Глубоко осев в воду, "Ястреб" устало подползал к аютинскому причалу, перерезая бухту наискосок и оставив в стороне силуэты виновато дремлющих на рейде пустых кораблей. Низкой точкой летел над гладким морем огонек на мачте "Ястреба", как птенец, отбившийся от стаи береговых огней. Он нашел их и возвращался.
Ребята здорово накричались и охрипли у Синих камней, выгребая рыбу, но так всех распирало от гордости, от веры в Сашку, от молодости, что они вдохновенно срывали уже надорванные глотки:
Ходили с аломаном мы
В далекие места.
Пылала южной полночью
Хрустальная хамса.
Путями океанскими
Прошли мы целый свет,
Но лучше берегов родных
Нигде на свете нет!
Вот и причал длинной лентой вытягивается навстречу. Ближе, ближе. Приглушив мотор, "Ястреб" стукается и скребет по краю трепаными кранцами. (Это такие толстые чурки или старые автопокрышки, навешанные по бортам для смягчения удара, для здоровья и долговечности корабля.) Все на свете забыв, Сашка улыбается. Сколько ни ходит рыбак по морю, как ни любит море, а домой вернуться - всегда праздник. Сашка не может пошевелиться. Рыбой забиты и трюм, и пожарные ведра, и даже две спасательные шлюпки, притороченные к бортам за кормой на уровне планшира. А самого бригадира она завалила со всех сторон. Сашка чувствует ногами ее тяжесть сквозь мягкие сапоги, серебряно посивелые от чешуи. И видит при свете причальных прожекторов, как по всей палубе бегут, сочась, мутные от жира ручейки.
- А рыба, гляди - рыба какая, - раздается гордый голос Ильи Захарыча. - Царица!
А там, где сгрудились возле бочек девчата, стоит Тоня. Жаль, Сашка не видит, как она сцепила руки перед грудью, ладошка к ладошке, словно певица (я помню, когда у нас в клубе выступала филармония), и сладко протянула:
- Нет, вы гляньте… Гля-яньте, девочки! Мой Сашка… А?
От восторга она не отдавала себе отчета в том, что говорит вслух, а девочки все слышали. Ее Сашка! Пожалуйста! Ну и ну!
9
Гена Кайранский этот день провел в грустных размышлениях о том, как ему что-то надоело, а чего-то хочется. И поскольку вездесущий Кузя Второй в обеденный перерыв случайно оказался на пороге правленческой комнаты, где стояла рация, где размещался, можно сказать, колхозный штаб, ему, Кузе, и довелось услышать эти размышления.
- Что у вас есть, Кузя?
- У нас есть сдвиги.
- А еще?
- Есть, конечно, и недостатки…
- Написать бы такое, чего вы сами о себе не знаете!
Кузе было интересно слушать.
- А как это вы пишете? - спросил он. - Непонятная работа.
- Старик! - ответил ему Гена. - Разве это работа? Унылая служба!.. Есть задание, что снимать, а что не снимать, а художник только оживляет сюжет. Угости сигаретой.
Кузя видел, что Кайранский дымит все время, стреляя сигареты из чужих пачек, поэтому он успел заскочить в рыбкооп и не пожалел двугривенный на "Прибой".
- А вы художник? - спросил он Кайранского, распечатывая и протягивая пачку. - Как считать?
- Какой я художник? - философски улыбнулся Гена Кайранский. - Этот вопрос, старик, решаем не я, не ты, а время. Уж оно разберется.
В общем-то он был славный парень, даже скромный. И Кузя спросил еще:
- А что можно почитать из вашего творчества? Скажите, я достану.
- Не скажу, старик, - чистосердечно ответил Гена, - потому что нечего мне сказать.
- А в чем же разбираться? - так же простодушно высказался Кузя Второй и сочувственно заморгал своими ребяческими глазами в пшеничных, откровенно сказать, рыжеватых, просто рыжих ресницах.
- Да, брат. Да, старик, - согласился Гена. - Ты попал в самую точку. Живешь, и забываешь, что время горит, как солома. Все временно… А дальше что? Должно же быть что-то настоящее дальше? Или поездишь, поглядишь, попишешь и уйдешь без следа?
Кузя Второй в ту пору был далек от анализа и самоанализа. Он еще не ставил рядом слов - поглядишь, подумаешь… И еще не додумался до простого и вечного, как сам мир, открытия, что жизни ждать нельзя. Жизни ждут, говоря словами дяди Миши, паразиты…
Тогда Кузя Второй, поморгав глазами в рыжих венчиках ресниц, бессознательно спросил:
- А разве ж от вас ничего не зависит? По-моему, все зависит.
