Нет, надо быть гениальным и чистым, чтобы перешагнуть расставленный против тебя рогатки, даже не заметив их. Вот они - благость и счастье таланта".
– Дидактичность твоя очаровательна. - Он дергал заевший хомутик "молнии", пытаясь застегнуть папку. Но с чего это на тебя нашло, а? Раньше, помнится…
– И давай без упреков, - оборвал его Бегунов. - Это в конце концов не порядочно.
Вся моя предыдущая поддержка - аванс. Аванс, данный тебе для дальнейшего самостоятельного, бескорыстного служения науке. В качестве ученого, администратора - все равно. Пусть аванс дан тебе как сыну. По блату, что называется. Но я надеюсь, на индульгенцию со временем ты мне заработаешь…
– Так, - сказал Прошин, поднимаясь. - Значит гуляй Вася, искупай мои грехи?
К нему медленно подкатывала беспомощная, слепая злоба… Все рушилось!
– Леша, - смягчился Бегунов. - Хорошо. На условное научное руководство я согласен. Но куда ты торопишься? Все впереди. И докторская и Австралия…
Это привело Прошина в бешенство.
– Ты меня за дурака считаешь? - еле слышно процедил он и, ухватив спинку стула, с силой отпихнул его в сторону. - Оптимизм какой, скажите пожалуйста! Впереди!
Знаешь ты, что впереди, как же! Тоже мне, господь Бог и сонм пророков!
– Ну, не Австралия, так что-нибудь другое, - улыбаясь, сказал Бегунов.
– Ты… - выдохнул Прошин, поджимая губы. - Ты… изгаляешься надо мной. Да?!
Осенила… человека благодать! Под старость! Снизошло! Принципиальность. Да чтоб.. я… еще…
Когда он выходил из кабинета, то неудержимо захотел хлопнуть дверью. Так хлопнуть, чтобы вся штукатурка поосыпалась. Но и это желание осталось неосуществленным: вошедший Михайлов, учтиво наклонив голову и придержав дверь пропустил его вперед.
Дверь плавно затворилась. Прошин очутился в "предбаннике" и, чувствуя себя растоптанным, подло обманутым и вообще дураком, состроил кислую улыбку курьерше, поливавшей цветочки, и вышел вон.
– Тьфу, ты, - вырвалось у него растерянно и бессильно. - Надо же… как.
Он остановился у висевшей в коридоре доски почета и механически обозрел фотографии передовиков.
Михайлов улыбался во весь рот, и улыбка его показалась Прошину издевательски-злорадной. В лице Лукьянова застыло тоже нечто подобное: какая-то плутоватая ирония…
Рядом с Лукьяновым красовалось изображение его, Прошина.
Он уставился на своего двойника взглядом, исполненным безутешной мольбы и скорби, словно делясь горестями и ища поддержки, но напрасно: тот смотрел куда-то вскользь, мими, и глаза его выражали ледяное равнодушие и презрение.
Пока разогревался двигатель и отпотевали стекла, он сидел, ощущая под пальцами холодную пластмассу руля, и, неопределенно тоскуя, созерцал опустевшую стоянку автомобилей. Рабочий день кончился, институтские корпуса темными глыбами теснились на обнесенном забором пустыре, и лишь лампа над воротами, звеня жестяным колпаком, раскачивалась на ветру, слабо освещая заснеженный пятачок перед КПП.
В машине потеплело, но уезжать он не спешил. Собственно, он и не знал, куда уезжать. И тут кольнуло: если позвонить Ирине? Прямо сейчас. Позвонить, подъехать, встретиться…
Позвонить Прошин решил из автомата возле ее дома. Так, по его мнению, было даже лучше. Существовало, правда, одно "но"; встреча могла и не состояться. Но сумасбродное желание толкало в этом случае на поступок вовсе нелепый: просто побродить вокруг дома, с юношеским благоговением созерцая стены, тротуары, деревья, видевши ее…
Возле ее дома повесили "кирпич", но бросать машину на улице и топать пешком во двор к автомату Прошин не пожелал и проехал под знак. Впереди шагала парочка: парень и девица. Прошин мигнул фарами, но дорогу ему не уступили: парень- расхлябанный. Долговязый, в облезлой шубке и голубых порточках в обтяжку, - не оборачиваясь, указал в сторону
"кирпича".
