* * *
Каждую субботу Прошин взял себе за правило посещение секции каратэ - вспоминал молодость. Секция считалась закрытой, ведомственной, но тренер - давнишний, еще со школьных лет, приятель его - устроил пропуск. В секции кроме зала с татами, гирями и тяжеленными мешками с песком, висевшими на канатах, имелись также бассейн, сауна и батут.
От четырехчасовых занятий он получас громадное удовольствие: мышцы наливались силой, походка становилась пружинистой, легкой, а после сауны тело охватывала истома свежести и здоровья.
Одно было плохо во всех этих физкультразвлечениях - недоставало компаньена, а публика, собиравшаяся в секции и состоящая главным образом из профессионалов, Прошина не привлекала. Созрела идея пригласить Полякова.
Услышав о каратэ и прочих ужасах, тот поначалу отнекивался, но затем, соблазненный бассейном и сауной, согласился.
В секцию он прибыл с ящиком чешского пива; Прошин же, этого напитка не признававший, удовлетворился квасом - ледяным, крепким; от него щекотало в носу и наверстывались слезы.
Благодетеля своего он затощил вкушать прелести жизни в ведомственной бане не только из расчета на то, чтобы посидеть за компанию в раскаленном пару голышом; сверхзадачей бы докторская. Шло смутное время игры. Бегунов об анализаторе молчал, но можно было недеяться на самое лучшее, в том числе на выигрыш вояжа в Австралию. Дело оставалось за диссертацией - с ней определенно не успевалось, и гипотетические сроки проталкивания ее на ученом совете, рассылка экземпляров по авторитетам и сбор отзывов переваливали далеко за октябрь.
И Прошин возложил надежды на Полякова.
Тот сидел на гладкой струганой скамье, вытирал обильный пот и, постанывая от жары, вливал в себя очередную бутылку пива.
– Ты, Леха, умный мужик, - говорил он в перерывах между жадными глотками. - Местечко нашел подходящее! Все, я теперь тоже с тобой… Кости ломать- уволь, а в баньке с превеликим удовольствием…
– Конечно, старик, конечно, - поддакивал Прошин, думая, как бы начать разговор. Начинать в лоб не хотелось. - Ты почему не женишься? - внезапно спросил он.
– Ты что? - поразился Поляков. - За идиота меня считаешь? Или за старого хрена? Не-ет, брат, я еще… - Он подвигал дряблыми бицепсами. - Я еще… У меня же их пропасть! - отыскался, наконец, точный ответ. - Ты чего…
– А любовь?
– Я необычайно люблю себя.
– Классик писал, что одинокий человек всегда находится в дурном обществе.
– Я душа дурного общества, - ответствовал Леонид Мартынычю - Ты чего, жениться надумал?
– Упаси бог! - поднял руки Прошин. - Просто… подчас одному бывает тяжело. Одиночество - свобода, но и кандалы.
– Леша, одиночество - не только определение состояния, это категория философская. Но я не любитель философствовать. Голова пухнет. Я низменный эпикуреец и считаю одиночество оптимальной формой развеселого бытия. У меня куча знакомых, в том числе и женщин. Они развлекают, и развлекают неплохо. А надо побыть одному - чего проще? Выруби телефон и будь.
– Я о другом одиночестве…
– А другого нет. Ну, если откопается ненароком, знать его не желаю. И тебе не советую. Заведи себе веселых приятелей, Леха. Мы же в мире людей, и прозябать в мире людей в одиночку опасно! Охо-хо, парок как жжет! В следующую субботу обязательно меня с собой прихвати. Ну, парец, а?!
– В следующую врят ли получится, - закинул Прошин удочку. - Над диссертацией надо корпеть. К октябрю я должен защититься.
– Почему именно к октябрю?
– Отец на пенсию собрался…
– Та-ак. Ясно. Обжираловка перед голодухой. Понял. - Поляков отставил бутылку. - Тебе требуется моя поддержка?
– Не откажусь. - Алексей неторопливо отхлебнул кваску.
– Заметано. Тащи манускрипт. Как там с анализатором?
Миттельшпиль диалога. Переломный момент. Кризис. Апофеоз.
Если бы Поляков узнал, что анализатор погиб, Прошин мог бы встать, уйти и забыть нового друга навеки.
