Сейчас пишу тебе это как некий беллетристический экзерсис, а все не могу успокоиться. Я не перестаю о них думать. И самое раздражающее во всей этой истории то, что я не знаю, кто же, в конце концов, из них виновен. Мы всегда успокаиваемся, когда можем вынести приговор. Здесь же я бессильна. Мне даже начинает казаться, что виновата я. Незачем было подслушивать. Нет, серьезно, должен же кто-нибудь быть виновным!
А не виноваты ли мы все - пережившие старые формы брака, семьи, перешагнувшие через них, но не сумевшие найти новые и заблудившиеся?
Но это уже не моя область. Пусть займутся этим моралисты. Хотя, кажется, теперь таковых упразднили. Ну, тогда общественники. Перестраивать так перестраивать, черт возьми!
Ты замечаешь, какие успехи я начинаю делать в "новом" стиле?
Целую тебя в благодарность за терпение, с которым ты прочла мою мазню.
Твоя Лида
P. S. Как твое здоровье? Когда собираешься в Крым? Как успехи в кино Всеволода?
XII
Марья Никитична Вострова - уборщица в санатории - Антону Герасимовичу Печеных
"Кириле", 27 мая
Вы меня, товарищ, не тискайте, а ежели еще будете тискаться, заведующему пожалуюсь. Я тоже сознательная и могу вполне выслушать ваши объяснения насчет душевного состояния, а руками прошу не чепаться. Ответ положите в каменную вазу, которая в розовой беседке.
Маруся
XIII
Студент Павел Ефремов, племянник Угрюмова,- Марии Васильевне Угрюмовой в Ай-Тодор
Москва, 21 мая
Маня,
Вам пишет человек с больной, замученной, отравленной душой, переживающий непереносимое. Вы знаете, как незаслуженно жестоко поступила со мною Катя, и Ваша капля яду была влита в ту чашу, что не минула меня.
В это дикое, безумное время, в этом омуте грязи, лжи, низости, в котором я барахтался и едва не задохнулся,- только один человек глубоко понимал меня, говорил мне правду, поддерживал во мне остаток уходящей воли, удержал от преступления, открыл мне глаза на многое - мой дядя, мой друг, а Ваш муж Михаил.
Он сам был тогда неспокоен, он сам мучился Вашим отъездом и все-таки нашел в себе присутствие духа жить моими страданиями. Он твердо и искренно высказал свое мнение о Кате, об ее измене, об ее бегстве. И с того часа я его бесконечно люблю, безмерно ему благодарен. Он показал мне меня самого и заставил смириться. Я понял, что самая тяжелая правда легче фальши, лжи. Когда человек разбирается в окружающем - он должен знать все, иначе он запутается, потеряет себя.
Я не мог быть нечестным с Михаилом, не считал себя вправе скрывать от него что-либо,- быть может, во вред Вам, самому себе, потому что я сознался ему и в своих дурных побуждениях, в борьбе с которыми за эти дни исчерпались все мои силы.
Я не смел скрыть от Михаила то недостойное, что слыхал и знал о Вас, потому что он страдал, он бродил в потемках - а подозрения, я это знаю по собственному опыту, тяжелее уверенности.
Михаил достоин того, чтобы смело глядеть в глаза правде, как бы она ни была ужасна. Нейтральным я не хотел и не должен был оставаться. Его враги - мои враги. Я ненавижу Вас за те страдания, которые Вы ему причиняете, мне выбирать между Вами нечего - я раз и навсегда с Михаилом.
Вы сказали, когда приехали, что не подадите мне руки за то, что я сказал Михаилу о Вашей любви к Тесьминову, о Ваших с ним свиданиях - каждый раз в отсутствие Михаила. Что же, воля Ваша - рука моя чиста. Я и вторично поступил бы так же. Из приличия можно скрывать истину от постороннего человека, но нельзя молчать, когда видишь страдания ближнего.
Если Вы любите Михаила, как я его люблю,- Вы поймете меня, если же любовь Ваша не полная - нам с Вами не по пути. Пусть буду во всем виновен я - я знаю, что я поступил честно. Благодаря мне Вы приехали в Москву и до конца договорились с Михаилом - он успокоился. Мне больше ничего не нужно. У меня нет и не было задних мыслей по отношению к Вам, я говорил открыто, не скрывался, просил Михаила сослаться на меня. Мне самому было больно за Вас. У Вас не хватило мужества так поступить по отношению ко мне, хотя весь роман Кати был Вам известен, Вы были ее доверенной - Вы обе обманывали меня.
Я желаю лишь добра Михаилу - в этом нет и не должно быть зла для Вас, пока Вы с ним - одно существо.
