- Так вот, при таких обстоятельствах, я вас спрашиваю, что это получится: свадьба или похороны? Чем молодые потом такой день вспомнят? Похороны? Да теперь и похороны тоже… Доведись на меня - никогда бы я при таких делах не похоронился.
- Похоронят! И спрашивать не будут.
- Разве что. А только вот уж всякий на таких похоронах скажет: Собаке собачья смерть. И действительно!
Он всплакнул в платок, высморкался и обратил на меня маленькие покрасневшие глаза.
- Простите вы меня, сырой я. Так вот вам какие похороны. Певчие без водки злые, как собаки, петь будут безо всякой чувственности, поминальщики за блинами, за пирогами не поплачут, как раньше, а еще по трезвому делу так ругнут, так обложат покойничка, что он, как шашлык на шампуре, завертится в гробу. А детки!.. Эти, ангелочки малые…
Он снова полузаплакал в платок, полувысморкался.
- Детки, говорю я… Так некрещеными им, значит, и ходить? Ни нашим, ни вашим, да?
- Ну, уж крестины, простите…
- Нет, это уж вы мне простите! Не желаю я вам прощать - лучше уж вы мне простите! Это какие же такие крестины должны получиться, когда за здоровье младенца, за евонную мамыньку, за крестных - так уж и не выпьет никто?! Это вы как понимаете? Да ведь после таких крестин младенец и лапки кверху задерет.
Я засмеялся.
- Выживет.
- Выживет? Почему выживет? Потому что пусть лучше некрещеным бегает, чем…
Очевидно, глаза его устроились в свое время на сыром, болотистом месте. При легоньком нажатии платка в этих двух кочках проступала обильная вода.
Высморкавшись особенно щеголевато и громко, он сказал с грустной мечтательностью:
- Ну, конечно, что же это за жизнь. Так и будут ходить - некрещеные, невенчаные, непогребеные… И помирать скверно и жить не сладко.
И вдруг, вспомнив что-то, с новой энергией застонал толстяк:
- А праздники!! А Рождество и Пасха?! Пришел ко мне, скажем, Семен Афанасьич. Драсьте - драсьте. Понравилась ли вам заутреня? Пожалуйте к столу. Крякнет Семен Афанасьич, потрет руки, пригладит усы, подойдет к столу… (он всхлипнул), подойдет это он к столу - ветчина тут, поросеночек, колбаса жареная, птички разные разрумяненные… И что же! Все это по столу стелется, все это низко, простите! А где же вершины духа человеческого? Где же эти пирамиды, обелиски, радующие взоры и уста! Как же может Семен Афанасьич съест поросеночка? Как ему в глотку полезет жареная колбаса? Как у него подымется рука золотистенький грибок в рот отправить? Да не сделает же этого Семен Афанасьич! Не такой это он человек. Выронит вилку, шваркнет хлебцем, уже заранее для первой рюмки приготовленным - в поросенка, плюнет на стол и уйдет. Это Рождество, по-вашему? Это Пасха? Это колокольный звон или ваше трам-блям?!! Нечистый возрадуется - и горько восплачем мы! Да я в такой праздник сейчас же работать, как в буденный день, пойду. Знаете вы это? Что мне такой праздник? Да вам самим лучше меня занять работой в такой праздник, а то ведь я на людей бросаться буду, кусаться буду, землю ногами рыть!! Ведь раньше, вы подумайте, что было: с утра собираешься, чтобы пить, потом пьешь, потом опохмеляешься, тошнит, значит, тебя, голова болит - ан, смотришь, день и прошел. А нынче что я буду делать? Пойду да Семену Афанасьевичу стекла и побью.
- Это зачем-же? - удивился я такому странному заключению.
- А с досады. Двадцать лет мы с ним вместе пьем - так это как вынести? Да уж что там о праздниках говорить… А будни! А моя работа?! - подрядами я занимаюсь. Как же я с нужным человеком дело сварганю, как я его удоблетворю - лимонным сюропом или голланцким какаом? На голову он мне выльет сюроп. Да ну вас!!! - вдруг махнул он рукой. - Пойду. Доведете вы меня когда-нибудь до кондрашки…
Ушел, не забыв надавить красным платком свои водоточащия кочки…
* * *
Вчера этот толстяк явился ко мне, размахивая огромной простыней петроградской газеты.
