- Дорогая, это был маскарад. Конечно, под маской можно идти куда угодно… А скажите, неужели это серьезно, что блестящий Жорж совсем покидает Петербург? Куда же он едет?
- В Париж… Николенька, мне бы хотелось уехать с вами вдвоем на несколько дней.
- Что вы, Китти, разве это возможно: что скажут! Вот когда мы будем мужем и женой…
- Мне надоело думать о том, что скажут, - немного капризно сказала она. - И не все ли равно - после поста будет наша свадьба. Как вы не понимаете, - продолжала она страстно, - что я вас настолько люблю, что остальное для меня не существует. Я не дорожу ничем! Я все принесу вам в жертву. Если бы я была замужем, я для вас бросила бы мужа… Мне иногда кажется, что вы меня не любите! - вдруг вырвалось у нее со слезами.
- Китти, я удивляюсь, что это с вами? Как вам не стыдно! Вы такая спокойная, сдержанная, ваша корректность во всем так меня восхищала. Я не хочу думать, что между нами могут происходить такие сцены, - вы просто расстроены чем-нибудь. Уж не отъездом ли милого Жоржа? Смотрите, я буду ревновать! А кстати, объясните мне действительные причины его отъезда. Я ничего не понимаю. Говорят, он едет к своему брату. Да что он, сошел с ума? Ведь это узнают, и его карьера окончена.
- А если он любит брата и хочет его видеть? - сказала Накатова немного сухо.
- Он мог с ним повидаться, не трезвоня об этом. Говорят, отец выгнал его. Как это все глупо!
- Я не нахожу. Впрочем, если и глупо, то смело.
- Конечно, женщинам нравятся безумные поступки, они называют это геройством. Но к лицу ли геройство нашему Жоржу? Отец не станет ему присылать денег, и он сам одумается. Наконец, кредиторы его не отпустят, - расхохотался Лопатов.
- Тетя Соня платит его долги и будет поддерживать его первое время.
- А, вот как… Посмотрим, посмотрим, что из этого выйдет. А кстати, отчего вы, Китти, так редко бываете у вашей тетушки, право, это не хорошо, она так одинока. Хотите, пойдем к ней завтра?
- Хорошо, Николенька, но у нее страшно мрачно, она вечно плачет.
- Тем более ее надо развлечь.
Он встал, подошел к Накатовой и поцеловал ее в лоб. Она сразу просветлела, прижалась к его груди и тихо прошептала:
- Какой ты добрый, Николенька.
Лопатов и Накатова, раздеваясь в передней у тети Сони, слышали только обычный гам попугаев, но, проходя по гостиной, Екатерина Антоновна услыхала какие-то другие звуки. Она приостановилась.
- Что это? - тревожно спросила она.
Из будуара доносился захлебывающийся смех тетушки.
- Кажется, с тетей истерика - подождите меня здесь, - сказала она Лопатову. Откинув портьеру, она вошла в будуар и в изумлении остановилась. Тетушка хохотала.
Она переводила дух, взглядывая на Талю, которая тоже заливалась смехом, валяясь по дивану.
Попугай Васька, сидя на спинке дивана и глядя на Талю, неистово выкрикивал:
- Крокодил! Ах, крокодил!
- Тетя Соня, что с вами? - наконец произнесла ошеломленная этой сценой Накатова.
- Ах, это ты, Катюша… ох, как они меня насмешили! - заговорила тетушка оживленно. - Ты послушай, что говорит эта сумасшедшая девочка! Petites femmes! Понимаешь, petites femmes!
- Да в чем у вас дело?
- Екатерина Антоновна, милая, меня Ренан со смеху уморил! - кричала с дивана Таля. - Я никогда так над Джером-Джеромом не хохотала!
- Ах, крокодил, крокодил! - старается перекричать ее Васька.
Накатова зажала уши.
- Уймите его, Талечка, уймите! - кричит тетушка, махая руками. Таля хватает шаль и завертывает попугая, который неожиданно произносит:
- Оппопонакс! - и замолкает.
