- Здесь! - почему-то воскликнул Владимир Николаич. - Тут вот в чем дело: они все на известном уровне, а я - отстал, когда принялся злоупотреблять-то. Ну, и… наметилось такое охлаждение. - Владимир Николаич говорил об этом, не сожалея, не огорчаясь, а как бы даже злясь на этих, которые "на известном уровне". - Но они об этом еще крупно пожалеют. Я им не… это… не мальчик, понимаешь, которого можно сперва не допускать к себе, потом, видите ли, допустить. У меня ведь так: я молчу, молчу, потом ка-ак покажу зубы!.. Меня же вот в районе-то - все же боятся. Как выезжаю куда с ревизией… А дело в том, что меня иногда как сильного бухгалтера просят из других учреждений съездить обревизовать на местах. Как приезжаю, так сразу говорят: "Дятел прилетел!" Страх и уважение нагоняю. Меня же ничем не купишь. Сколько уж раз пытались: то барана подсунут, то намекнут: мол, шифоньер по заказу сделаем или книжный шкаф… Фигу! А один раз поехал в промартель, тут вот, километров за сорок, ну, сижу в конторе. Приходят: "Владимир Николаич, мы тут валенки хорошие катаем… Может, скатать?" Что ж, давайте, говорю. Я заплачу по прейскуранту, все честь по чести. Это не возбраняется. Ладно. Через два дня приносят валенки. Так они что сделали: чтоб угодить мне, взяли да голенища-то несколько раз - вот так вот - изогнули, изогнули… Раза в три слой получился.
- Как бурки?
- Как бурки, только это не бурки, а нормальные валенки, но с голенищами такая вот история. Ладно. Я помалкиваю насчет голенищ. Сколько, спрашиваю, стоит? Да ничего, мол, не надо. Кэ-эк я дал счетами по столу, как заорал: цена?! Полная стоимость по прейскуранту! И - развернуть голенища, как у всех трудящихся!.. Я вам покажу тут!..
Прохожие, некоторые, стали оглядываться на них - Владимир Николаич всерьез кричал.
- Потише, Владимир Николаич, - попросила Груша. - А то оглядываются.
- Да, да, - спохватился Владимир Николаич. - Это не очень интеллигентно. Горячность чертова…
И вот пришли они домой к Владимиру Николаичу.
Этакая уютненькая квартирка в пятиэтажном кирпичном ковчеге… Вся напрочь уставленная и увешанная предметами.
- Ну-те-с… вот здесь мы и обитаем! - оживленно сказал хозяин.
И стал вежливо, но несколько поспешно предлагать Груше: снять плащик шуршащий, болонью, сесть в креслице, полистать журнал с картинками - с журнального столика на гнутых ножках… Вообще дома он сделался суетливым и чего-то все подхихикивал и смущался. И очень много говорил.
- Раздевайтесь. Вот так, собственно, и живем. Как находите? Садитесь. Я знаю, вы сейчас скажете: не чувствуется в доме женской руки, женского глаза. Что я на это скажу? Я скажу: я знаю! Не хотите? - журналишка… Есть любопытные картинки. Как находите квартирку?
- Хорошо, хорошо, Владимир Николаевич, - успела сказать Груша.
- Нет, до хорошего тут еще… Нет, это еще не называется хорошо. - Владимир Николаевич налаживал стол: появилась неизменная бутылка шампанского, лимоны в хрустальной вазочке, конфеты - тоже в хрустальной вазочке. - Хорошо здесь будет… при известных, так сказать, обстоятельствах.
- Холодильник-то как? В очереди стояли?
- В очереди. Мы вместе в очереди-то стояла, а когда разошлись, я сходил да очередь-то переписал на новый адрес - на себя. Она даже не знает - ждет, наверно. - Владимир Николаич посмеялся. - Ругает, наверно, советскую власть… Прошу! Сейчас мы еще музыку врубим… - Владимир Николаич потрусил в другую комнату и уже оттуда сообщил: "Мост Ватерлоо"!
И из той комнаты полилась грустная, человечнейшая мелодия.