- Сдаетесь? - улыбнулся я.
- Это как же-с?
- А что же это вы белым флагом размахались?
Он был светел. Сиял.
- Нет, уж пусть кто другой сдается. А мы еще повоюем.
- С чего это так возсияли?
- А вот. Видали? (ткнул в газету пальцем, похожим на старую морковь). Сказано, что в скором времени открывается продажа водки для технических целей!!!
- Так ведь для технических же?
Он призадумался, немного обеспокоенный.
- А это что-же, по-вашему, обозначает?
- Значит, не для питья.
- А куда ж ее?
- Ну, там… для научных препаратов, для парфюмерии, для лекарств.
- Толкуйте! Тогда бы о спирте говорилось, а тут ясно сказано: водка. Я не хотел сдаться:
- Все-таки, для технических целей сказано. Я еще понимаю, если бы продавали крепкие виноградные… Тогда бы…
- Попались, батенька! Вон что дальше сказано: будет допущена продажа крепких виноградных вин для технических целей… Какие же это, простите, технические цели - для мадерцы, токайского или мартеля, три звездочки. Одна только техническая цель - купить бутылочку и высмоктать ее.
Я смутился.
- Да… Это что-то непонятное. Впрочем, если сказано: для технических целей, то, очевидно, зря никому из частных лиц продавать не будут.
Он прищурился.
- Так-с? А кому же будут?
- Очевидно, техникам.
- Так поздравляю вас! - захихикал он. - Отныне, значит, вся Россия техниками обрастет.
- Каким образом?
- Для водки-то? Да для водки любой человек таким техником сделается, что только руками разведете. Ну, прощайте! Бегу.
- Куда?
- А к другим техникам - новость сообщить. Эй, Глаша! Скажи технику Гавриле, чтобы подавал. Поеду к технику Семену Афанасьичу. Спасибо, Глаша! Воть тебе на технику полтинник!..
Спиртная посуда
I. Крушение надежд
- Знаете, Илья Ильич, гляжу я на вас - и удивляюсь. Как вы это, доживши до сорока лет…
- Что вы! Мне пятьдесят восемь.
- Пятьдесят восемь?!! Это неслыханно! Никогда бы я не мог поверить - такой молоденький!.. Так вот я и говорю: как это вы доживши до… сорока восьми лет, сумели сохранить такую красоту души, такую юность порывов и широту взглядов. В вас есть что-то такое рыцарское, такое благородное и мощное…
- Вы меня смущаете, право…
- О, какое это красивое смущение - признак скромной девичьей души! И потом, - вы знаете, ваше уменье говорить образными, надолго западающими в сердце фразами - как оно редко в наше время!
- Ну, что вы, право!
- Ну, вот, например, эта краткая, но отчеканенная, отшлифованная, как бриллиант, фразочка: Ну, что вы, право. Сколько здесь рыцарской застенчивости, игривого глубокомыслия, детской скромности и умаления себя! А ведь фразочка - короче воробьиного носа. В немногом многое, как говорил еще Герострат. Неудивительно, что беседа с вами освежает. Потом, что мне нравится - так это ваши детки, умные, скромные и такие способные-преспособные. Например, старшенький - Володя. Помилуйте! Ведь это образец!! Кстати, что это его не видно…
- В тюрьме сидит, за растрату.
- Ага. Так, так. Ну, дай Бог, как говорится. Младшенький тоже достоин всякого удивления. Вся гимназия, как говорят, не могла на него надышаться…
- Теперь уже она может надышаться. Вчера его только выгнали из гимназии за дебош.
- Ага… Ну, так о чем я, бишь, говорил? Да! какая черта вашего характера кажется мне преобладающей? А такая: что вы готовы последним поделиться с ближним. Например: на прошлой неделе вы как-то вскользь сказали мне, что у вас есть бутылка водки. И что же! Приди я к вам сейчас и скажи вам: Илья Ильич! У меня завтра обручение дочери и именины жены - уступите мне свою бутылочку - да ведь вы и слова не возразите. Молча пойдете в свое заветное местечко…
- Нет, простите, водки я вам дать не могу.
