II
- Что такое стряслось? - спросил Прягин, пожимая нам руки. - Пожар у тебя случился или двести тысяч выиграл?
Кабакевич загадочно посмотрел на Прягина.
- Не шути, Прягин. Дело очень серьезное. Скажи, Прягин… Мог бы ты вступить в дело, которое может дать до трех тысяч процентов дохода?
- Вы сумасшедшие, - засмеялся Прягин. - Такого дела не может быть.
Кабакевич схватил его за руку и, сжав ее до боли, прошептал:
- А если я докажу тебе, что такое дело есть?
- Тогда, значит, я сумасшедший.
- Хорошо, - спокойно сказал Кабакевич, пожимая плечами и опускаясь на диван. - Тогда извиняюсь, что побеспокоил тебя. Обойдемся как-нибудь сами. (Он помолчал.) Ну, что… был вчера на скачках?
- Да какое же вы дело затеваете?
- Дело? Ах, да… Это, видишь ли, большой секрет, и если ты относишься скептически, то зачем же…
- А ты расскажи, - нервно вскричал Прягин. - Не могу же я святым духом знать. Может, и возьмусь.
Кабакевич притворил обе двери, таинственно огляделся и сказал:
- Надеюсь на твою скромность и порядочность. Если дело тебе не понравится - ради Бога, чтобы ни одна душа о нем не знала.
Он сел в кресло и замолчал.
- Ну?!
- Прягин! Ты обратил внимание на то, что дома главных улиц Петербурга сверху донизу покрыты тысячами вывесок и реклам? Кажется, больше уже некуда приткнуть самой крошечной вывесочки или объявления! А между тем есть место, которое совершенно никем не использовано, никого до сих пор не интересовало и мысль о котором никому не приходила в голову… Есть такое громадное, неизмеримое место!
- Небо? - спросил иронически Прягин.
- Земля! Знаешь ли ты, Прягин, что тротуары главных улиц Петербурга занимают площадь в четыре миллиона квадратных аршин?
- Может быть, но…
- Постой! Знаешь ли ты, что мы можем получить от города совершенно бесплатно право пользования главными тротуарами?
- Это неслыханно!
- Нет, слыхано! Я иду в городскую думу - и говорю: "Ежегодный ремонт тротуаров стоит городу сотни тысяч рублей. Хотите, я берусь делать это за вас? Правда, у меня на каждой тротуарной плите будет публикация какой-нибудь фирмы, но не все ли вам равно? Красота города не пострадает от этого, потому что стены домов все равно пестрят тысячами вывесок и афиш - и никого это не шокирует… Я предлагаю вам еще более блестящую вещь: у вас тротуарные плиты из плохого гранита, а у меня они будут чистейшего мрамора!"
Прягин наморщил лоб.
- Допустим, что они и согласятся, но это все-таки вздор и чепуха: где вы наберете такую уйму объявлений, чтобы окупить стоимость мрамора?
- Очень просто: мраморная плита стоит два рубля, а объявление, вечное, несмываемое объявление - двадцать пять рублей!
- Вздор! Кто вам даст объявления?
Кабакевич пожал плечами. Помолчал.
- А, впрочем, как хочешь. Не подходит тебе - найду другого компаньона.
- Вздор! - взревел Прягин. - К черту другого компаньона… Но ты скажи мне - кто даст вам объявления?
- Кто? Все. Что нужно для купца? Чтобы его объявление читали. И чтобы читало наибольшее количество людей. А по главным улицам Петербурга ходят миллионы народу за день, некоторые по нескольку раз и всё смотрят себе под ноги. Ясно, что - хочешь, не хочешь, - а какой-нибудь "Гуталин" намозолит прохожему глаза до тошноты.
- Какую же мы прибыль от этого получим? - нерешительно спросил Прягин. - Пустяки какие-нибудь? Тысяч сто, полтораста?
- Странный ты человек… Ты зарабатываешь полторы тысячи в год и говоришь о ста тысячах, как о пяти копейках. Но могу успокоить тебя: заработаем мы больше.
