руку на плечо и не скажет:
- Пошли. Прекрати же. Все уже в порядке.
Тут и я отправился восвояси.
("Помиритесь скорее. Когда левые ссорятся, это производит плохое впечатление".)
Было по-прежнему холодно. И рот сводило от сухости. Человек, который покидает в такую погоду пивнушку, спасается бегством. Согнуть спину. Обзавестись привычками. (Например, класть спичку в узел галстука - про запас.) Выходя из пивной, я огляделся: прежде чем окунуть большой палец в пиво, все они кивали друг другу. А когда кричали: "Кельнер, счет", то вид у них был такой, словно они просадили целое состояние. (Мне захотелось послать все к черту, сесть на самолет панамериканской авиакомпании, вылетающий утренним рейсом, и думать только о полете.)
Дома на том же месте лежало то же самое - начатая рукопись. Я открыл папку, просмотрел главу "Шёрнер в Арктике", вычеркнул несколько прилагательных, захлопнул папку и набросал отзыв, который запросит защитник ученика Филиппа Шербаума, когда дело дойдет до этого.
Я долго не знал, как его озаглавить: В судебную коллегию по уголовным делам Западного Берлина? Или, может, написать: Генеральному прокурору? (Лучше я вообще опущу обращение.)
Вокруг акции Шербаума я воздвиг ограду из литературных примеров, которые были связаны друг с другом, а также с делом мальчика. Я цитировал манифесты сюрреалистов и футуристов, привлек в качестве свидетелей Арагона и Маринетти. Процитировал монаха-августинца Лютера, нашел полезные отрывки в "Гессенском сельском вестнике". Хэппенинги назвал жанром искусства. Несмотря на весь свой скептицизм, приписал огню (жертвенному животному) символическое значение. Определение "черный юмор" вычеркнул и вместо него вписал "шутка без пяти минут студента", вычеркнул это тоже и получил неожиданную поддержку от классика: дал Шербауму роль Тассо, а суду порекомендовал исполнить роль обладающего здравым смыслом светского Антонио. Я писал: "Подобно тому как здравомыслящий могущественный Антонио, поступками которого управлял разум, относился к поэтическим гиперболам сбитого с толку и прислушивавшегося лишь к голосу чувства Тассо, подобно этому должен вести себя и западноберлинский суд - его задача примирить крайности и великодушно подвести под делом черту в духе Иоганна Вольфганга Гёте: "Так корабельщик крепко за утес / цепляется, где должен был разбиться…"".
И хотя я вынужден был в качестве эксперта осудить поступок Шербаума, который я назвал заблуждением, проистекавшим из желания пожертвовать собой, мне все же удалось придумать либеральную концовку. "Государство, которое считает явной опасностью для себя смятение юноши, нашедшее выражение в означенном поступке, юноши, столь высоко одаренного и сверхчувствительного, как Шербаум, лишь доказывает неуверенность в себе и желание заменить благотворную терпимость демократии жестоким самовластием".
(С сознанием исполненного долга я лег спать.)
В классном журнале я обнаружил анонимку: "Перестаньте наконец нервировать Флипа", а в учительской в моем ящике лежала записка, подписанная: И. З. "Мы видимся так редко. Почему, собственно?"…Два почерка, обе спешили; в их просьбах звучала угроза. Во время уроков я делал вид, будто не замечаю свою ученицу. (Избитый прием, показуха: я вас в упор не вижу… Ну и что?) А свою коллегу я поразил активностью и многословием. (Шутливо-высокомерно описал предреволюционную вечеринку.) Потом я испробовал себя в качестве исследователя скрытых пружин.
- Может быть, это наведет нас на след: отец Шербаума был во время войны солдатом противовоздушной обороны…
- Это как-никак доказывает…
- Меня интересует не политический аспект его деятельности. Он гасил пожары, его даже наградили медалью "Крест за заслуги" второй степени, Шербаум написал это в своем сочинении об отце черным по белому. Отец спасал людей. Вы, конечно, понимаете, куда я клоню…
- Несмотря на это, ваша параллель: солдат противовоздушной обороны - сожжение жертвенного животного, не кажется мне убедительной.