Кузя Второй наивно полагал, что нет человека самостоятельней и независимей художника. Кузе было интересно, как разные люди думают о жизни. Если они думают одинаково, пусть тогда и пишет один за всех. Кузе было интересно, как говорят о жизни. Только за свое, собственное слово он и мог уважать человека, друга, а тем более - художника, говорящего для всех на свете (аудитория!), ему хотелось уважать и Гену Кайранского, первого живого писателя, которого он увидел, и Кузя стал настырно допытываться, чем бы ему помочь, когда Кайранский вздохнул, замолкнув на полуслове, как будто оборвалась связь:
- Я хотел бы…
- Чего б вы хотели?
- Я хотел бы, - опять мечтательно вздохнул Гена, - просто поселиться у вас, пожить с вами без всякого задания, поплавать…
- Вас же укачивает.
- Не всегда, старик…
И Гена улыбнулся, дымя.
Кузе нравилось говорить с приезжим в его полусерьезной лукавой манере, из-за которой иной раз ненадолго вырывалась настоящая нота и, как бы зардевшись и глотнув воздуха, ныряла под шутку. Кузе льстило, что с ним говорят доверчиво. Может, потому, что он, Кузя, тоже временное явление для собеседника? Есть Кузя, и нет Кузи, есть Аю, и нет Аю. А может, просто разоткровенничался парень от тоски, не очень для Кузи понятной. От тоски всегда откровенничают.
- Поживите с нами, - предложил Кузя, которому стало жаль долговязого парня, ростом с Дон-Кихота, - ну, что вам мешает?
- Возраст, - смеясь, признался Кайранский.
- Старость? - спросил Кузя, умевший поддержать шутку.
- Наоборот. Младенческое желание видеть свою фамилию в титрах, - презирая себя, еще беспощадней признался Кайранский. - Мелочи. Гвоздики в гробу.
- А сколько вам лет? - оробел Кузя, которому еще жальче стало собеседника.
- Ты хочешь сказать, что я уже похоронил свой талант?
- Нет, что вы, - смутился Кузя, - я читал, что талант всегда молодой, даже у стариков.
- Опасное утешение, товарищ читатель, - ухмыльнулся Гена бесцветными губами. - Вот возьму и застряну у вас. А что?.. Я ведь холостой, - ухарски сказал он.
- Оставайтесь, а? - ответил Кузя. - Организуем литкружок.
- Ясно, - посмотрев на него хитрым глазом из-под выкругленной брови, опять ухмыльнулся Кайранский. - Каждый сам себе Кузя своего счастья… Угости еще.
Только он протянул руку, как его позвали к рации оживлять сюжет. Тогда он придумал про шахматы. А теперь сочинил и вовсе прекрасную сценку.
Молодого бригадира, то есть Сашку, должны встречать приодетые старики. Конечно, во главе с дедом Тимкой, как с нашей славой прошлых лет. И этот самый дед Тимка подарит Сашке свой бинокль, свою реликвию, сквозь которую он искал рыбу все свои лучшие годы.
Не знаю, как по-вашему, а по-моему - крепко. Опять Гена привел в действие послушный ему механизм жизни.
- Это здорово, Генка! - кричал Алик. - Есть что снимать! Симочка, бинокль показать крупно, а не между прочим! Преемственность поколений! Как лучше тебе его устроить, этот мировой бинокль? Где?
- На груди, - сказал Сима.
- Фиксируете, Ван Ваныч? - спросил Алик.
- Зафиксировал, - кивнув головой, успокоил Ван Ваныч, довольный, что привезли рыбу и план его удался. Ему важней всего было оправдать командировку.
Все они уже свалились было отдохнуть в доме председателя и, удрученные, разговаривали о своих городских заботах, когда прибежал посыльный от Горбова. Горбов ждал "Ястреба" на причале. Ждал, веря: а вдруг, а вдруг, а вдруг Сашке повезло? И ждал, волнуясь, почему это все пришли, а "Ястреб" пропал. И по радио не отзывается. Может, беда? Ведь "пред" тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо.
Весть о Сашке смахнула киношников с кроватей. Толкая друг друга, они высыпали на улицу и со всех ног кинулись на причал. Молодой бригадир! Вот вам и молодой бригадир! Даже палуба завалена рыбой. Снимать, снимать!
Они суетились, не давая Сашке выбраться из рыбного навала. Люди жали Сашке руки, дотягиваясь до него через борт. Потом все уже поздравили, а он еще стоял. Не велели вылезать. Вокруг раздавались голоса:
- Отличился Сашок!
- Самого Бурю за пояс заткнул!