- Ну, сколько же все-таки? Сколько? Сколько?
- Считай: четыре миллиона квадратных аршин тротуара. Возьмем даже три миллиона (видишь, я беру все минимумы) и помножим на 25 рублей… Сколько получается? 75 миллионов! Хорошо-с. Какие у нас расходы? 30% агентам по сбору реклам - 25 миллионов. Стоимость плит с работой по вырезыванию на них фирмы - по три рубля… Ну, будем считать даже по четыре рубля - выйдет 16 миллионов! Пусть - больше! Посчитаем даже двадцать! На подмазку нужных человечков и содержание конторы - миллион. Выходит 46 миллионов. Ладно! Кладем еще на мелкие расходы 4 миллиона… И что же останется в нашу пользу? 25 миллионов чистоганом! Пусть мы не все плиты заполним - пусть половину! Пусть - треть! И тогда у нас будет прибыли 10 миллионов… А? Недурно, Прягин. По 5 миллионов на брата.
Прягин сидел мокрый, полураздавленный.
- Ну, что? - спросил хладнокровно Кабакевич. - Откажешься?
- По… подумаю, - хрипло, чужим голосом сказал Прягин. - Можно до завтра? Ах, черт возьми!..
III
Я вздохнул и заискивающе обратился к Кабакевичу и Прягину:
- Возьмите и меня в компанию…
- Пожалуй, - нерешительно сказал Кабакевич.
- Да зачем же, ведь дело не такое, чтобы требовало многих людей, - возразил Прягин. - Я думаю, и вдвоем управимся.
- Почему же вам меня не взять? Я тоже буду работать… Отчего вам не дать и мне заработочек?
- Нет, - покачал головой Прягин. - Это что ж тогда выйдет. Налезет десять человек, и каждому придется по копейке получить. Нет, не надо.
- Прягин!
Я схватил его за руку и умоляюще закричал:
- Прягин! Примите меня! Мы всегда были с вами в хороших отношениях, считались друзьями. Мой отец спас однажды вашему - жизнь. Возьмите меня!
- Мне даже странно, - криво улыбнулся Прягин. - Вы так странно просите… Нет! Это неудобно.
Я забегал по кабинету, хватаясь за голову и бормоча что-то.
- Прягин! - сказал я, глядя на него воспаленными глазами. - Если так - продайте мне ваше право участия в деле. Хотите десять тысяч?
Он презрительно пожал плечами.
- Десять тысяч! Вы не дурак, я вижу.
- Прягин! Я отдам вам свои двадцать тысяч - все, что у меня есть. Подумайте, Прягин: завтра утром мы едем с вами в банк, и я отдаю вам чистенькие, аккуратно сложенные двадцать тысяч рублей. Подумайте, Прягин: когда вы входили сюда, вы продали бы это дело за три рубля! А теперь, - что изменилось в мире? Я предлагаю вам капитал - и вы отказываетесь! Бог его знает, как у вас еще выйдет это дело с тротуарами!.. Городская дума может отказать…
- Не может быть!! - бешено закричал Прягин. - Не смеет!! Ей это выгодно!!
- Торговые фирмы могут найти такой способ рекламы не достигающим цели…
- Идиотство!! Глупо! Это лучшая в мире реклама! Всякий смотрит себе под ноги и всякий читает ее…
- Прягин! У меня есть богатая тетка… Я возьму у нее еще двадцать тысяч и дам вам сорок… Уступите мне дело!!
- Перестанем говорить об этом, - сухо сказал Прягин. - Довольно!! Кабакевич… я завтра утром у тебя; условимся о подробностях, напишем проект договора…
- А, так… - злобно закричал я. - Так вот же вам: сегодня же пойду в одно место, расскажу все и составлю свою компанию… Я у вас из-под носа выдерну это дело!
Я вскочил и побежал к дверям, а Прягин одним прыжком догнал меня, повалил на ковер, уцепившись за горло, и стал душить.
- Нет, ты не уйдешь, негодяй… Каба… кевич… Помо… ги мне!..