Прошин передвинул рукоять переключения передач на нейтраль; двигаясь по инерции, подъехал к ним вплотную и, когда бампер почти коснулся ноги парня, выжал газ. Мотор взревел на холостых оборотах, и парочку разнесло по сторонам. Прошин ухмыльнулся. И обмер: перед ним, испуганно выставив руки, стояла Ирина.
– Ты что… дурак?! Псих?! - в оконце появилось неестественно белое, с черной полоской усиков лицо парня. - Ты… сволочь… - Рот у него дергался. - Перепил. Да? Там знак!
– У вас машина - людей давить? - с возмущением начала она и осеклась…
– Здрасьте, - сказал Прошин весело. - Простите, что напугал.
– Да у тебя права надо отобрать! - разорялся парень, вращая глазами. - Напугал, ничего себе!
Прошин, морщась, посмотрел на него. И неужели этот…
– Боря, - сказала она, приходя в себя. - Это.. Алексей.
– Чего? - не понял тот.
– Алексей. Ну, я говорила же…
– А-а, - протянул Боря с невыразимым проезрением. Он отступил на шаг и, поправляя свои мушкитерские волосы, взглянул на Прошина так, словно приготовился с одного маха проломить ему череп. - Но нас вроде никуда подвозить не надо…
Он, видимо, был обо всем информирован.
Прошин рассеянно отвернулся. Оскорбление было столь велико, что убило способность к каким-либо эмоциям, лишь отстраненно представилось, как сейчас с размаху, боком он ахнет этому мерзавцу коленом в солнечное сплетение и, когда тот, по рыбьи разинув рот, начнет оседать на землю, подцепит его апперкотом в челюсть.
– Вы мне что-то хотели сказать? - Она демонстративно прижалась к парню.
– Что-то, наверное , и хотел… - ответил Прошин задумчиво.
– Ну вот вы вспоминайте, а мы пошли, - высказался Боря, торопливо увлекая ее прочь.
Прошин посмотрел на машину. Крыло Зиновий выправил замечатьльно - ни намека на вмятину. Мастерски выправил. Великолепно. Отлично выправил Зиновий. Да.
Эмоций по-прежнему не было. Никаких. Лишь засосало под ложечкой, и сразу нахлынула убивающая все мысли усталость.
Глава 3
Глава 3
К обычаю считать дату рождения праздником Прошин относился скиптиески по двум причинам. Во-первый, календарь был для него олицетворением той претившей ему условности, что, объяв всю внешнюю сторону мира, безраздельно и деспотически в ней господствовала; во-вторых, соглашаясь с правом именовать день появления человека на свет днем радости, он не мог согластится с подобным отношением к последующим повторениям этого дня, считая их датами, уготованными скорее для скорби и размышлений, нежели для веселья. Свои дни рождения он принципиально не отмечал. Однако приглашение Тани на празднование ее тридцатилетия принял с радостью, ибо готовила она превосходно, Андрея он не видел около года, и, кроме всего прочего, пора было как-то нарушить однообразное плетение цепочки пустых вечеров.
Дверь открыла Таня: нерядная, разрумянившаяся, с хмельным весельем, лучившимся в золотисто- карих, чуть раскосых глазах… Косметики - минимум. Прическа - произведение искусства. Платье - торжество безукоризненного вкуса хорошей швеи.
– Как я тебе? - полунасмешливо- полукокетливо вопросила она. - Все же ничего баба, а? Тридцати не дашь…
– Как свежий сливочный торт, - плотоядно осклабился Прошин. - Что слова? Если я скажу, что ты очарование, я не скажу ничего…
– Кого мы лицезреем?! - В перспективе коридора, с сигаретой в зубах, появился Андрей.
– Наконец-то мы потолкаемся животами! - в тон ему откликнулся Прошин, и они расцеловались.
– Ну, дуй к столу, - сказал Андрей. - Садись и непивайся до восторга.
– Да погоди ты… Как живешь-то, поведай…
– Приемы, визиты… Очень красиво. - Андрей оперся на груды шуб, повисших на на накренившейся вешалке. - Надоело до смерти. А ты?
– Работа, дом, машина. И тоже надоело до смерти.
– Нет в жизни счастья, - сказал Андрей.