- Видишь, Катенька, - оживленно говорит тетушка, - мы читали с ней Ренана. Ну… ну, дошли мы до молитвы в саду Гефсиманском, а эта шальная девочка так и прыснула со смеху. В ладоши хлопает. "В чем дело?" - спрашиваю, а она кричит: "Все ждала, когда француз до petites femmes договорится! Вот и договорился! Одолжил, действительно. Не Христос смотрит на Иерусалим, а сам г-н Ренан с Монмартра на Париж!" - и со смеху на диван повалилась, а Васька испугался, проснулся, крылья расставил и говорит: "Вот и скандал". Просто потеха! Да ты садись, милая, как хорошо, что ты сегодня приехала. Погода-то какая чудесная!
- Значит, вы теперь выезжаете, тетя?
- Да что поделаешь, вот этот бесенок меня на выставку таскал! - указала она на Талю, которая, высвободив Ваську из-под шали, утешала его кусочком сахара.
- Вот спасибо Тале, что она вас оживляет, - сказала Накатова. - Только смотрите, не смешите тетушку - у нее слабое сердце, и ей вредно так хохотать.
- Ах, какая же вы, Софья Ивановна, отчего вы этого мне не сказали, когда я вас к Анисимовым в пятый этаж таскала? - с упреком воскликнула Таля.
- К каким Анисимовым? - удивилась Накатова.
- Так, Киттенька… Тут одно семейство бедное… ужасно бедное, вот Таля мне рассказала… Да это пустяки. Ну, как ты поживаешь?
- Тетя, я не одна, - вдруг вспомнила Накатова, - со мной Николай Платонович. Можно ему войти?
Чай пили в столовой, Таля хозяйничала, и опять Накатовой казалось, что это ее дочка, милая, веселая девочка, болтающая всякий вздор.
Ей приятно было видеть оживленное лицо тетушки.
- Знаешь, Киттенька, - жалобно заговорила тетушка, - вот прошу Талю ехать со мной на дачу, а она упирается. Что же это будет, если я останусь одна?
- А что моя мама скажет, как я домой не приеду? - спросила Таля, покачав головой.
- У вашей мамы вон сколько детей, неужели она мне хоть одну не может уступить? Я всегда одна…
- Помните, Таля, вы мне когда-то говорили, что вы считаете справедливым быть там, где вы нужнее, - оживленно заговорила Накатова. - Вы можете съездить домой и, повидавшись с родными, вернуться.
- Не бросайте меня, Талечка, как же я без вас… - сказала Софья Ивановна растерянно.
Таля вдруг бурно сорвалась с места и, подбежав к Софье Ивановне, обняла ее.
- Я вижу, Наталья Алексеевна вас полюбила больше родной матери и, конечно, уже не расстанется с вами, - насмешливо сказал Лопатов.
- Не больше, а одинаково! У меня много, много любви, на всех хватит! - весело воскликнула Таля, прижимаясь щекой к щеке тети Сони.
- Великолепно!
- Что такое, Николенька? - спросила удивленно Накатова, словно разбуженная этим восклицанием Николая Платоновича.
Автомобиль мерно покачивался, и ей приятно было уноситься в этом мерном движении с ним, с любимым. Она закрыла глаза и, прижавшись к нему, забыла все на свете. Весь мир, все люди казались ей такими далекими и ненужными. Пусть они там копошатся где-то, она была одна с ним, а за окном автомобиля не было ничего, да, ничего: там плыли какие-то ненужные люди-тени, может быть, попадая под колеса автомобиля, под колеса колесницы, везущей ее любовь. Да разве существует что-нибудь на свете, кроме ее любви!
Восклицание и резкое движение Лопатова словно пробуждают ее от чудного сна.
- Я восхищаюсь вашей протеже! Мне сначала она казалась дурочкой, а теперь я вижу, что она умница и большая шельма.
- Что вы говорите, Николенька?
- Ах, Китти, Китти, до чего вы наивны! Неужели вы не понимаете эту особу? Разве вы не видите, как она втерлась к вашей тетушке? Если это будет продолжаться, она окажется ее наследницей.