Если бы анализатор пребывал в здравии, он мог бы навеки забыть о стране эвкалиптов.
– Анализатор зарубили, - проронил Прошин.
– Как?! - подскочил Поляков.
– А так! - весело сказал Алексей. - Тема себя не опрпавдала. Нам дают работенку куда лучше. Международное сотрудничество в области цветного телевидения. Труб на светодиодах пришло - весь склад завален… - И он рассказал Полякову розово-голубую легенду.
Тот ерзал на скамейке от восхищения.
– Леха, это же вовсе клад! Но ты осторожнее… Тут суммы. А ты под прицелом, балда. Никакого у тебя навыка маскировки и объединения вокруг себя полезных людей.
– Ну, знаешь, - сказал Прошин. - Мафию создать тебе не дадут, раз. Во-вторых, все эти идеи без позитивного начала. А это симптом бесперспективности. Так что лучше без них. И безопаснее!
– Безопаснее? Идиот! - сказал Поляков, омывая из бутылки пивом голову. - Тебя раздавят. Не они, так… мы. Позитивное начало! Тебя воспитывали на так называемых честных принципах, и тебе просто жаль и лень отказаться от привычного и выдуманного не тобой. У тебя психология рыбки-прилипалы.
– А у тебя акулья психология?
– У меня акулья.
– Ну что же… Тогда прилипнем к тебе, - пошел Прошин на попятную. - Может, ты и прав. А если последует удивительная метаморфоза, и я тоже превращусь в акулу? - Он усмехнулся и поднял на Полякова глаза. - Не испугаешься?
– Волк волка не грызет, ворон ворону глаз не выклюет, - отозвался тот, тяжело дыша.
Как акулы, - не уверен, но, по-моему, то же самое… Кто знает, Леха, может, за нами действительно правда? - добавил он и откупорил последнюю бутылку.
"Правда - это когда не ставят знак вопроса", - подумал Прошин, но промолчал.
* * *
В понедельник, на утреннем совещании, Бегунов объявил о закрытии темы. После окончания летучки Прошин вышел во дворик и призадумался.
Как сказать об этом в лаборатории он просто не знал.
Только что отгремела первая весенняя гроза. В воздухе были разлиты ласковая дождевая прохлада и запахи пробуждающейся зелени, робким налетом подернувшей ветки деревьев.
Лиловые, с розовыми прожилками червяки копошились в теплых лужах. Прошин постоял, вдыхая горький запах молодой березовой листвы, подумал о том, как незаметно промчалась зима, как вообще незаметен, ужасающе незаметен бег времени, и отправился в кабинет.
Сначала он хотел поговорить с Авдеевым.
Тот явился без промедления. Был он насторожен и хмур, будто заранее предчувствовал недоброе.
– Вот, Коля… - Прошин бесцельно крутил на столе пузырек с чернилами.- Так вот и живем. Сняли нашу тему. По приказу министра. Бегунов сейчас только что меня как обухом…
– А-на-ли-за-тор?! - Авдеев подскочил к Прошину. Нижняя челюсть у него дергалась Почему?! Я ведь…
– И медики от своей версии отказались, горестно прибавил тот. - Представляешь, гады какие…
– Версия?! - Авдеев уже кричал. - Была версия! Я же нашел! Медики не знают! А ведь… это ты… - вдруг медленно произнес он. - Ты… меня заставил всех обманывать…
– Коля… не на шутку перепугался Прошин. - Зачем ты так? Я виноват, да! Но я же ради тебя… Это там… отменили! - Он указал в потолок. - Там-то смотрят с позиций плана, финансов…
– Я добьюсь. Сейчас к Бегунову… - Авдеев оправлял пиджак.
– Хочешь доказать, что ты гениальнее Глинского? - сощурил глаза Прошин. - Тогда опоздал. Заявление в загс уже подано… - И по изменившемуся лицу Коли понял: эта ложь решила в итоге все…
В кабинете стало тихо. Из коридора доносилось шарканье подметок, и кто-то, словно в насмешку, просвистел за дверью свадебный марш, прозвучавший в ушах Авдеева как марш похоронный…
– Почему я досих пор на что-то надеюсь? - Спросил он не то себя, не то Прошина.-
Мне давно пора бы привыкнуть к этой непроходимой невезухе. А я? Кручусь, волнуюсь, все куда-то бегу, будто боюсь: обгонят… А не надо бежать. Того и обгоняют, кто бежит. А кто никуда не торопится, того не обгонит никто. Ни-кто!