– Да, - подтвердил Прошин, вглядываясь в его лицо и поражаясь, как же тот сдал.
Бесчисленные морщины, нездоровая матовость кожи, грузная фигура только подчеркивалась девственной чистотой рубашки и спортивным покроем брюк.
– Ну, выглядишь ты превосходно, - заключил Прошин.
– Ах, милый лжец, - сказал Андрей. - Выгляжу я скрерно.
Теперь он стоял на фоне приколоченный к стене оленьих рогов. Казалось они росли из его головы.
Прошин невесело усмехнулся. Андрей, следуя его взгляду, обернулся, посмотрел на рога…
– Ты чего?
– Чего я?
– Чего, говорю, стоишь, проходи… - Андрей убрал руку с его плеча. - Пора начинать.
Прошин вошел в комнату. Гости как раз тушили сигареты и поднимались к столу. Гурман и чревоугодник, Прошин живо оценил ситуацию и вскоре пребывал в выгодной близости самых изысканных блюд.
"Осетра поближе… "Камю" - тоже… Всего одна бутылка, и не распробуешь… Салат - на фиг, а вот беленькие маринованные - это да, вещь…"
– Поляков, - представился сосед, человек с одутловатым лицом и тяжелой челюстью.
– Ваш коллега.
– Даже? - Алексей, пропустив мимо ушей тост, машинально чокнулся с гостями.
– Да. А зовут меня Леонид Мартынович.
– Стоп, - призвдумался Прошин. - Вы, случаем, не связаны с микроэлектроникой?
– И не только случаем. Всей прошлой и будущей жизнью.
– Профессор Поляков? Ну, слышал, конечно… В нашем НИИ восхищались вашими работами…
– Ну-ну, бросьте. А то растаю. - В голосе Полякова звучала ирония, но тем не менее было видно, что он польщен. - А вы, кажется, главенствуете над лабораторией? Дико заняты, наверное? Не до науки?
– Почему же, - сказал Прошин. - Вот… докторскую начал…
– За успех, в таком случае… - Поляков повертел стопку. - Линия ваша верна: кандидатов - мильен, докторов - существенно меньше. Доктор… это дело другого рода. Это…
Он выдержал паузу, глядя Прошину прямо в глаза. - Власть. Деньги. Конечно, счастье не с этом, но и в этом что-то есть…
– Да, - сказал Алексей. - И не что-то, а много конкретных и вкусных вещей. И с этими словами он занялся осетром, вытащив серебряной лопаточкой из середины рыбины изрядный, украшенный морковной звездочкой и волнистой полосой майонеза кусок маслено блестевшего мяса.
Расправившись с осетриной, вышел покурить на кухню. Там возле плиты, рассеянно почесывая фильром сигареты лоб, стоял Андрей. Табачный дым стлался у него по волосам.
– Грустишь? - поинтересовался Прошин
– Отдыхаю. - Тот оторвался от раздумий. - Кому пирушка, кому работа. У меня, например, благодаря этому вечеру и тем, кто на нем присутствует, должна вскоре появиться в трудовой книжке новая строка… И вот, Леша, думаю… До чего же все пошло! Накупил жратвы повкуснее, собрал десяток морд с полномочиями и, опоив, обкормив, устроил себе то, на что не жаль положить и тысячу. Ну, плюс любезости, всякие слова…
– Что значит "ну"? - сказал Прошин. - Бутылка коньяка - это только бутылка коньяка. Важно, с кем ее выпить и как… Кстати, у меня под боком некто Поляков…
– О да, забыл… - Андрей поднял палец. -Это как бы подарок для тебя. Имя небольшое, но имя. В общем, смотри. Вдруг полезный контакт?
– Да, - раздался голос Полякова, внезапно ступившего на порог. Нас действительно хотели познакомить Леша. И в первую очередь этого хотел я. Пойдемте в другую комнату, поговорим. Сейчас как раз начнется момент дробления массы по общности натур…
Танюша, принесите нам кофе. Буду очень благодарен.
* * *
Догорала свеча. Прозрачные, искристые капли воска тяжело скатывались по ее светящемуся изнутри стволу; застывали, становились матовыми, неживыми, сливались в волнистые нити сосулек.