- Что вы, Николенька? Она? Эта наивная Таля? Нет, я слишком хорошо ее знаю, знаю, что она не умеет притворяться.
- Давно вы ее знаете? Всего каких-нибудь три месяца! Разве можно верить, что молоденькая девушка с удовольствием сидит с этой больной старушонкой! Это ловкая авантюристка и больше ничего! - раздраженно крикнул Лопатов.
Екатерина Антоновна смотрела на него с удивлением. Она никогда не видала его таким раздраженным, и ей бросились в глаза неприятные складки вокруг его румяных губ.
- Я не знаю, Николенька, - заговорила она, - почему вам пришло в голову. Ну допустите даже, что Таля притворяется, что она делает все с корыстной целью, но я вижу, что тетушка ожила, тетушка поздоровела и, видимо, счастлива. Она всегда была добра и сердечна, но ей как-то не приходило в голову кому-нибудь помочь, выручить кого-нибудь. Посмотрите, с каким удовольствием она теперь занялась всеми этими бедными курсистками, с которыми свела ее Таля. Что же тут дурного?
- А не приходит вам в голову, что эта барышня со своими бедными курсистками оберут вашу тетушку? Вы обратили внимание на этот рассказ, где тетушка будто бы обязана каким-то "воскресением" этой merveille. Смотрите, Китти, чтобы дом и дачи тетушки не перешли в руки этой проходимки. Я даже подозреваю, что ваш кузен Жорж за одно с нею, это, наверно, одна шайка! Что это он вдруг раскаялся? Всегда шлялся по кабакам… и по…
У Николая Платоновича вырвалось площадное слово, от которого Накатову передернуло, но он этого не заметил и продолжал все так же взволнованно:
- И вдруг тоже почувствовал воскресение. Наверное, если бы тетушка была ханжой, он бы пошел в монастырь, а если бы она занималась спиритизмом, он стал бы медиумом, но ваша тетушка только сентиментальна, и, конечно, роль возрожденного грешника - самая легкая. А вы любуетесь! Любуйтесь, а тетушкино наследство пройдет мимо вашего носа.
- Пусть! Я не нуждаюсь, и мне не надо этого наследства.
- Да вы знаете ли, сколько оно составляет, это наследство?
- Я никогда этим не интересовалась.
- Около двухсот тысяч, я это знаю наверное, а вы говорите: пусть! Я удивляюсь вашей доверчивости, вашей наивности. Женщина за тридцать лет рассуждает как институтка!
Он замолк и сердито стал смотреть в окно.
Она молчала, смотря на него с испугом.
Через минуту он, повернувшись к ней и заметив этот ее взгляд, схватил ее руки и весело и добродушно заговорил:
- Милая Китти, право, меня возмущает, когда доверчивого человека хотят обворовать. Вы знаете, как я люблю вас и как мне дороги ваши интересы. Я, делаясь вашим мужем, должен оберегать вас, Китти. Моя Китти!
Он властно притянул ее к себе и стал целовать ее губы.
Сначала эти губы были холодны, но потом потеплели и стали отвечать на поцелуи.
"Он меня любит, он волнуется за меня и заботится обо мне. Как он добр! - проносилось в ее отуманенной поцелуями голове. - Стоит ли нам ссориться из-за какой-то посторонней девушки или даже из-за тетушки?" Как они все далеки и не нужны ей, когда он целует ее.
- Ты придешь к обеду, Зиночка? - спрашивает худенькая пожилая дама, робко отворяя дверь в маленькую темную переднюю, наполненную кухонным чадом, где молодая девушка торопливо надевает пальто.
- Не знаю! Я от вашего чада теряю аппетит на целый день! - нетерпеливо отвечает девушка.
- Вернись пораньше, прислуга ночью будет стирать, и мне придется вставать, чтобы отворить дверь.
- Ну так я совсем не приду ночевать, пойду к подруге.
Девушка отворяет наружную дверь, готовая уйти.
- Нет, нет, Зиночка, лучше я подожду, только ты ночуй дома, я всегда беспокоюсь.
- Это еще что за насилие над моей личностью! Когда захочу, тогда и приду.