Прошин, исподлобья посматривающий на него, нервничал. Он понимал: достаточно Авдееву подняться этажом выше и зайти к Бегунову, все может мгновенно…
– Коля… - Он интуитивно подыскивал слова.- У нас тебе ничего не пробить. Но я обещал… И обещание выполню. У меня есть товарищ в одном НИИ. Такой… Блат в аду и в Пентагоне. Он поможет тебе. Так что… дело не кончено. А вообще, старина, тебе надо забыть Наташу и уйти отсюда, - выпалил он напрямик. - Здесь ничего не добьешься.
– Да, - сказал Авдеев. - Здесь, да и везде… ничего.
– Я сейчас позвоню этому человеку. - Прошин подвинул к себе телефон. - А ты пока иди в лабораторию, сообщи ребятам…
Когда Авдеев вышел, Прошин с ожесточением потер лоб и, сильно хлестнув себя по щеке ладонью, набрал номер Полякова.
– Привет, покровитель, - сказал он монотонно.- Как протекает ваша удивительная жизнь?
– Жизнь как у желудя, - прозвучал в трубке бодрый ответ. - Если сорвешься какаянибудь свинья обязательно съест. И никому не пожалуешься - вокруг одни дубы. Как хохма?
Прошин усмехнулся.
– Продай в газетку. Там юмор ценят. В рублях. И слушай другую хохму. Сегодня официально сняли тему. Но вышел конфуз: представляешь, один из моих парней нашел способ сезошибочного определения злокачественных образований в организме. А теме-крышка!
– Не повезло мужику…
– Еще как!… Так у меня предложение - возьми парня к себе, а? Не прогодаешь.
Прикинь - есть готовое решение. Отличная тема; в каком смысле, ты понимаешь… Дои ее заработаешь и славу как руководитель и… все остальное. Ну?
– Слушай, парнишечка, а как в таком случае медики? Я без их благословления…
– Это я улажу, - сказал Прошин и вспомнил Татьяну. - Это… один момент…
– Решение не липа?
– По-моему нет. В общем, мы договорились, да? Я присылаю человека к тебе…
Конечно, восстановить что-либо не просто. Но ведь можно! Предъявишь решение, медики поддержат - и вперед! Пробьешься! С твоим-то весом… ха-ха. Престижное дело! Сунь начальству положительный результат, а после верти работой, как хочешь.
– Не учи отца, как детей… Лучше скажи: почему ты сам против такой престижной работы?
– Леня, - ответил Прошин серьезно. - По-моему, мы с тобой начали варить одну кашу. У меня цветное ТВ, а у тебя- аналицатор на интегралках… Добро пропадать не должно.
– А этот парень? Ты в нем… не нуждаешься? Только не ври…
– Старик, - сказал Прошин с грустью. - Тут глубоко личное дело. Да, этот парень здесь ни к чему. Он очень хороший, ты не думай… Но он не нужен мне…
И Прошин перекрестился.
Глава 5
Глава 5
Светлые майские дни минули Прошина стороной. Он не замечал ничего вокруг себя, погрузившись в каждодневную, изнурительную работу над докторской. Ранним утром, наспех позавтракав, выезжал из дома и возвращался к ночи; падал на давно не стиранные простыни и забывался в тяжелом сне. Его торопило время. А идти к Полякову с рыхлым, недоработанным материалом было неприлично, глупо, да и вообще не возможно после того, как Авдеев, никого не поставив в известность, уволился, подделав подпись Прошина на заявлении, и куда-то исчез.
И вроде бы в круговерти дел отошел Коля на задний план, забылся, как забывается все грязное и досадное, что было в жизни, но под конец того последнего дня, когда ровную стопочку листиков охватил коленкор переплета, когда оставалось, может быть, с гордостью осознать громаду своего труда и стараний, у Прошина засвербили всякие мысли: анализатор, больные… Он не мог понять свое состояние; тягостное, расплывчатое раздражение на самого себя… Что такое?… Совесть? Простое, режущее слово… Наверное, да.