Владимир Николаевич вышел довольный.
- Как находите? - спросил.
- Хорошо, - сказала Груша. - Грустная музыка.
- Грустная, - согласился Владимир Николаич. - Иной раз включишь один, плакать охота…
Груша глянула на него… И что-то в лице ее дрогнуло - не то жалость, не то уважение за слезы, а может, - кто знает? - может, это любовь озарила на миг лицо женщины.
- Прошу! - опять сказал Владимир Николаич.
Груша села за стол.
- Нет, жить можно! - воскликнул Владимир Николаич. И покраснел. Волновался, что ли. - Я так скажу, Агриппина Игнатьевна: жить можно. Только мы не умеем.
- Как же? Вы говорите, умеете.
- В практическом смысле - да, но я говорю о другом: душевно мы какие-то неактивные. У меня что-то сердце волнуется, Груша… А? - Владимир Николаич смело воткнулся своим активным взглядом в лицо женщины, в глаза ей. - Груша!
- А?
- Я волнуюсь, как… пионер. Честное слово.
Груша смутилась.
- Да чего же вы волнуетесь?
- А я не знаю. Я откуда знаю? - Владимир Николаич с подчеркнутым сожалением перевел взгляд на стол, налил в фужеры шампанского. - Выпьем на брудершафт?
- Как это? - не поняла Груша.
- А вот так вот берутся… Дайте руку. Вот так вот берут, просовывают, - Владимир Николаич показал как, - и выпивают. Вместе. М-м?
Груша покраснела.
- Господи!.. Да для чего же так-то?
- А вот - происходит… тесное знакомство. М-м?
- Да что-то я… это… Давайте уж прямо выпьем?
- Да нет, зачем же прямо? Все дело в том, что тут образуется кольцо.
- Да неловко ведь так-то.
- Да чего тут неловкого?.. Ну, давайте. Смелей! Музыка такая играет… даже жалко. Неужели у вас не волнуется сердце? Не волнуется?
- Да нет, волнуется… Господи, чего говорю-то?.. Зачем говорить-то об этом?
- Да об этом целые книги пишут! - взволнованно воскликнул Владимир Николаич. - Поэмы целые пишут.
Груша все никак не могла уразуметь, почему надо выпить таким заковыристым образом.
- Ну?.. - торопил Владимир Николаич. Он и правда волновался. Но жесты его были какие-то неуверенные, незавершенные. - Ну? А то шампанское выдыхается.
- Да давайте прямо выпьем, какого лешего мы будем кособочиться-то?
- Так образуется два кольца. Неужели непонятно? После этого переходят на "ты".
- Ну и перейдем на "ты"… без этих фокусов.
- Мы сломаем традицию. Традицию не надо ломать. Смелей!.. Просовывайте сюда вот руку… - Владимира Николаича даже слегка трясло. - Музыка такая играет!.. Мы ее потом еще разок заведем.
- Вот наказание-то! - воскликнула Груша. И засмеялась.
Витьку принялись подгонять в учебе сразу три отличницы: сестра Оля и две ее подружки, Лидок и Валя. Все девушки рослые и, как показалось Витьке, на редкость скучные. Особенно Витька невзлюбил Лидок. Лидок без конца сосала конфеты и поглаживала Витьку по голове. Витька стряхивал ее руку и огрызался. Девушки смеялись.
- Ну! - скомандовала Оля. - Повторим домашнее задание.
- Хоть уж в воскресенье-то… - попробовал было увильнуть Витька. Но Оля была непреклонна:
- Никаких воскресений! Ты у нас будешь… Циолковским.
- Нет, он у нас будет Жолио Кюри. - Лидок погладила Витьку по голове. - Верно, Витя?
- Да иди ты! - Витька так тряхнул головой, что у него шея хрустнула.
Девушки засмеялись.
- Не хочет. А кем же ты хочешь, Витя?
- Золотарем.
Лидок не знала такой профессии. Решила, что это что-то связанное с золотом.
- Ну, Витя, это тяжело. Это где-то в Сибири - там холодно.