Девушка вышла на площадку лестницы, хлопнув дверью.
- Все, даже муфта пропахла этой гадостью, - ворчала девушка, спускаясь с лестницы.
Она была, очевидно, взволнованна: густые черные брови ее были сдвинуты, красивое личико пылало.
Она была брюнетка, судя по этим густым бровям и красивым темным глазам, но волосы ее выцвечены перекисью водорода до золотистого цвета.
Она знала, что она делала, - эти волосы удивительно идут к ней, и контраст черных глаз и золотых волос делает ее почти красавицей.
Ей всего двадцать лет, но сейчас, когда ее полные, яркие губы слегка надуты, а все лицо выражает гнев и беспокойство, она кажется старше.
Сегодня словно нарочно все сложилось так, чтобы расстраивать и злить ее.
Отец отказал ей в десяти рублях, а ей нужны, необходимы белые туфли: на драматических курсах у них вечер - она читает мелодекламацию. У отца нет денег, это она знает, но от этого ей не легче.
Ах, как ее томит вся эта обстановка, этот кухонный чад, эти вечные отказы. Скоро ли это кончится! А самое главное, что ее грызет, это то, что не ладится самое главное, то, от чего зависит вся ее дальнейшая жизнь…
Зиночка торопливыми шагами входит в ворота большого казенного здания.
На мрачном казарменном дворе солдаты, звонко стуча, ломами скалывают лед. Грязные брызги летят во все стороны. Молодые безусые лица в бескозырках кажутся совершенно одинаковыми.
Зиночка всегда торопится перейти этот двор: ей кажется, что все эти одинаковые солдаты знают, что она идет к поручику Лопатову, у которого живет его брат, и пересмеиваются. Она терпеть не может заходить к нему в этот "офицерский флигель", но делать нечего: последнее время эти свидания было так сложно устраивать! Дома принимать его она ни за что не хотела. Конечно, она так поставила себя в семье, что ни отцу, ни матери не давала отчета в своих знакомствах, но дома была ужасная обстановка: вечно пахло кухней, и прислуживала растрепанная баба в грязном переднике и стоптанных туфлях.
Зина познакомилась с Лопатовым год тому назад в концерте в пользу чего-то, где она имела такой шумный успех в танцах à la Дункан.
Первое время она была уверена, что блестящий молодой человек даст ей блестящую обстановку, о которой она мечтала, но в этом пришлось скоро разочароваться. Он не скрыл от нее, что дела его запутаны, долги огромны, и, если он не поправит своих дел богатой женитьбой, ему придется оставить службу и придворную должность и уехать к теткам в провинцию.
Ей сначала льстило его ухаживание, но потом она влюбилась в него, эта страсть была так сильна, что почти заглушала желание роскоши и блеска.
Эта женитьба его, пока она была в проекте, не тревожила ее, ей она казалась выходом из теперешнего, угнетавшего ее положения.
Он даст ей роскошь, туалеты и сделает ей карьеру. Она, вращаясь в театральных кругах, хорошо понимала, как первые шаги к сценической славе трудны без денег или без покровительства.
Ну что же, если он и будет женат? Это только придаст особенную пикантность их любви.
Ей всегда нравилась роль "демонической женщины", эти роли она с особенным удовольствием играла на сцене, но в жизни они ей не удавались.
Первый ее любовник бросил ее для другой женщины. Это ее так оскорбило, что она хотела умереть, но тут за ней стал ухаживать известный артист, и самолюбие ее было удовлетворено. И на этот раз роль "демонической натуры" принадлежала скорей ему. Артист уехал, но на этот раз она не пришла в отчаяние, она только что поступила на драматические курсы и увлеклась ими.
Она подавала большие надежды и заняла между ученицами первое место.
У нее были молодость, красота, но не было рамки, а эту рамку могла ей дать только богатая женитьба Лопатова.
Но когда эта женитьба стала решенным делом, Зину охватила ревность, ее стала ужасать мысль, что Николай Платонович может вдруг полюбить свою жену. Накатова совсем не подходила к созданному Зиной типу забитой, жалкой девы, которую она собиралась презрительно жалеть.