Прошин пил кофе, смотрел в окно, где в голубом свете фонарей мельтешил сухой снег, и слушал Полякова. Тот сидел напротив, сложив руки на груди и, морщась от дыма, говорил:
– Вы знаете, как я рос, Леша? Я рос в простой семье. Папа - счетовод, мама - кассир на станции метрополитена. Протекций и наследства, сами понимаете… Воспитание тоже - без пианин и иностранных языков. С помощью ремня и внушения одной трогательной мысли: чтобы всласть жить, надо до пота трудиться. Однако родители мои не замечали одной малюсенькой а то время проблемки, что в наши дни трансформировалось уже в проблемищу. У нас стало много "своих людей", и теперь, чтобы всласть жить, трудиться до пота не обязательно, достаточно быть "своим" в какам-то тесом кругу.
– С этим нужно бороться?
– Я полагаю так: бороться с этим… хлопотно. Потом, стать "своим" проще, нежели лезть во всякие драки и более того - побеждать в драках. Тут есть, конечно, элемент гиперболы, но подчас не столь важны средства выражения идеи, сколько сама идея.
– Ну, а суть идеи? - сказал Прошин.
– Надо принимать законы жизни, вероятно… - объяснил Поляков. - Это, безусловно, точка зрения обывателя, ну да а кто мы? Знаменатели у нас одинаковые…
– Что-то не пойму… - Прошин хмуро посмотрел на собеседника. - Вы хотели со мной поговорить, по-моему…
– А, вас интересует деловая часть? - Поляков изобразил оживление. - Пожалуйста.
Про погоду, как полагается в светском обществе, мы… обсудили. Итак. Для начала хочу заметить о себе как о человеке практического склада ума. Это, уверяю, неплохая черта характера, и во многом благодаря ей я доктор наук, заместитель директора и те де. М-да.
Так вот. Меня всегда интересовал ваш институт. Прекрасный институт! Широкие международные связи, чего не сказать о нас… Специфика! - Он вздохнул. - Многих ваших я знаю. Но мне хотелось бы подружиться , ну…
– Со мной, например, - подсказал Прошин.
– Да, - кивнул Поляков. - Где-то так…
– Подружились, например, - продолжил Прошин.
– И хватит, - откликнулся Поляков. - На первый раз. А на следующей недельке жду вас у себя. Хлопнем по рюмашке, поговорим…
– Опять о социальном зле?
– Ну, а чего… О диссертации вашей, если хотите. Трудности у вас есть?
– Есть. Над диссертацией нет руководителя, в диссертации нет идеи.
– А Бегунов? - Поляков ковырял спичкой в зубах.
– А Бегунов - честный человек.
– Но у него должен существовать заряд либеральности по отношению к своему сыну хотя бы?
– Заряд уже выстрелил. - Прошин сложил пальцы "пистолетиком" и надул щеки.
– Это плохо, парень… Кстати, давай на "ты"… - Спичка соскользнула, переломилась о десну, и Поляков зашипел от боли.
– Давайте на "ты", согласился Прошин.
– Значит, на следующей недельке?
– А если попозже?
– Жду звонка, - Поляков страдальчески причмокивая, вытащил из бумажника карточку. - Мои координаты.
Прошин, не глядя сунул бумажку в карман. Затем встал, выглянул в коридор… Гости уже целовались, запаковываясь в шубы.
– Народ разбегается, - сказал Прошин, не оборачиваясь. - Пора и нам… Вас подвести, сэр?
– А… у тебя машина есть? Какая?
– Скромного черного цвета, - сказал Прошин. - Называется ГАЗ-24, "Волга". Ну, подвезти?
– Я своим ходом… - Поляков застенчиво улыбнулся. - Я тоже машиной… Беленькой, правда. Но названия схожи - "Вольво".
* * *
Иногда одиночество было невыносимо, оно угнетало Прошина, как головная боль, но порой, преодолев скуку, он вдруг начинал испытывать горькую, торжественную сладость своей отделенности от мира людей, похожую на смутное приближение к мудрости. Втакие минуты ему казалось, что по-настоящему познать людей можно лишь вдалеки от них, от их веселий и застлья, наедине с собой припоминая лица, слова, поступки и постепенно, будто кусочек за кусочком очищая икону от черных, непроглядных слоев, открывать характеры, оголять чувства, постигать тайный смысл человека - его души, его жизни. Но это было не часто.