- И все же в том сочинении солдат противовоздушной обороны своего рода ключ к разгадке. Вот вам одна выдержка: "Когда мы отправляемся купаться на Ванзее или, как два года назад, на Санкт-Петер, мой родитель, солдат противовоздушной обороны, всегда идет с нами, но он не раздевается, а так и сидит в одежде и наблюдает за нами". Ну? Что вы на это скажете?
- Наверно, вы предполагаете, что отец Шербаума получил ожоги во время войны и стесняется показываться на людях без одежды, быть может ожоги покрывают его целиком.
- Именно к такому заключению я и пришел. В сочинении Шербаума встречается еще одна фраза, которая подтверждает мою гипотезу. "Когда я был маленьким, я однажды видел отца голым. Голый солдат противовоздушной обороны".
- Стало быть, вы должны поговорить с отцом.
- Имел это намерение. Твердое намерение…
(Нет, я больше не хочу. Боюсь, что тело его отца покрыто следами от ожогов. Одно тянет за собой другое. А я не намерен копать вглубь. Я всего лишь учитель. Мечтаю, чтобы это кончилось…)
Предложение Ирмгард Зайферт "пойти как следует поесть" дало нашим мыслям другое, но отнюдь не новое направление. Мы решили, что способны одолеть две порции свиных ножек. Я с этой задачей справился. Ирмгард оставила много чего на тарелке, ведь она то и дело залезала в фибровый сундук своей мамаши, вытаскивала оттуда старые письма и как попугай повторяла фразу за фразой…
("Это никогда не кончится. Моя вина, Эберхард. Это не может кончиться…") Прежде чем мы заплатили и пошли (она угощала меня), я извинился, мне нужно было выйти на две-три минутки - позвонить по телефону.
- Ну что показал рентген, доктор?
Мой зубной врач заговорил о Шербауме с теплотой: мол, учить и воспитывать такого юношу - огромная радость.
- Поверьте. Поистине, он Луцилий, который, впрочем, еще не нашел своего Сенеку. Ну а что касается рентгеновского снимка - сущие пустяки. Но вы ведь знаете, что все начинается с пустяков. И еще: дистальный прикус. Кое-что придется сделать. Кстати, мальчик уже звонил.
- Значит ли это, что Шербаума интересует, что у него с зубами?
- А кого это не интересует?
- Я имею в виду, заглядывает ли он в будущее? Или думает только о той минуте? Вы ведь понимаете…
- Ваш ученик спросил, не следует ли ему обратиться к школьному врачу.
- Ой как разумно.
- Я сказал: ну конечно, этот путь для вас всегда открыт. Но и я могу в любое время принять вас у себя.
- Он согласился?
- Я не хотел настаивать.
- А о собаке ни слова?
- Прямо о ней не упоминал. Но поблагодарил за то, что я укрепил его в этом намерении - так он выразился… Мы должны еще решительней ободрять вашего ученика. И вселять в него мужество. Понимаете? Неустанно вселять мужество.