Отчего он стал как будто холодней к ней, Зине, отчего избегает свиданий под предлогом сплетен? Теперь, идя к нему, она волновалась до боли в груди.
За дверью послышались шаги, и молодой белокурый солдат пропустил Зину в узкую, светлую переднюю.
- Дома? - спросила она.
- Никого нет, но, должно, скоро будут, - весело улыбаясь, отрапортовал солдат.
Она поморщилась, ей и эта улыбка на глуповатом лице показалась насмешливой.
- Я подожду, дай чаю! - резко сказала она, проходя в комнату.
Эта комната так хорошо была ей знакома: с большим письменным столом, восточною мебелью и оружием, развешенным над тахтой.
На стенах оленьи рога, на полу медвежьи и волчьи шкуры - трофеи охоты Николая Платоновича.
Около простеночного зеркала две гравюры, изображающие скачки, и над письменным столом портрет покойного отца Лопатова в форме того же полка, в котором теперь служил брат Лопатова.
Зина сбросила пальто, муфту и шляпу на кресло и, подойдя к зеркалу, поправила волосы.
"Я лучше, конечно, лучше этой Накатовой", - мелькнуло у нее в голове.
Она вынула карандаш, провела им по своим и без того темным ресницам, слегка подкрасила губы, попудрила нос. Все необходимые для этого грима снадобья она вытаскивала из сумочки синей кожи, которую достала из своей огромной муфты.
Взглянув еще раз в зеркало, она взяла книгу и легла на диван. Читать она не читала, а чутко прислушивалась, не раздается ли звонок в передней, но все было тихо, и слышалась только неровная стукотня ломов, скалывающих лед.
Боль в груди не проходила, это ожидание было мучительно; она составляла сцену между ней и им.
Отчего эти сцены ей не удаются с ним? Отчего она, усвоившая себе капризно-повелительный тон со всеми мужчинами, как-то пасует перед ним, Лопатовым?
Зачем она его так любит?
О, как бы она хотела полюбить другого теперь, а ему бросить презрение, заставить его мучиться, ревновать!
В передней раздался звонок.
Зина быстро выдернула шпильки из волос, приняла грациозную позу спящей, спустив с дивана ногу в ажурном чулке, и закрыла глаза.
Лопатов отдавал какие-то приказания в передней, потом открыл двери в комнату, где лежала Зина. Она не шевельнулась, тогда он тихонько попятился опять в переднюю и закрыл дверь.
Зина подождала несколько секунд, потом вскочила. Ей пришла мысль, что Лопатов оденется и уйдет, так и не повидавшись с нею.
- Николай! - позвала она.
- Сейчас, - отозвался он из спальни. Она быстро побежала к двери и дернула ее.
Лопатов стоял, нагнувшись у туалетного зеркала, старательно приглаживая пробор щеткой.
Черный галстук как-то смешно выглядел на белоснежной рубашке.
Николай Платонович, увидав входящую в комнату Зину, слегка поморщился.
- Мне нужно говорить с вами, - гордо сказала она.
- Милая моя, я страшно тороплюсь.
- Вы всегда торопитесь!
Эту фразу она хотела сказать насмешливо и гордо, но слова сами собой сказались почти жалобно.
- Ты прекрасно знаешь, что я занят.
- Я должна знать правду, слышите! - возвысила она голос.
- Ну хорошо, я заеду вечером.
- Я не верю вам, вы всегда теперь находите предлоги не приходить. Я должна говорить с вами.
- Пожалуйста, отложим до вечера.
- Нет, сейчас! Неужели вы смеете считать меня за женщину, которой можно пренебрегать! - закричала она почти истерически.
- Иди, Степан, - приказал Лопатов, и, когда дверь за денщиком закрылась, он повернулся к Зине и строго произнес: - Вы меня удивляете, что это за ежедневные сцены?
- Я не переношу вашего бесцеремонного отношения ко мне! Разве я из тех женщин, с которыми можно поступать, как с вещами? Я горда! Вы это знаете; если вы сейчас не останетесь здесь со мной, я ухожу, и ухожу от вас навсегда.