Если то, что говорят о Вас, клевета - ее легко разрушить, если - правда, то она не должна быть скрыта, не может быть оправдана. Если Вы всей душой, всеми помыслами, всем существом без остатка с Михаилом, как это Вы говорили в свой последний приезд, то тем легче Вам было снять с себя тяжесть тайны, раз она была уже открыта. И тогда, дорогая, милая, хорошая, тогда и я всей душой с Вами - тогда мы союзники. Вы все всегда понимали - поймете и меня.
Павел
XIV
Николай Васильевич Тесьминов - заведующему домом отдыха "Кириле" (записка послана с девочкой из Ай-Джина 28 мая)
Милейший Павел Иванович, прошу Вас передать всем кирилейцам мои искренние извинения в том, что вчера не состоялся мой маленький концерт, обещанный мною. Поездка на Кошку в обсерваторию и непредвиденные катастрофы (падение с лошади) задержали меня значительно дольше намеченного часа. Спешу загладить свою невольную бестактность обещанием играть завтра во что бы то ни стало.
Жму руку.
Н. Тесьминов
XV
Писатель Сергей Пороша - Наталии Максимовне Думко (записка передана во время концерта Тесьминова вечером 29 мая)
Играет он на ять , но мне от музыки пить хочется. Не дернуть ли нам всем к Ибрагиму? Маленький наворот. А?
Пороша
XVI
Наталья Максимовна Думко - Надежде Ивановне Ольгиной (записка, переданная во время концерта Тесьминова вечером 29 мая)
Как бы так устроить, чтобы после концерта утащить Николая Васильевича одного, без Угрюмовой? - он при ней никуда не годен. Пороша зовут к Ибрагиму - пить вино. Сообразите что-нибудь.
Р. Г.
XVII
Художница Раиса Григорьевна Геймер - профессору Леониду Викторовичу Кашкину (записка, переданная во время концерта Тесьминова вечером 29 мая)
Милый Леонид Викторович, не можете ли вы спросить у Тесьминова, почему он назвал свою симфонию "Поединок"? С кем? Не с этой ли несчастной Угрюмовой, которая не сводит с него глаз? У нее вид давно побежденной и поверженной ниц. Еще одна просьба - познакомьте меня с нею, я когда-то знавала ее мужа, мы с ним были друзьями. Она меня интересует как человек и занятная модель.
Р. Г.
XVIII
Мария Васильевна Угрюмова - Николаю Васильевичу Тесьминову (записка, положенная на стол в комнате Тесьминова в 3 часа ночи на 30 мая)
Вы - плохой товарищ. Я больше не в силах. Убирайтесь вон! Уезжайте куда хотите, оставьте меня в покое. Что вам от меня нужно? Зачем вы цепляетесь за меня? Неужели у вас нет настолько чуткости, чтобы понять мои мученья? Никто еще так отвратительно не поступал со мной.
Я ждала вас после вашего концерта до двух часов, я не спала, я передумала всю мою любовь к вам - такую ненужную - и пришла к убеждению, что вы только ради издевательства над человеком принимали ее. С каким трудом я отвоевала себе этот месяц! Я ничего не ждала от вас, вы знаете, кроме внимания. Мы должны были жить общей товарищеской жизнью. Ведь только один месяц. Но вас и на это не хватило. Вас потянуло от меня к другим, вы отделились от меня, вам точно совестно быть вместе со мною на людях. Конечно, совестно! Я чувствую это.
Разве таким вы приехали сюда? Я помню все, что вы тогда говорили: "Я устал, я только ищу покоя, бездумья, тишины. Люди мне страшны, противны. Я никого не хочу видеть, устройте меня около себя. Я буду послушный, ласковый. Только с вами мне хорошо. Мы будем ходить гулять, вы мне расскажете о себе, я стану читать вам, мы будем сидеть на балконе, смотреть на луну, на море, молчать, понимать друг друга".
Все это вы мне сказали слово в слово в день своего приезда. Я была так счастлива. Разве я вас просила тогда о большем, разве я ждала вашей страсти, разве я требовала любви? Все мое существо тянулось к вам, мне хотелось стать перед вами на колени, целовать ваши руки, гладить ваши волосы, но ведь я этого не сделала.