Дело в том, что дядю Мишу Бурого земляки частенько называли Бурей, всегда с уважением, а сейчас не без подковырки. Всякое кричали, но громче всех киношники:
- Гена! Что ты там делаешь, Гена?
- Пишу речь председателю.
- А где старики?
- Пошли переодеваться.
- Симочка! Как свет?
Симочка вдруг ответил насчет света таким словом, что потом повернулся и сказал в полутьму, где толпилось притихшее население:
- Простите, женщины.
В нем проснулся оператор.
Наконец они и свет наладили, как требовалось, чтобы повторить подход корабля, и еще раз объяснили, кто подходит к "Ястребу", а кто нет, где останавливается Сашка, когда он выберется из рыбы и спрыгнет с палубы на причал, а где Горбов, который скажет короткую речь, всего два слова, после чего, расталкивая женщин, вперед протиснутся старики с биноклем, и уже пора было подавать команду, но вдруг раздался отчаянный возглас Алика. Он кричал так, будто его обманули:
- А жених?
Все забыли о Кирюхе. Теперь вспомнили.
- Жениха немедленно назад на "Ястреб"! - похлопав в ладоши, распорядился Алик. - Эй!
- Жениха на "Ястреб"! - властно повторил Ван Ваныч.
- Жениха на "Ястреб"! - полетело над морем.
- Где Кирюха?
- Где… где… где? - пошло эхо над бочками.
- Найти Кирюху! - приказал Горбов. - Найти Кирюху! Сейчас же! Чтобы через две минуты был на своем постоянном месте.
В толпе посмеивались, но благодушно. Всем нравилось, что такое исключительное зрелище не где-то, а в Аю. Всех радовало, что Сашку будут снимать. И Кирюху будут тоже снимать. А невесту? Пусть и невесту.
- Как с невестой? - спросил Горбов Алика, около которого теперь все время находился, боясь пропустить момент своей речи.
- Приодеть, причесать и в кадр! - крикнул Алик. - Ван Ваныч, я удивляюсь!
- Есть приодеть, причесать! - отозвался по-военному Ван Ваныч и направился во главе девчачьей делегации за Аленой.
Я вам замечу, что вот так живешь, живешь и не знаешь собственных людей. Алена не заставила себя долго ждать, тронула кудри гребешком, скинула простое платьишко, влезла в свадебное, и уже тут как тут, поставила туфельку на каблук и вертит носочком. Алена чувствует себя сегодня звездой экрана. Вроде какой-нибудь Т. Самойловой или Н. Румянцевой. Кого-кого, а ее-то снимут обязательно. И свадьбу снимут. Это в сюжете, который согласован с начальством, с Горбовым. Для Алены Горбов - самый большой начальник.
А Кирюхе на сюжет начхать. Кирюха опять упирается. Расставил ноги, как высоковольтная мачта, и крутит головой:
- Нет, дудки! Я вам говорил - у меня есть свой сейнер. Пересадили? А теперь…
- Ох, Кирюха! - крякнул, потянув губы боком в его сторону, Горбов.
- Это твой сейнер? - вмешался в диспут Ван Ваныч.
- "Ястреб"? Мой.
- Ну и двигай! Живо!
- Я же эту рыбу не брал…
- Формалист в рыбацкой робе! - взвизгнул Алик.
- Ступай на свой сейнер, - наливаясь кровью, велел Горбов.
- Не пойду. Вы какие-то необразованные люди, - завелся снова Кирюха. Сима взмахом руки скомандовал выключить дополнительные прожекторы, чтобы не перегревались, и конец причала растворился в полумраке.
- Ван Ваныч! - крикнул Алик. - Вы можете обеспечить этого человека? Что вы стоите как пень?
Ван Ваныч тоже крякнул, помолчал и ответил:
- Я могу. Как ваша фамилия, товарищ?
- Зачем? - с опаской проронил Кирюха.
- Киногруппа приносит вам извинения, товарищ. Не будьте барышней. Утром так, а сейчас все иначе. Это кино. Творческий процесс. Вы стоите, и дело стоит, товарищ. Дело государственной важности. Вас снимали утром?
- Снимали, ну?
- На вас израсходовали пленку. А пленка - это же деньги.
- Так снимали-то, как я ушел в баркасе на "Нырок", а вернусь, значит, на "Ястребе"? - засмеялся Кирюха.
- Какое это имеет значение? Этих мелочей никто не заметит.
- Это кино, - напомнил Кирюхе сам Горбов. - Важен принцип.
- Долго еще мне стоять? - заорал с сейнера Сашка Таранец. - Кирюха! Не валяй дурака!
- Товарищи! - обратился к ребятам на "Ястребе" Ван Ваныч. - Воздействуйте на своего друга!