Витя, в свою очередь, посмеялся от души. И не стал объяснять невестам, кто есть золотарь.
Сели за стол.
- Ты таблицу умножения знаешь, конечно? - начала Лидок.
- Знаю, конечно.
- Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся.
Витька умножил скучное число на число еще более скучное, получил скучнейший результат.
- На.
- Пра-ально. Еще. Тренируйся больше.
- Ну и дура ты! - не выдержал Витька.
Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку.
- Витя, да ты что?! - изумилась сестра Оля. - Разве так можно?
- А чего она?..
- Чего она?
- "Тренируйся"… Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в футбол.
- А зачем же обзываться-то? Нехорошо это.
- А еще - городской! - вставила Валя.
- Они, городские-то, хуже наших, - заметила Лидок. - Получают там раннее развитие… и начинают. - Она опять принялась сосать конфетку. - Давай дальше. Умножь от это на это.
Витька стал умножать.
Лидок склонилась над ним сзади и следила.
- Непра-ально, - сказала она. - Семью осемь - сколь-ко?
- Пятьдесят шесть.
- Ну… А ты сколько пишешь?
- Шесть пишем… А!
- Ну, о-от.
Витька принялся снова вычислять.
Лидок стояла над ним.
- Та-ак, та-ак…
- Перестань сосать свои конфеты! - взорвался Витька.
Лидок толкнула ладошкой Витьку - носом к тетрадке.
- Умножай.
- Дура, - сказал Витька.
- Папа! - позвала сестра Оля.
Из горницы вышел дядя, строгий и озабоченный: он составлял какой-то отчет, на столе в горнице лежал ворох всяких ведомостей.
- Как же ему помогать? - пожаловалась Оля. - Он на нас говорит - "дуры".
- Зайди ко мне, - велел дядя Коля.
Витька без робости зашел к дяде в горницу.
- Вот что, дорогой племянничек, - заговорил дядя, стоя посреди горницы с бумажкой в руке, - если ты будешь тут язык распускать, я с тобой по-другому поговорю. Понял? Я тебе не мать. Понял?
- Понял.
- Вот так. Иди извинись перед девками. Они целые невесты уж, а ты… Сопляк какой! С ним же занимаются, и он же начинает тут, понимаешь… Иди.
Витька вышел из горницы. Сел на свое место. Девушки неодобрительно посматривали на него.
- Попало? - спросила Лидок.
Витька взял чистый лист бумаги… подумал, глядя на крупную Лидок… И написал размашисто, во весь лист: "ФИФЫЧКА". И показал одной Лидок.
Лидок тихонько ахнула, взяла лист и тоже что-то написала. И показала Витьке.
"ШИРМАЧ ГОРОДСКОЙ" - было написано на листе.
Витька не понял, что это такое. Взял новый лист и написал: "СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА".
Лидок фыркнула, взяла лист и быстро написала: "ТЫ ЕЩЕ НЕ ДОРОС".
Витька долго думал, потом написал в ответ: "СВЕЖАСРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО ДУБ".
Лидок быстро нагнулась и выхватила лист у Витьки. И пошла было с ним в горницу.
- Ну давай умножать-то?! - воскликнул Витька. - Чего ты бегаешь-то туда-сюда?
Какой-то родственник Владимира Николаича защитил диссертацию. По этому случаю давался банкет в ресторане. Приглашены были и Владимир Николаич с Грушей.
Опять шли улицей городка. Опять было воскресенье; где-то из громкоговорителя рвалась железная музыка.
Шли под ручку. И были нарядны пуще прежнего.
- Я вот этого знаю, - негромко сказал Владимир Николаич. - Только не оглядывайся! Попозже оглянись.
Груша прошла несколько шагов и оглянулась.
- Ну? И что?
- Он раньше в Заготконторе работал… Мы однажды приехали с ним в командировку, он говорит: "У меня тут приятель в доме отдыха, пойдем к нему". Ну, пошли к приятелю… Выпили, конечно. И вот этот, который сейчас прошел-то, Струков его фамилия, берет гитару и начинает петь "Не шей ты мне матушка". Потом идет в прыгательный бассейн… А там какие-то соревнования по прыжкам были. Он идет с гитарой на самую вышку и прыгает солдатиком - и поет.