Сдержала себя. Вы сами протянули руку и медленно перебирали своими говорящими пальцами мои пальцы. Может быть, вы заметили, как они дрожали, но, клянусь вам, я делала нечеловеческие усилия, чтобы сдержать эту дрожь. Вы не можете пожаловаться на меня. Но вы жадный. Боже мой, какой вы жадный! Вам все мало. Едва вы глотнули свежего воздуха, в вас снова проснулся бес. Вы забыли все - свою усталость, отвращение к людям, меня. Вы побежали на первый зов. Не спорьте - вас волнует каждый брошенный с любопытством или восхищением в вашу сторону взгляд. Вы любите любовь к вам. Вы неразборчивы - вам все равно, кто вас любит, кто вами восхищается. Вы необычайно восприимчивы к внешним проявлениям внимания и совершенно не чутки к глубокому чувству. Все новое вас прельщает, как ребенка; как ребенок, вы тянетесь жадно к нему руками, хватаете - глаза ваши горят (они всегда горят у вас вспышками, как ракета), целуете - потом ломаете, отшвыриваете прочь и бежите к другому.
Но ведь я у вас прошу только один месяц - четыре недели общей жизни, тридцать дней совсем скромной, невинной близости. Но и этого вы не захотели мне дать.
Так лучше уходите. Оставьте меня. Забудьте о моем существовании!
XIX
Венеролог Федор Константинович Курдюмов - Василию Савельевичу Жданову в "Кириле"
Ленинград, 1 июня
Отвечаю тебе, Жданов, кратко. Некогда - работы в диспансере по горло, народ поразъехался, приходится за пятерых разрываться. Черт их знает - летом всегда затишье, а тут больных по тридцать-сорок на приеме и каждый день новые. Все это твои отдыхи на лоне природы, любовь!
Кого ни спросишь - "от проститутки?" - отвечают: "Ничего подобного - по любви,- совершенно порядочная".
Вот к чему приводят эти твои вопросы и тесьминовское личное счастье. К разнузданности, к гонорее и сифилису. У меня пятнадцать больных заразились от жен, а жены от таких, как Тесьминов. К черту!
Неделю назад привели к нам двух девушек-сестер: одной шестнадцать, другой семнадцать лет. Они пришли в Ленинград из-под Витебска пешком. Собрались учиться. Как водится, без гроша денег. На первой же остановке, когда они, голодные, попросили поесть железнодорожного сторожа, он согласился накормить их при условии, что они ему отдадутся. Он взял их по очереди - девственниц. Что ты об этом скажешь? Сейчас их пристроили у нас в мастерской. А ну-ка, спроси, что они думают о любви и "личном счастии"?
Твой Тесьминов дурак, в лучшем случае - неврастеник. Предупреди его, что, если он будет продолжать метаться от бабы к бабе, ему не миновать моих рук. Я его имел удовольствие знать - в Гомеле. Он приехал туда с женой, спасаясь от голода. Устроился заведовать Музсекцией. Что-то наворачивал. Потом влюбился в маленькую актрису. "Любовь" они закрутили всерьез: он бросил жену, перебрался к ней. Жена ловила его на улице и била по морде. Одним словом - "личная трагедия". При наступлении белых он собрался эвакуироваться, чего-то застрял - с тех пор я его не видел. Ну, а продолжение этого "романа" всякому ясно.
Нет, батенька, гигиена тела и гигиена духа - идут всегда об руку. Любовь - это как дело, выбери его по сердцу и делай, не кидаясь в сторону,- тогда только и делу хорошо, и тебе удовлетворение, и другим на потребу. А десять дел зараз не переделаешь - только напортишь.
О себе скажу одно: с женой своей встретился на работе - было нам с нею сообща ловко, понимали долг одинаково, когда пришлось разъезжаться в разные стороны - увидели, что будет худо,- вот и решили делать дело дальше - сообща: поженились. А люблю я сейчас всего больше - детишек своих. Растут крепышами, вырастут - станут людьми. Они-то, если ты к тому времени все еще не поумнеешь, научат тебя, как строить личную жизнь, себе на счастие, другим на пользу. А мне недосуг.
Курдюмов
XX
Марии Васильевне Угрюмовой - аноним
Местной почтой, 2 июня
Сударыня, Ваш любовник обманывает Вас бесстыдным образом. Это негодяй, я Вам доложу, первосортный. Если желаете убедиться - отправляйтесь сегодня к четырем часам на Ласточкино гнездо (в старый дом). Там у него свидание с докторшей О. Сам собственными ушами слышал - сомнений нет.
Сердечно Вам преданный N.
XXI
Врач-терапевт, ассистент клиники Василий Александрович Васильев - Надежде Ивановне Ольгиной в "Кириле"
Москва, 2 июня
Надюша, дорогая, большое спасибо тебе за розы. Они дошли совершенно свежими - я их поставил у себя на столе. Странно только, что не пахнут. А вот письмо твое мне не нравится. Оно какое-то не такое, как всегда у тебя - толковое и рассудительное. Во многом не разберусь. С одной стороны, выходит так, что тебе в "Кириле" очень весело, что у тебя интересные знакомые, что ты заметно поправилась,- кстати, ты совсем не пишешь, температурит ли тебя днем - я просил следить за этим,- а с другой стороны, ты как-то неясно пишешь, что, несмотря на возможность продлить свой отпуск, ты все же пробудешь в Крыму до конца месяца, а может быть, и того меньше, что ты почему-то должна так поступить. Это уж совсем нелепо. Ты знаешь, как важно тебе набраться сил к зиме - уезжала ты донельзя переутомленной, истощенной и, я уверен, держалась на ногах только нервами.