(Подавая Ирмгард Зайферт пальто и благодаря ее за свиные ножки, я сказал: "Теперь он перекинулся на педагогику. Что же мне, переквалифицироваться в зубного врача? Моя ревность просто смешна. Так или иначе, Шербаума я потеряю…")
Представим себе: миром управляют зубной врач и педагог. Наступает век профилактики. Все недуги благополучно предотвращаются. Поскольку каждый учит, каждый также учится. И поскольку всех поражает кариес, все дружно ведут борьбу с кариесом. Предусмотрительность и осмотрительность умиротворяют народы. На вопрос о сути бытия отвечают не религия и не идеология, а гигиена и просвещение. Люди избавились от чувства неполноценности и от запаха изо рта. Представим себе, что…
Наша конференция заседала два дня подряд в Шёнебергском замке. Во время перерыва между заседаниями я позвонил своему зубному врачу и описал (подчеркнуто критически) весь ход церемонии: вступительные слова, приветствия, обращенные к гостям, ответные приветствия гостей, финансовый отчет казначея, шесть докладов в связи с введением унифицированного обучения, гессенский акцент кое-кого из выступавших, выделение нескольких основных задач, потом резолюции: о введении обязательного десятого года обучения, об урегулировании практических занятий в школе и о первой фазе переподготовки учителей и стажеров (включая обращение к палате депутатов). Потом я разъяснил ему - скорее в шутливом тоне, нежели в форме лекции, - неповоротливость нашей "динамичной" школьной политики; я насмешливо процитировал коллегу Эндервица, с мнением которого был, в сущности, согласен: Унифицированное обучение - оптимальное средство противопоставить школу нынешней социально-политической ситуации". И вот я благополучно закончил свой оперативный обзор, но тут мой зубной врач, видимо, решил отомстить мне - он выдал подробную информацию о конгрессе челюстной ортопедии в Сен-Морисе, перемежал цитаты из вступительной речи на тему "Челюстные деформации" подробными описаниями пейзажей, детальнейшими сведениями о тамошних прогулочных маршрутах, о лиственных лесах и об альпийских лугах: "Густая синева озер произвела на меня неизгладимое впечатление. Очаровательный уголок земли".
Одним словом, говоря по телефону, мы друг у друга в долгу не остались: каждый нес свое. Собственно, то, что я хотел узнать: "А Шербаум? Он вам опять?.." - так и потонуло в дуэте двух профессионалов. Мы повесили трубки.
- До скорого.
(Представим себе: зубной врач и педагог управляют миром. Первый слушает второго, второй - первого. Их обычное приветствие: "Даешь профилактику!" - на всех языках станет обязательным для всех. Приемные часы будут постоянно… Как он сказал? "Звоните мне в любое время, не стесняйтесь…")
Когда я вернулся к Ирмгард Зайферт в парадный зал прелатской резиденции, прения уже начались. Правда, против унифицированного обучения мало кто высказывался, но все же выступавшие то и дело нахваливали традиционную школу и каждый раз, вспоминая о ней, буквально разливались соловьем.
- Несмотря на то что мы безусловно приветствуем стремление кое-кого к новациям, нельзя забывать, что…
Ирмгард Зайферт и я отметили "легкое движение в зале". (Позже оно было зафиксировано в протоколе.) И демонстративно отвернулись. В зале шаркали ногами, покашливали, чихали, что, очевидно, должно было вызвать смех, - словом, обычная ученическая реакция. Мы начали рисовать рожицы на листках с повесткой дня, потом придумали себе новое развлечение - игру, в которую играли, будучи еще стажерами, когда гуляли вокруг Грюневальдского озера.
Она. Порядок перевода в следующий класс. Параграф А. Общие определения. Четвертый раздел.
Я. Плохо успевающий ученик, получивший оценку "неудовлетворительно", имеет меньше шансов на перевод в следующий класс, нежели ученик, получивший оценку "не вполне удовлетворительно".
Ирмгард поставила мне крестик, следующий вопрос получил право задать я.
Я. Второй государственный экзамен на замещение учительских должностей, параграф пятый, раздел первый.
Она. Экзамен начинается с допущения к нему.
Ирмгард Зайферт тоже получила крестик. Теперь была ее очередь спрашивать.
Она. Наказание в школе, права школьников, ШНО, раздел первый.
Я. В школах и воспитательных домах Западного Берлина запрещены телесные наказания… Иными словами, мне не разрешено отлупить своего ученика Шербаума, между тем не далее как вчера я серьезно размышлял: не лучше ли было затеять основательную потасовку, во время которой сломать ему кисть левой руки. Больница, гипсовая повязка, вынужденный досуг… И в результате сожжение собаки в публичном месте не состоится. Я с улыбкой получаю дисциплинарное взыскание. Что вы на это скажете?