- Это еще почему?
- Не такой это теперь продукт. Отец родной если будет умирать - и тому не дам. Так что, уж вы, того… Извините… Жену могу отдать детей, а с бутылочкой этой самой не расстанусь.
- Очень мне нужен этот хлам - ваша жена и дети! А я то дурак, перед ним, перед сквалыгой, скалдырником, разливаюсь. Только время даром потерял. И что это за преподлый народишко пошел!! Что? Руку на прощанье? Ногу не хочешь-ли?! Отойди, пока я тебя не треснул!
II. Великосветский роман
- Баронесса! Вы знаете, что мое сердце…
- Довольно, князь! Ни слова об этом. Я люблю своего мужа и останусь ему верна.
- Ваш муж вам изменяет.
- Все равно! А я его люблю.
- Но если вы откажетесь быть моею, я застрелюсь!
- Стреляйтесь.
- А перед этим убью вас!
- От смерти не уйдешь.
- Имейте в виду, что вашим детям грозит опасность!
- Именно?
- Если вы не поедете сейчас ко мне, я принесу когда-нибудь вашим детям отравленных конфет - и малютки, покушав их, протянут ноги.
- О, как этот изверг меня мучает!.. Но… будь, что будет. Лучше лишиться горячо любимых детей, чем преступить супружеский долг.
- Ты поедешь ко мне, гадина!!
- Никогда!
- А если я тебе скажу, что у меня в роскошной шифоньерке с инкрустациями стоит полбутылки водки с белой головкой?!!
- Князь! Замолчите! Я не имею права вас слушать…
- Настоящая, казенная водка! Подумайте: мы нальем ее в стаканчики толстого зеленого стекла и… С куском огурца на черном хлебе…
- Князь, поддержите меня, я слабею… О, я несчастная, горе мне! едем!!
Через две недели весь большой свет был изумлен и взбудоражен слухом о связи баронессы с распутным князем…
О, проклятое зелье!
III. За столом богатого хлебосола в будущем
- Рюмочку политуры!
- Что вы, я уже три выпил.
- Ну, еще одну. У меня ведь Козихинская, высший сорт… Некоторые, впрочем, предпочитают Синюхина и Ко.
- К рыбе хорошо подавать темный столярный лак Кноля.
- Простите, не согласен. Рыба любит что-нибудь легонькое.
- Вы говорите о денатурате? Позвольте, я вам налью стаканчик.
- Не откажусь. А это что у вас в пузатой бутылочке?
- Младенцовка. Это я купил у одного доктора, который держал в банках разных младенцев - двухголовых и прочего фасона. Вот это, вот двухголовка, это близнецовка. Это - сердцепьянцевка. Хотите?
- Нет, я специальных не уважаю. Если позволите, простого выпью.
- Вам какого? Цветочнаго, тройного? Я, признаться, своими одеколонами славлюсь.
Гость задумчиво:
- А ведь было время, когда одеколоном вытирали тело и душили платки.
- Дикари! Мало ли, что раньше было… Вон, говорят, что раньше политуру и лак не пили, а каким-то образом натирали ими деревянные вещи…
- Господи, помилуй! Для чего ж это?
- Для блеску. Чтобы блестели вещи.
- Черт знает, что такое. И при этом, вероятно, носили в ноздре рыбью кость?
- Хуже! Вы знаете, что они делали с вежеталем, который мы пьем с кофе?
- Ну, ну?
- Им мазали голову.
- Тьфу!
Четыре стороны Вильгельма
Вильгельм II славится в Германии, как поэт, оратор, художник и искусный стратег…
I. Поэт
- Господа! Ради Бога, не просите меня прочесть стихи, которые я написал сегодня.
- Почему, ваше величество?
- Да так, знаете… написал я их экспромтом, и вообще… Нет, нет - не просите!
- Ах, как жаль, ваше величество, что вы запрещаете нам просить вас прочесть эти - мы не сомневаемся! - чудные стихи!.. Мы в отчаянии.