Грешно было бы сейчас не воспользоваться случаем и по-настоящему не окрепнуть. На будущий год вряд ли удастся снова устроиться в доме отдыха.
Ты пишешь, что хочешь увидеть скоро меня, что у тебя будет серьезный разговор со мною. Ты не можешь сомневаться, что и мне хочется быть с тобой, и чем раньше, тем лучше, но наши отношения, наши чувства настолько прочны, так неизменны, что, право, мы можем быть серьезными и не поддаваться минутным слабостям.
Скажу тебе откровенно - здоровье твое меня сильно беспокоило, особенно в связи с твоим неумением беречь себя от переутомления, и вот почему я настойчиво рекомендовал бы протянуть твое пребывание в "Кириле" возможно дольше. Само собою разумеется, что это мое предложение нисколько не может быть истолковано как нежелание тебя видеть. Ты сама врач и поступила бы так же в отношении меня, если бы это вызывалось необходимостью.
Что касается серьезного разговора, то он, мне кажется, у нас всегда серьезен, поскольку серьезны мы сами в отношении друг к другу, а потому не думаю, чтобы разговор, о котором ты пишешь, требовал исключительной обстановки и спешности. В крайнем случае - в нашем распоряжении почта.
Ты еще говоришь в письме, что я, быть может, недостаточно хорошо тебя знаю, что ты вовсе не такая, как я тебя представляю, что ты сама себя перестала понимать. Это для меня действительно что-то новое. Но объясняю себе такое твое состояние только лишь естественной реакцией, как отражение быстро крепнущей физики, резкой переменой обстановки, среды, вынужденным бездельем после напряженной работы.
Все это пройдет, когда восстановится равновесие. Ошибаться я в тебе не мог, а представлять себе то, чего нет,- не в моих правилах. Я думаю, что еще до получения этого письма ты сама будешь посмеиваться над своей экспансивностью.
Первая и самая неотложная задача перед тобою сейчас - извлечь максимум пользы из своего пребывания в Крыму. Об остальном позабочусь я.
Повторяю, нам незачем задумываться над собою, а следует серьезно подумать о нашем общем ближайшем будущем, когда мы заживем вместе. В выдержке и спокойствии - залог счастья, а любовь наша так испытана, что ей ничто угрожать не может.
Тем более, что осень не за горами.
Крепко целую свою симпатикотонику.
Вася
XXII
Раиса Григорьевна Геймер - Михаилу Андреевичу Угрюмову в Москву
"Кириле", 3 июня
Не радуйтесь и не злорадствуйте. Пишу Вам эти несколько строк вовсе не из желания завязать переписку, а еще менее из желания возобновить знакомство. Пишу только для того, чтобы сообщить, что - я беременна. И отец будущего ребенка - Вы. Сообщаю это для сведения, но отнюдь не для трогательных излияний,- я знаю - Вы чрезвычайно сентиментальны. Не отвечайте - письма буду рвать. Аборта не хочу - ребенок должен жить. Что побуждает меня так поступать? Мое желание.
Что заставило меня сообщить Вам это? Мой долг.
Прощайте.
Р. Г.
XXIII
Из записок Антона Герасимовича Печеных
4 июня
Ну конечно, узнал! Прохвост этот Тесьминов патентованный. Таких бы вешать, а не аплодировать им, как это делают наши дуры и дураки. Вот самые достоверные факты из первых рук. Тесьминов этот уехал из Москвы, спасаясь от жен - у него их две: с одной, невенчанной, он прожил шесть или семь лет, от нее имеется дочь, на второй он женился недавно, расписавшись по форме, но через месяц вернулся к первой, а потом махнул сюда, к этой самой Марье Васильевне, с которой живет открыто… Но это что! Теперь ухлестывает за докторшей - каждый день ей нагло при всех розы из Чаира носит. Вместе они с утра до вечера шляются. Воображаю. Похохочет она, когда все узнает про него! Уж мы постараемся - дур учить надо!
Общественная язва такие люди, как Тесьминов. Талантишком своим не оправдается! Суду гласности предать следует - показательным процессом. И стерва же тоже эта Марья Васильевна! Мать двух детей, жена почтенного человека, ученого, предается адюльтеру , не моргнув глазом. Ну и дом отдыха! От таких дел совершенно разболеешься.