- Да он что?!
- И что характерно: даже когда летел, он умудрялся играть на гитаре. Потом вынырнул, вылил из гитары воду и все равно продолжал играть и петь.
- В воде-то? Как же?
- Ногами работал… Ну, конечно, сообщили на работу. Приходил ко мне: "Напиши, как свидетель, что я случайно сорвался".
- Ну, и ты что?
- Ничего. Что я, дурак, что ли? Он случайно зашел на вышку, случайно прыгнул, случайно плавал в бассейне и орал… Все случайно! Кто поверит? Не стал я ничего писать.
- Ну, выгнали? С работы-то?
- Наверно. Не знаю, не встречал его после. Наверно, выгнали. Таких спортсменов долго не держат.
- Вот дурак-то!
- Не дурак! Какой он дурак? Это так называемые духари: геройство свое надо показать. Я, если напивался, сразу под стол лез…
- Под стол?
- Не специально, конечно, лез, но… так получалось. Я очень спокойный по натуре.
В ресторане для банкета был отведен длинный стол у стены.
Приглашенные, некоторые, уже сидели за столом. Сидели чинно, прямо. Строго поглядывали на другие столики, где ужинали, выпивали, курили, разговаривали…
Играла музыка, низенький, толстый человек пел итальянскую песню.
- Гордо, но - с уважением, - учил второпях Владимир Николаич, пока они с Грушей шли через зал к банкетному столу. - Станут интересоваться, где работаешь, - фабрика тонкорунного волокна. Все. Кем - неважно. В поведении можно быть немного небрежнее. Вон та, в голубом платье… Да вон, вон!.. - зашипел Владимир Николаич, показывая глазами. - Возле самовара-то!
- Ну?
- Эту опасайся насчет детского воспитания: она в садике работает, какая-то там начальница, - загрызет…
- За что?
- Все. - Владимир Николаич широко заулыбался, полу-поклонился всем и пошел здороваться с каждым отдельно.
Груша следовала за ним. На нее смотрели вопросительно, строговато. Женщина в голубом платье посмотрела даже подозрительно. Груша очень смущалась.
Наконец они сели на отведенное им место. Получилось - напротив женщины в голубом, а по бокам пожилые и не очень пожилые, серьезные люди, явно не завсегдатаи ресторанные, больше того, кажется, презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане.
Смотрели в зал, переговаривались. Делали замечания. Не одобряли они все это - весь этот шум, гам, бестолковые разговоры.
- А накурено-то! Неужели не проветривается?
- Дело же в том, что тут специально одурманивают себя. Зачем же проветривать?
- А вон та, молоденькая… Вон-он, хохочет… Заливается!
- С офицером-то?
- Да. Вы посмотрите, как хохочет! - будущая мать.
- Почему будущая? У них сейчас это рано…
- Это уж вы меня спросите! - воскликнула женщина в голубом. - Я как раз наблюдаю… результат этого хохота.
- А где наш диссертант-то? - спросил Владимир Николаич.
- За руководителем поехал.
- За генералом, так сказать?
- За каким генералом?
- Ну, за руководителем… Я имею в виду Чехова, - пояснил Владимир Николаич. И повернулся к Груше: - У него руководитель - какой-то известный профессор.
- А ты говоришь, генерал.
- Ну, генерал - в переносном смысле, - даже рассердился Владимир Николаич. Но говорил он негромко. - Я шучу так. Ты тоже пошути с кем-нибудь… Состри чего-нибудь. Чего сидишь, как…
Груша, изумленная таким требованием, посмотрела на своего жениха… И ничего не сказала.
- Немножко будь оживленнее, - уже мягче сказал Владимир Николаич. - Не теряйся, я с тобой. Покритикуй алкоголиков, например.
Груша молчала.
А вокруг говорили. Подходили еще родственники и знакомые диссертанта, здоровались, садились и включались в разговор.