Нечаянно, в пылу этой дурацкой борьбы, мои глаза встретились с глазами Прягина, и я прочел в них определенное, страшное, напряженное выражение…
Кабакевич был удивительный человек.
- Прочли, - догадался он, освобождая меня из-под Прягина. - Ну, довольно. У вас разорван галстук… Не находите ли вы, что кислоты слишком подействовали на лакмусовую бумажку?
- Вот не ожидал я от него этого, - тяжело дыша, проворчал я.
- Ага! - засмеялся старый Кабакевич. - Ага? Прочли? Глаза-то, глаза - видели? Ха! Такую вещь приходится читать не каждый день!..
Трудолюбивый Харлампьев
Как-то в дружеском разговоре его спросили:
- Вы знаете, в каждом человеке есть какое-нибудь одно качество, которое резко выделяется на общем фоне; какое качество есть у вас?
Он поднял серые глаза, в которых застыла вековечная печаль, и скромно сказал:
- Трудолюбие.
Все засмеялись.
- Только-то? Ну, это маловато.
- Ничего… Я очень доволен этим качеством, и с меня его хватит.
Человека, который обладал единственным качеством - трудолюбием, - звали Харлампьев. Он был маленький, хромой и всегда ходил с громадным зонтиком, который по росту был похож на его старшего брата. Жил тем, что писал в скучных газетах и журналах скучные статьи.
Впрочем, если бы он написал когда-нибудь нескучную статью - ее бы не напечатали.
* * *
Однажды, когда он сидел за утренним чаем, к нему пришел его приятель Волкодавский и, усевшись рядом, долго молчал.
- Чего вы? - спросил Харлампьев.
- Я о вас сегодня слышал кое-что очень неприятное… Совсем я этого не думал и не мог предполагать.
Лицо у Волкодавского было расстроенное, нахмуренное.
- А! - хладнокровно сказал Харлампьев. - Что же именно?
- Помните, вы как-то говорили, что вы трудолюбивы… Мне рассказывали о такого сорта вашем трудолюбии, от которого лучше быть подальше. Знаете, что я слышал? Что вы в молодости служили в Харькове почтовым чиновником… И были настолько трудолюбивы, что ни одно простое письмо не доходило до адресата, потому что все марки сдирались, а письма уничтожались. Потом на каком-то денежном пакете вы попались уже серьезным образом и вам пришлось уйти с большими неприятностями… Сидели, кажется, в тюрьме… Как честный человек, я не пустил этот слух дальше, а принес его вам. И, как честный человек, считаю долгом спросить: "Правда ли это? Если это неправда, - для меня будет особенным удовольствием пожать вашу руку. Если же правда…"
- Постойте, - поднимая загадочные глаза на Волкодавского, остановил его трудолюбивый Харлампьев. - Не надо жать мне руку, а только скажите: от кого вы это слышали?
- Я этого не могу сказать… Дал слово…
- Послушайте, - быстро потирая руки, сказал Харлампьев. - Почему-то лицо, которое сообщило вам о моем прошлом, взяло с вас слово не называть его? Потому что боялось попасть в ответ? Это могло быть только в том случае, если ваше лицо само выдумало мое прошлое. В таком случае вам стыдно покрывать негодяя. Но я не думаю, чтобы то лицо выдумало. Оно от кого-то слышало - я в этом уверен. В таком случае оно ничем не рискует, и я ему не причиню никакого вреда.
- Вы правы, - сказал прямолинейный Волкодавский. - Я слышал это от Алексея Михайловича Козубовича.
- Спасибо. Эй, Марья! Собери-ка мне чемодан. Положи немного белья, папирос и револьвер. Я уезжаю.
- Куда вы уезжаете? - спросил, широко открыв глаза, Волкодавский.
- О, мало ли куда? Я еще и сам не знаю - куда придется ехать. Трудолюбивый человек должен работать. Ему нельзя сидеть на одном месте. Прощайте! Я вам очень благодарен за сообщение. Я думаю, может быть, вам еще и удастся пожать мне руку. Марья! Не забудь и мой зонтик!