Он долго не мог уснуть, мучимый этой проклятой, неизвестно откуда свалившейся совестью Сон, пришедший к нему под утро, был воспаленным и коротким. Несколько раз он вскакивал, замерзая в холодном поту. Неужели заболел?! Хворей он боялся безгранично и слепо, сам не понимая причин такого страха, но сегодня понял, что именно страшило его: болезни, эти сигналы о бренности живого, напоминают, что надо свершить несвершенное, закончить незаконченное, а что создал он? Или хотя бы начал создавать? Диссертацию?
Горький смешок.
Вышел на балкон. Великолепное июньское утро. Солнышко. Поливальные машины, радуги воды, весело передвигающиеся вдоль чистых, сухих тротуаров. Теплый, порозовевший кирпич домов. Запах смородины. Белые лепестки вишен, быдто будто тысячи мертвых бабочек, усыпавшие землю. Осыпались вишни. Прощай, весна! А он и не заметил ее расцвета, быстрого бега ее…
Душный полумрак комнаты. Слабый ветерок, веявший через раскрытую дверь балкона, перебирал листки диссертации, лежавшей на столе по соседству с немытой тарелкой и надкусанным куском хлеба. Прошин замер. Мелькнуло сумасшедшее желание - выдрать из переплета страницы и затем, сминая их в хрусткие комки, швырять куда-попало… Но прикасаться к диссертации было боязно и противно, как к битому стеклу.
Он повалился на одеяло, чувствуя плещущийся в глазах страх за себя и перед самим собой.
Вчерашнее суетное желание достичь уже близкой цели, бегать, изворачиваться, исчезло; теперь была безучастность, стах перед расплатой и богом, строго глядевшим сквозь него иконой древнего письма.
– Всю жизнь я лгу, - сказал он иконе. - И не только дядям и тетям, но и себе! Я словно запрограммирован приносить зло. Почему? Или так надо кому-то? Но тогда пусть этот, кому так надо, даст мне свободу от себя!
– А разве интересно быть роботом? - вмешался Второй. - А? То-то. Затем, знаешь, помучиться иной раз просто-таки полезно… Духовно растешь! Да и грези искупаются. Другое дело, если тебе разонравится Игра, тогда вот… Муки-то от нее…
– И что же тогда?
– Сам не знаю.
– Ты ведь всегда меня утешал…
– А мне надоело.
– Ну так я могу сказать тебе, что будет тогда! - Прошин распахивал окна. - Тогда ты заставишь меня влюбиться, и жениться, и даже видеть смысл в детских штанишках. Вывернемся! Я не из породы стреляющих себе из пистолета в рот!
– Ну и ну, - сказал Второй, исчезая. - Глядите, какой оптимизм! Впрочем, что ж… одобряю.
– А теперь на работу! - Прошин перевел дыхание. - Не расслабляйся, старик. Будь… собой. Тебя искушает… бог!
"Я псих, - с вымученной ухмылкой думал он, спускаясь к машине. - Точно!"
* * *
Около гаража Прошин столкнулся с Зиновием.
– Здоров, начальник! - сказал тот.- А мы тут тебе сувенирчик припасли… - И показал напоминающую клещи штуковину: вороненый стержень, а на конце его два изогнутых серпами граненых клыка, отливавших булатной голубизной.
– Сувенир? - подозрительно спросил Прошин.
– Прибор - замрите мухи! - ответил Зиновий компетентно. - Противоугонное средство карающего назначения. Значитца, так… Лезут к вам в машину. Ключик в замок, он будет попроще… Тут выскакивают эти друзья… - Он потряс "клешней". - Одна из-под "торпеды", другая - на педальку акселератора… Тресь-есть! Нога-рука.
– Так он же кровью истечет, - сказал Прошин, коснувшись пальцем острия клыка, этот бандит…
– Так бестолковых и учат, - уверил Зиновий.
– То есть капкан на автомедвежатника, - подытожил Прошин в раздумье. - Что же… Идейка реакционная, но где есть собственность, должна быть и охрана ее… А где охрана - там гуманизм извечно ни при чем. Ставь! Сколько с меня?
– Вопрос дипломатический. - Зиновий почесал "клешней" за ухом.- Пятьдесят. Но это же аппарат!
– К концу дня успеешь?