- Кузьма Егорыч, - потянулся через стол Владимир Николаич к пожилому, крепкому человеку, - не находишь, что он слишком близко к микрофону поет?
- Нахожу, - кивнул пожилой, крепкий. - По-моему, он его сейчас съест.
- Кого? - не поняли со стороны.
- Микрофон.
Ближайшие, кто расслышал, засмеялись.
- Сейчас вообще мода такая: в самый микрофон петь. Черт знает, что за мода.
- Ходит с микрофоном! Ходит и поет.
- Шаляпин без микрофона пел…
- Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом, - сказал пожилой, крепкий. Сказал так, как если бы он лично знавал Шаляпина и видел, как тот гасил своим басом свечи.
- А вот и диссертант наш! - сказали родные.
К столу пробирался мимо танцующих мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме. И с ним - пожилой, добрый, несколько усталый, очевидно, профессор.
Встали, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окинула презрительным взглядом танцующих бездельников.
- Прошу садиться, - сказал диссертант.
- А фасонит-то! - тихо воскликнул Владимир Николаич. - Фасонит-то! А сам на трояк, наверно, с грехом пополам натянул. Фраер.
- Откуда ты такие слова знаешь? - удивилась Груша.
- Боже мой! - в свою очередь удивился Владимир Николаич. - Выпивать-то с кем попало приходилось. Нахватался, так сказать.
Захлопали бутылки шампанского.
- Салют! - весело сказал один курносый, в очках. - В честь свежеиспеченного кандидата.
- Товарищ профессор, ну, как он там? Здорово плавал?
Профессор вежливо улыбнулся.
- За здоровье нового кандидата! - зашумели.
Кандидат встал.
- За здоровье наших дам! - сказал он.
Это всем очень понравилось.
Выпили. Потянулись к закуске. Разговор не прекращался.
- Огурчики соленые или в маринаде?
- Саша, подай, пожалуйста, огурчики. Они соленые или в маринаде?
- В маринаде.
- А-а, тогда не надо. У меня сразу изжога будет.
- Тебе подать в маринаде? - спросил Владимир Николаич Грушу.
- Подай.
- Саша, подай-ка, пожалуйста, в маринаде. Что там за огурчики?..
- А танцуют ничего. А?
- Сергей… уже отметил. Слышите?! Сергей уже отметил: "Танцуют ничего". Засмеялись.
- Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?
- Можно. А что?
- Неисправимый человек, этот Сергей!
Владимир Николаич потыкал вилкой в огурчики, в салат… Потянулся поговорить с Кузьмой Егорычем. Но его как-то не замечали.
Поднялся курносый в очках.
- Позвольте?!
- Тише, товарищи!
- Дайте тост сказать! Двинь, Саша.
- Товарищи! За дам уже выпили… Это правильно. Но все-таки мы собрались здесь сегодня не из-за дам…
- Да, не из-за их красивых глаз.
- Да. Мы собрались… приветствовать нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто, нашего Славу! И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!
Посмеялись, но недружно.
Курносый посерьезнел.
- Мы надеемся, Слава, что ты нас… так сказать, не подведешь в своей дальнейшей деятельности.
Захлопали. Курносый сел было… Но тут же вскочил.
- И позвольте, товарищи… Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, который направлял, так сказать, и всячески помогал, и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ профессор!
Опять захлопали. Дружно захлопали.
Еще закусили. Но больше налегали на разговоры.
Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.
- Что не звонишь? - спросил Кузьма Егорыч.
- А?
- Не звонишь, мол, почему?!
- А ты?
- Я звонил! Тебя же никогда на месте нет.
- А я виноват, что меня нет на месте?
- Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте.
- А я звонил вам, Кузьма Егорыч, - хотел влезть в разговор Владимир Николаич.
- А? - не расслышал Кузьма Егорыч.
- Я, говорю, звонил вам!
- Ну и что? А чего звонил-то?
- Да так. Хотел… это…
Но Кузьма Егорыч уже отвернулся.
- А где бываешь-то? В командировках, что ли? - опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами.
- В командировках, - откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал на танцующих.