В тот же день до обеда Харлампьев положил чемодан на извозчика и уехал.
* * *
Козубович собирался обедать.
- Доложите барину, - сказал в передней чей-то тоненький голос, - что Харлампьев хочет видеть его на минутку. Что он, мол, его не задержит.
- А, Харлампьев! - радушно сказал хозяин. - Входите в кабинет.
Маленький Харлампьев вошел, неся в одной руке большой чемодан, в другой - свой колоссальный зонтик.
- Вот и я, - сказал он. - На минутку.
- Куда это вы собрались ехать?
- Еще не знаю. На всякий случай. Слушайте, Козубович! От кого вы слышали, что я в Харькове был почтовым чиновником, отклеивал марки и украл денежный пакет?
Козубович поморщился и нервно сказал:
- Этот Волкодавский! Словно баба какая-то. Вы извините… Он мне даже дал слово молчать.
- От кого вы слышали? - опять спросил тоненьким голоском Харлампьев, поблескивая серыми печальными глазами.
- Гм… Я не считаю удобным… Может быть, это обыкновенная сплетня.
- Тем более… От кого вы слышали?
- Но… мне неудобно…
Харлампьев подошел к чемодану, открыл его, вынул револьвер и направил на хозяина.
Процедил тихонько: - Если вы не скажете, от кого вы слышали, - значит, выдумали вы. В таком случае сию же минуту я вас застрелю.
- Да как же… - подхватил оживленно Козубович. - Варнакин Петя мне это и сказал. Когда бишь? Да… позавчера в ресторане. Именно позавчера. Что ты, Петя, говорю я. Мыслимо ли это?
Трудолюбивый Харлампьев; взял зонтик, с трудом поднял большой чемодан и, кивнув, головой, хлопотливо вышел из кабинета.
Через полчаса Петя Варнакин был очень удивлен, когда увидел Харлампьева у себя в меблированной комнате с чемоданом в одной руке, револьвером в другой и зонтиком под мышкой.
- Петя! - сказал Харлампьев. - С тобой я долго не буду разговаривать. Кто рассказал тебе о моих проделках на харьковской почте? Живо! А то голова твоя треснет сейчас, как пустой орех.
Петя звякнул зубами и оперся на стол.
- А, здравствуйте. Как поживаете?
- Кто тебе сказал? Имя.
- Господи! Такой случай… Захар Иваныч Миронов мне это рассказывал. Только представьте - ведь он уехал в Одессу на прошлой неделе.
- Это ничего. Я поеду за ним. Видишь, у меня и чемоданчик припасен. Только… Петя! Ты не врешь? Если ты хочешь меня сбить с толку, я вернусь из Одессы и застрелю тебя.
- Да ей-Богу не вру! Разве можно врать…
- Ну, прощай, Петя. Спасибо.
Харлампьев подхватил свой чемодан, зонтик, сунул револьвер в карман и, прихрамывая, мелкими шажками выкатился на улицу.
- Извозчик! На вокзал!
* * *
Миронов был найден в Одессе с большим трудом. Узнав, что у Харлампьева револьвер, он принял этого трудолюбивого человека с распростертыми объятиями.
- Будьте добры сообщить мне, - мягко попросил Харлампьев, - от кого вы слышали, что я в Харькове был, как почтовый чиновник, замешан в краже на почте?
- Вы знаете, что? Я этому не верю!
- Благодарю вас. Но от кого вы слышали?
- Да бросьте. Пойдем лучше ужинать. Охота разводить сплетни.
- Верите ли вы тому, что, если я сейчас не найду у вас дальнейшей нити этого слуха, если эта нить сейчас оборвется на вас - вы будете мной убиты?
- Верю.
- Ну?
- Марья Дмитриевна Остроухова.
- Она сейчас где?
- Она к брату поехала в Лодзь. Там вы ее и найдете.
Харлампьев кротко вздохнул, собрал свои пожитки, сунул револьвер в карман и, покорно опустив голову, ушел.