– Ну, все в лучшем виде…
Прошин отправился к себе в кабинет. У двери остановился, взглянув на новую табличку "Иностранный отдел", сменившую прежнюю, двуязычную, что казалось ему выспоренной.
Новшество, однако, вышло боком: кто-то из недругов соскреб первые три буквы и теперь сияющая позолотой надпись гласила не что иное, как "странный отдел".
Прошин сжал зубы, пробормотал: "И таких ты жалел!" - плюнул и вошел в кабинет. Там он застал Глинского.
– Леша, ты всегда был мне другом, - начал тот.
– Ой, Сереженька, откель слова такие? - удивился Прошин. - Надо что-нибудь, да? Ты уж сразу выкладывай.
– Да, у меня просьба. Океанологи приглашают меня и Лукьянова на испытания "Лангуста". Пошли вместо Лукьянова Наташу…
– А как же бедный Федя Константинович? Крым, море, воздух… Обделим старикана, нет?
– Он с июля в отпуске. Август - отгулы.
– Подумаю, - кивнул Прошин. - Ты, кстати, отчего до сих пор не женат? Я просто заждался: когда ж Натали сменит фамилию? Наталья Глинская! Звучит! А что такое… Воронина. А? Или дело не клеится? Поведай. Мы ведь, как ты изволил выразиться, друзья… - Прошин достал из стола пакетик с орешками миндаля и начал колоть их.
– Не пойму я ее, - как бы про себя произнес Сергей и раздраженно повел плечом, словно пытаясь высвободить его из футболки.
– Да она не для тебя! Тьфу! - Прошин сморщился и выплюнул в окно крошево горького зернышка. - Ничего у тебя с ней путного не получится, Серега, помяни мое слово!
"А если все-таки вернуть его? - подумал он.- Не поздно же…"
– Так как насчет командировки?
– Я подумаю, - повторил Прошин. - И знаешь… поедем-ка мы сегодня вечером поваляться на коврике в кимоно. Я покажу тебе парочку трюков из айкидо и одну элегантную штучку из кун-фу - пяткой в висок, стреляющий такой удар, сбоку…
– Мне… приказано ехать?
– Ага. Часам к пяти подходи к машине.
Сергей ушел. Прошин разобрался с международной перепиской и призадумался. Его неожиданно привлекла мысль о поездке в Крым. Почему бы не поехать самому? Но с кем?
Вот был бы Роман… Хотя с ним тоже как-то… скучно. Ну, а с Ворониной, если та согласится?
Ого, интересно! Поехать с этой пай-девочкой. Да еще отбить ее у Сереги, ха-ха-ха! А ведь в самом деле мысля оч-чень оригинальная, и почему не попробовать?
В два часа он пообедал и до пяти играл сам с собой в "самолетики", поражая стреляющим из-под пальца карандашом нарисованные на бумаге крестики. Затим отправился к машине.
Глинский уже сидел там, скучая. Подбежал Зиновий. Дыша портвейном, произнес напутственную речь о технике безопасности в обращении с карающим устройством "клешня" - и поехали.
В шесть часов вечера, одетые в кимоно, Сергей и Прошин прыгали на батуте - разминались. Затем присели отдохнуть в уголке, прислонившись к прохладной, обитой кожаными матами стенке. Прошин достал из сумки банку виноградного сока и, сделав глоток, замычал от удовольствия.
– Слушай, Серж, - сказал он лирически-воодушевленно. Помнишь, как мы сюда ездили раньше? Три раза в неделю, как повинность отбывать… И были ребята - самое то…
Может, нам снова… начать?
Сергей уловил многозначительность и усмехнулся.
– Вряд ли… И насчет дзюдо вряд ли, и… насчет каратэ…
– Значит, ты здесь только из-за того, чтобы я с тобой отправил Воронину? Потакаем капризу? Взятка присутствия?
– Да! - Глинский с вызовом поднял на него глаза. - Да, я сам по себе. И ищу свое окружение. А быть с тобой… прости - значит быть одному… Ну, плюс, вернее, минус та банда что достает тебе дефицитное пойло, жратву, шмотье… И вообще с тобой - смейся не смейся - страшно.
– Да разве я баба-Яга, деточка? - улыбнулся Прошин. - Съем тебя? Дурак ты! Прибился к стаду: оно большое, глупое, и в нем не боязно. Раскрыть тебе шире глазенки?