Но Ирмгард Зайферт, оказывается, именно сейчас открыла для себя Шербаума. (Или открыла себя в нем?) Во всяком случае, в прелатской резиденции - на трибуне в это время зачитывали дополнительные предложения - она вполголоса завела ту же песню, что и он. Еще до конца заседания мы смылись, но она продолжала в этом же духе. Зайферт лепила Шербаума по своему образу и подобию, она превратила его чуть ли не в распятого Христосика. Он, видите ли, должен совершить то, что ей не удалось совершить в семнадцатилетнем возрасте.
- Не может быть, чтобы вы говорили серьезно!
- Правда, Эберхард. Я верю в этого мальчика.
И она сообщила о "своем все увеличивающемся понимании Шербаума". Почти дословно повторила стратегические наметки моего зубного врача.
- Если бы я могла придать ему мужества. Мне хотелось бы без устали вселять в него мужество.
Да, она за словом в карман не лезет, и аргументы у нее всегда наготове. И она не боится говорить о "внутренней задаче". Может, это из-за общения с декоративными рыбками? Я знаю, что она готовится к урокам, сидя перед аквариумом. Наверно, прислушивается к советам вуалехвостов и золотистых окуньков. Кого же ей еще слушать? Если говорить напрямик - Ирмгард Зайферт одинока.
А я, доктор! А я?.. Крошка Леванд уже опять подсунула мне записку. "Если вы не оставите в покое Флипа, ваше контрреволюционное поведение будет иметь последствия". Открытая угроза, доктор! И никто мне не помог. Бросить всю эту муть и уединиться. С меня довольно! С меня довольно! Пора придумать себе какое-нибудь бессмысленное хобби и уйти в него с головой: например, устраивать состязания в беге для улиток…
В переменку в десять часов она прижала Шербаума к задней стене крытой стоянки для велосипедов, отрезав ему пути к отступлению. И начала вселять в него мужество.
- Вы правы, Филипп. Разве вам помогут наши эрзац-решения, ежедневная капитуляция взрослых?
Меня она использовала в качестве подопытного кролика.
- Мы - не правда ли, дорогой коллега, - мы вот уже много лет как не способны к спонтанным действиям?
(В эту минуту я вспомнил только ту пощечину: "Я способен. Я способен". Так мне и следовало сказать. Однако я промолчал и нащупал языком свои мостовидные протезы.)
- Как часто я собиралась встать перед классом и дать показания: да, такой я была в свои семнадцать лет. Так я поступала, будучи семнадцатилетней… Помогите мне, Филипп. Покажите пример. Укажите дорогу, укажите нам дорогу, тогда наша несостоятельность не распространится на новые поколения.
Шербаум, казалось, не знал, смеяться ему или плакать.
- Я буду с вами, когда вы вступите на ваш тернистый путь.
Он заморгал и попытался было, отведя взгляд от ее блестящих глаз, проследить за мелькавшими в воздухе воробьями. Но ловушка была закрыта наглухо.
- Глядите на меня, Филипп. Я понимаю, что скромность мешает вам признать величие задуманного вами.
Стараясь спастись, он изобразил ухмылку - ямочки так и не появились. Прежде чем я помог ему выйти из этого дурацкого положения, сообщив, что перемена кончилась, Шербаум сказал:
- Я вообще не знаю, о чем вы говорите. Мне совершенно все равно, что вы делали в свои семнадцать лет. Наверняка что-то делали или не делали, в семнадцать лет все что-то делают.
Подобно Зайферт, Шербаум тоже превратил меня в подопытного кролика.
- Вот вам, например, господин Штаруш. Когда я объясняю ему, что происходит во Вьетнаме, он рассказывает о своей шайке подростков и читает лекции о раннем анархизме семнадцатилетних. Но мне ни к чему его юношеская шайка. Что касается анархизма, то я его вообще не признаю. Решил стать врачом или чем-то в этом роде…
Шербаум от нас ускользнул. И мы с Ирмгард Зайферт пробегали весь пустой урок по школьному двору. То, чего не захотел выслушать он, пришлось проглотить мне, слово за словом.