- Ну, вот и уговорили! Экие вы, господа, право… Ну, нечего делать… слушайте! Кхм. Кхмх!..
Наша Германия - страна
Очень замечательная;
Всякий скажет: вот тебе и на!
Всюду чистое белье постельное.
Всюду немцы любят своего императора,
И, вообще, даже дороги хорошие,
Хорошо лечат наши доктора,
А кто скажет: нет - тому дам по роже я.
Да здравствует же наша Германия грозная
И наша союзница Австро-Венгрия,
Пусть не будет наша казна порожняя,
И избавлю всех немцев от менгры я.
- Ну, как находите?
- Это… это ж гениально! Тут и Гейне, и Гете, и Гегель. Три "ге"! Умно, философично, тонко, всеобъемлюще. Можно переписать на память, ваше величество?
- Нет, в самом деле, вы находите хорошо?
- Ваше величество! Это не хорошо, а упоительно! Пирамидально!
- А вам не показалось странным слово "менгра"?
- Нет, почему же? Очень красивое слово. Звучное. Наверное, сами сочинили, ваше величество?
- Сам. "Менгра" это по моей мысли все нехорошее, злое. И вот я избавлю немцев от менгры. И потом - как рифмуется словечко со словом "венгры"? А?!
- Замечательно! Прямо незаметно… Даст же Бог…
II. Оратор
- Господа офицеры! Здесь, в этом тесном кружке, хотя я и не оратор, а император….
- Вы не оратор, ваше величество? И вам не стыдно это говорить?! Эх, если бы я был издатель… Выпустил бы сборник ваших речей с иллюстрациями Густава Доре.
- Доре умер.
- Тем для него хуже! Говорите, ваше величество! Мы изнываем от нетерпения…
- Господа офицеры! Который вот, этого… флот и которая тоже армия, - конечно, это нельзя смешивать! Смешаешь это - и все пропало. Скажем, пустить армию на воду, а флот повести по суше - и что же будет! Армия потонет в воде, а флот, как дурак, на суше будет вертеть в воздухе винтами, - верно я говорю?
- Верно! Замечательно!
- Пирамидально!
- Тэк-с. Ну, и вот, скажу я, значит - и флот, и армия смешаны в сердце моем и они не тонут там и не крутят винтами, а просто моему сердцу дорого то и другое, который флот и которая армия! Желаю же, чтобы мое сердце и моя армия и мой флот бились в унисон, чего и вам желаю, господа штаб- и обер-офицеры. Hoch!
- Ваше величество! Извините, что я утираю слезы при вас, но не могу! Какая мощь, какое огненное слово!..
- Нет, вам в самом деле понравилось, господа?
- Пoнpa…вилось?! Ваше величество! Да это лучше Цицерона, лучше Эдиссона даже!
- А мне понравилось это замечательно меткое наблюдение насчет того, что армия на воде потонет, а флот на суше будет вертеть винтами, как идиот.
- Как дурак, я сказал.
- Совершенно верно! Как дурак, ваше величество. Эх, мне бы так говорить! Я бы сказа-а-ал!
III. Художник
- Рисуете, ваше величество?
- Ах, ах, вы меня застали за работой. Я так сконфужен…Маленькая шалость… Не смотрите, ради Бога, не смотрите… Ну, как вы находите - красиво?
- Глаз нельзя отвести, ваше величество! В особенности, хорош этот автомобиль…
- Где?! Это котенок!
- Котенок! Форменный котенок! Я как только взглянул, думаю - кто это котенка живого к полотну приклеил? Полная иллюзия. И какая глубокая мысль: луна вылезает из котеночного живота…
- Это не луна… Это апельсин!
- Ну, да, апельсин. Это, конечно, апельсин. Но весь жанр, я хочу сказать, освещен лунным све…
- Тут камин сбоку.
- Да, да… Вы знаете, горящие дрова так написаны, что я думаю: закурю-ка я об них сигару… Хе-хе! Ввели старика в заблуждение, ваше величество!
- Серьезно, похоже на огонь?
- Дымком пахнет даже, ваше величество!..