И рыбаки с "Ястреба" загомонили, добрые от удачи:
- Киря! Иди сюда!
- Тебя же силком ссадили! Ты не сам.
- Киря! Без тебя "Ястреб" не "Ястреб".
- Не плавал, а всех держит!
Горбов ласково похлопывал Кирюху по спине, как норовистого коня, а сам подталкивал его к сейнеру. Кирюха шел, тормозя пятками, и повторял, мотая головой:
- Как я буду вам же в глаза смотреть?
Сима снова махнул рукой, и прожекторы накалились и отодвинули ночь подальше от причала. Да, ночь… Плыла уже совсем черная, плотная осенняя ночь над морем, какие бывают только на юге. Алик еще раз все проверил, и тут - ох! - обнаружилось, что нет стариков.
- Как нет? - не поверил своим ушам и глазам Горбов. - Где же они?
Пока хлопотали вокруг Кирюхи, приодетые старики исчезли. Алик обессиленно сел на кнехт, такую толстую металлическую тумбу, к которой приматывают мокрыми концами баркасы на ночь, но тут же подскочил, словно гладкий, как пестик, кнехт был вроде ежа, и забегал по причалу.
- Я с ума сойду!
- Кузя, - попросил Гена Кайранский Кузю Второго, оторвавшись от сочинения речи и найдя его глазами. - Ты можешь выяснить, куда делись старики? Не в службу, а в дружбу.
- Я могу! - сказал Кузя, как Ван Ваныч, вспрыгнул на мотоцикл и, пустив впереди пятачок фары, покатил по Аю.
Нет, как хотите, а Кузя Второй - отзывчивый хлопец. И Горбов сказал:
- Вот у нас Кузя Второй - человек! Всегда всем поможет.
Он услышал это, уезжая, и от внезапного сердцебиения прибавил скорость. Первого же старика, пойманного в поселке, Кузя привез на причал. Потом он стал ловить и свозить других. Последним попался дед Тимка.
- Ну, кто бы подвел! - встретил его укором взволнованный "пред". - Кто бы! А то!.. Дед Тимка! У-ух!
- А бинокль? - спросил дед Тимка.
Оказалось, старики ушли втихаря искать старый бинокль. У деда Тимки бинокля не сохранилось, но у кого-то, помнится, был, и дед Тимка отдал наказ откопать бинокль хоть из-под земли, чтобы подарить его Сашке, как по сценарию.
- Какой бинокль? - схватился за голову Ван Ваныч.
- Не нашли, - коротко повинился дед Тимка. - Фиг ее знает, куда она пропала.
- Кто пропала? - заплетаясь, спросил Ван Ваныч.
- Реликвия.
- Бригадир! - крикнул Алик. - Дайте ваш бинокль.
Сашка устало наклонил голову, снял с себя бинокль и кинул в протянутые руки Ван Ваныча.
- Вот вам бинокль! - сказал тот деду Тимке. - Держите.
- Так это же Сашкин.
- Его и подарите.
- Чудеса! - в растерянности прошамкал дед Тимка.
- В кино не видно, папаша, чей бинокль, - засмеялся Ван Ваныч. - Понятно? Как махну рукой, так подшагивайте и вручайте. Понятно?
- Никак нет, - сказал дед Тимка.
Дед - это дед. Пришлось ему долбить все сначала второй раз.
- Репетируем пока речь, - потребовал Алик от Горбова. - Гена! Речь! Начали.
- Товарищи, - с каким-то неожиданным актерским пафосом прогудел Илья Захарыч. - Вот вам и молодой бригадир! Знать, недаром слово молодец идет от молодой. И знать, не зря у нашего Саши такая фамилия, что мы можем сказать: "Молодец - Таранец!"
- Хорошо! - хлоцнул в ладоши Алик. - Только эту последнюю шуточку повеселей и погромче, а сзади все: "Ха-ха-ха!"
- И знать, недаром у нашего Саши такая фамилия, - повысил голос "пред", вслушиваясь в слова, которые ему шептал Гена.
- Ха-ха-ха! - подхватила толпа.
Алик оглянулся на сейнер, и вдруг лицо его напряженно исказилось. Вдруг он крикнул:
- Весь свет на сейнер!
Лучи прожекторов скрестились, и ребята на палубе позажмуривались и позакрывали ладонями глаза. Но Алик смотрел не на них. В том месте, где еще минуту назад стоял Сашка Таранец, наш молодец, зияла черная яма, зиял провал. Рыба была, а Сашки…
- Сашка! - первым позвал Горбов.
- Бригадир! - удивленно просипел Ван Ваныч и вытерся носовым платком.
Сашки не было.