Обычно ему безвольно желалось общения, и тогда, завалившись на тахту, он названивал всем знакомым подряд, что было глупо, но помогало; как, впрочем, и телевизор.
Он уже взял записную книжку, готовясь приступить к безрадостной процедуре "обзвона", но отложил шпаргалку… Номер телефона вспомнился сам собой - отчетливо, как и был записан, представился этот номер перед глазами…
Длинные, длинные гудки.
– Здравствуйте, Ира. Это Алексей.
Она молчала.
– Ира, мне необходимо встретиться с вами.
– Знаете… - Это "знаете" у нее получилось резко, но только вначале; в конце слова голос смягчился, и, продолжала она вынужденно мягко и соболезнующе: - Сегодня я, к сожалению, занята. В нашем кинотеатре хороший фильм и… Ну, я уже приглашена.
– Я понимаю, - сказал Прошин. - Но, может, после фильма?
– Ну, давайте… Подъезжайте часам к десяти. Я как раз пойду выгуливать собаку…
Прошин посмотрел в зеркало. Там косенько улыбнулись и покачали головой.
– Хорошо, - согласился он, болшим усилием подавив раздражение. К десяти я… - Он еще не договорил, когда она повесила трубку, приведя его этим в бешенство.
– Собаку! - сказал он с горчайшей улыбкой.
Потом заставил себя успокоиться. В конце концов кто он для нее? Нелепый, назойливый тип… Да и что привлекла- то его в ней?! И тут дошло - схожесть с Олей, бывшей женой.
Схожесть неуловимая, загадочная, и чувствовать ее было дано только ему одному, искавшему ту, что когда-то любил и утратил в обмен на одиночество, в других женщинах. Но Ира… нет, это не нахождение утерянного, лишь осознание его… И ехать на какое- либо свидание он уже не собирался. Единственное, что безотчетно желал, - увидеть ее еще раз, пусть издалека, украдкой, но увидеть, потому что она была дорога ему за необъяснимое чувство, называемое любовью, или за напоминание об этом чувстве - все равно…. Он должен был как-то проститься с ней.
… Машину он оставил в переулке, неподалеку от кинотеатра и встал в отдалении, наблюдая за входом. К вечеру мороз усилился. Холод лез в рукава, за шиворот, костенели ноги… Ее не было. Может, не тот сеанс? Или вообще не тот кинотеатр?.. Нет, все верно. Вот прошелся ее обожатель. Те же голубые штанишки, тонкие ножки, патлы… Этот стереотип столичного хиппового мальчика был Прошину хорошо знаком и сравнительно ясен за тем исключением: как может красивая и, главное неглупая женщина относиться с симпатией к этакому хлыщу.
Как его? Ах, да. Боря.
Боря, составляющий в некотором роде загадку, снова прошел мимо, и до Прошина донеслось его сдавленное изречение относительно климата центральной Европы. Боря тоже порядком замерз.
Между тем толпа у кинотеатра начала редеть… Ирины по-прежнему не было. Прошин взглянул на Борю. Теперь это был основной ориентир. Взглянул… и насторожился. Тот стоял в тени, у пустых лотков, в окружении двух неизвестных. Что- то неблагополучное было в этих неизвестных - и по тому, как пьяно они покачивались, как заслоняли Борю - растерянно, словно ищя поддержки, крутившего головой…
– Ну, извините! - донесся до Прошина дрожащий тенорок его соперника по делам сердечным. - Я же нечаянно! Ну, плюнул…
– Не гони фуфло! Ты… тут, сука, на улице, как верблюд, сука… - изрекла одна фигура с длинными обезьяньими ручищами, одетая в тулуп.
– Я попрошу… - с надрывом произнес Боря.
Прошин, заинтересованный, подошел ближе. Теперь перед ним была огромная спина того, кто, загородив Борю, выяснял с ним отношения. Слева стоял другой - гражданин лет сорока с бурым жеванным лицом, в заношенной военной ушанке; новенькая телогрейка, дорогой мохеровый шарф, обмотанный вокруг шеи… С пьяным добродушием он наблюдал за развитием событий. Пьян же он был, судя по всему, смертельно. Раскрытый рот, золотые коронки, мертвая улыбочка, остановившиеся глаза…