Несколько дней он провел в вагоне, почти не останавливаясь в тех городах, где ему приходилось бывать. Остроухова послала его из Лодзи к Максудову в Ростов, Максудов выразил ему искреннее сожаление и перебросил его в Самару. Из Самары он должен был поехать в Ряжск, и только в Ряжске получил отрадное известие: оказалось, что инженер Когортов, командированный в Ряжск, слышал о почтовых подвигах Харлампьева от Балкина, который жил в том же городе, где и Харлампьев, в Петербурге.
Что-то подсказало усталому Харлампьеву, что нить клубка подходит к концу.
Он приехал в Петербург и, не заезжая домой, с вокзала, отправился к Балкину.
- Балкин! - сказал он, опуская на пол чемодан, зонтик и привычным движением вынимая револьвер. - Вы меня знаете. Я изъездил пол-России и не остановился бы даже перед поездкой за границу, чтобы найти только кончик той веревки, которая опутала меня. Смотрите мне в глаза и скажите: кто говорил вам о том, что я, в бытность в Харькове почтовым чиновником, воровал марки с писем и попался в краже денежного пакета?
- Вы очень похудели и осунулись, - с состраданием глядя на него, сказал Балкин. - Бедный вы! Неужели вы объездили для этого пол-России?
- Да. Я очень трудолюбивый человек.
- Бедный вы, бедный. Спрячьте ваш револьвер. Я и так сказал бы вам. Всю эту историю рассказывал мне Илья Ильич Паяльников.
- Что-о? Илюша Паяльников? - Харлампьев хрипло засмеялся. - О-о! Ну вот это, вероятно, и конец. Даете вы честное слово, что подтвердите ему то, что говорили мне?
- Отчего же? Три честных слова!!
* * *
У Паяльникова были гости: два чиновника, художник Мстивоев и Волкодавский.
- Не докладывайте обо мне барину, - сказал кротко маленький Харлампьев, когда горничная открыла ему дверь. - Я сам доложусь.
Он вошел, как был - в пальто, с чемоданом и зонтиком в руках. Ни с кем не поздоровавшись, поставил на пол чемодан, сел на него, положил зонтик на колени и, подперши голову маленькими кулачками, внимательно стал всматриваться в полное, цветущее лицо хозяина Паяльникова.
- Что ты, брат Харлаша, - удивился хозяин, - с чемоданом, как будто собираешься куда? Почему ни с кем не здороваешься?
- Сейчас, - сказал Харлампьев, странно посматривая' на него. - Ты, Илюша, рассказывал обо мне Балкину, что я, служа в Харькове на почте, воровал марки и денежные пакеты? Постой, постой, не возражай. Это правда, что я говорю. Не хочешь ли, чтобы я сейчас же привез сюда Балкина? Илюша! Я бы мог спросить тебя, как и других: кто тебе сообщил это? Но я не спрошу. Почему? Да потому что мы в Харькове жили с тобой в одно время, и ты прекрасно знаешь, что я даже не служил на почте. Ты тогда был студентом, а я работал в газете. Не правда ли? Действительно, в прошлом году ты просил меня, чтобы я написал статью о построенном тобой мосте; действительно, я отказался - но неужели за это ты мне платишь почтовыми марками? Твое положение сейчас очень нехорошее. Ты Балкину обо мне говорил - это факт. Мою харьковскую жизнь ты знаешь - это факт. Следовательно, тебе даже нельзя отпереться и сослаться на какого-нибудь уже умершего человека, который якобы сообщил тебе об этом. Ну-с? Что мне с тобой теперь делать? Единственно - это.
Трудолюбивый Харлампьев поднялся с чемодана, прихрамывая подошел к хозяину и вдруг звонко ударил его по лицу маленькой рукой.
Прихрамывая подошел затем к Волкодавскому и сунул ему эту руку.
- Нате. Пожимайте, если хотите.
- С удовольствием, - засмеялся прямолинейный Волкодавский. - Пойдемте, милый, отсюда. Га! Га! Да здравствует трудолюбие!