IV. Стратег.
- Сделаем сначала так: через Бельгию обрушимся на Францию - в неделю сокрушим ее, а потом на Россию. Сокрушим Россию, тогда…
- Виноват, ваше величество! План гениальный, но если Бельгия не пропустит сразу наших войск во Францию…
- Бельгия не пропустит?! Дитя вы! Мы ей пообещаем подарить кусок Голландии…
- Чудесная идея, ваше величество! Величаво и просто! Меня беспокоит немного Англия…
- Эх вы! Да ведь Англии-то выгодно, чтобы Францию разбили! Мы ей пообещаем кусок Французской земли на континенте - они и будут молчать.
- О, ваше величество! Это изумительно! Если бы не мое уважение и благоговение к вам, я воскликнул бы: Вильгельм, ты - сущий дьявол!
- Хе-хе!.. Уж вы тоже скажете… Нет, серьезно, мысль хорошая?
- Ослепительно! Но откровенно говоря - мне подозрительна одна страна. - Япония!
- Эх вы, филя! Япония? Да я ей только мигну, как она на Россию с другой стороны насядет!
- Господи! До чего это просто… А я и не догадался. Однако, в рассуждении Италии…
- Наша будет! Пообещаем Италии кусок Турции, Турции посулим часть Болгарии, Болгарии- кусок Греции, Греции кусок Румынии, а Румынии - русскую Бессарабию.
- Господи Иисусе! Никогда мне не приходилось слышать более гениальной вещи!.. Сами придумали, ваше величество?!
- Сам!
- Оно и видно.
- Нет, серьезно, видно, что я сам придумал?
- Конечно. Кто же, кроме вас, может этакое придумать…
- То-то и оно!
- Даст же Бог! Умудрит! Я уж пойду, ваше величество….
- Куда ж вы?
- А хочу в Аллее Побед местечко вам присмотреть. Для памятника.
- Ну, стоит ли!.. Право, не беспокойтесь, не надо! К чему это?.. Уходите? Ну, обождите - и я с вами!
На большой дороге
(Вариант "Леса" А.Н. Островского)
Столб при дороге. На одной его стороне написано "Вена", на другой - "Берлин". Слева показывается Вильгельм Второй. Он бредет, опустив голову, видимо, усталый. Щеки давно не бриты, усы свисли на подбородок. Справа из лесу выходит Франц-Иосиф… На нем голубой галстук, коротенький пиджачок, короткие панталоны в обтяжку: на голове детский картузик, в руках небольшой пестрый узелок.
Вильгельм:(мрачно!) Аркашка!
Франц-Иосиф: Я, Геннадий Демьяныч… Как есть, весь тут.
Вильгельм: Откуда и куда?
Франц-Иосиф: Из Вены в Берлин, Геннадий Демьяныч… А вы-с?
Вильгельм: Из Берлина в Вену, Аркашка. Ты пешком?
Франц-Иосиф: На своих-с, Геннадий Демьяныч. (Полузаискивающе, полунасмешливо). А вы-с, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм: В карете!! (Сердито). Разве ты не видишь? Что спрашиваешь? Осел. (Помолчав). Сядем, Аркадий!
Франц-Иосиф: Да на чем же-с?
Вильгельм:(усаживаясь на пень) Я - здесь, а ты где хочешь… Что это у тебя в узле?
Франц-Иосиф: Кольца сербского золота, медальоны, портсигары разные…
Вильгельм: Стяжал?
Франц-Иосиф: Стяжал, Геннадий Демьяныч, и за грех не считаю, потому - око за око. Сербы нас били, а мы зато их вещички… кхе!
Вильгельм: Что ж у тебя весь багаж только из портсигаров и состоит? Глупо, братец.
Франц-Иосиф: Зачем только из портсигаров… Бутафорские мелкие вещи есть, ордена…
Вильгельм: На кой же чорт ты ордена с собой таскаешь?
Франц-Иосиф: А так… Вдруг наградить кого-нибудь понадобится, орденок пожаловать… Вам не прикажете, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм: Чего?
Франц-Иосиф: Орденок пожалую… Желаете?
Вильгельм: На нос его себе нацепи!
Франц-Иосиф: (печально) Извините-с.