– Ну, ладно. Если не ерничая, без завиральных теорий, как в действительности понять и объяснить такое несусветное, как холокост? Или ссылка целого народа, калмыков, там, татар из Крыма, чеченцев… А? Или объяснить с рациональных позиций. Ты, страдающий мировой историей!
– Да, что привязался? – с готовностью откликнулся Анатолий. – С каких позиций? Есть одна позиция – убивать нельзя. А тут тотальное убийство народа, народов. О чем ты говоришь! Что ж тут может быть рационального?
– Ну мистически ты нам все объяснил. А без дурачества?
– Надоел, Борьк. Жень, вступись.
– А действительно, Толя, – спросил Мишкин, – ведь холокост чистым разумом не понять.
– Так и вся история евреев… Да и России – чистым разумом не понять – "…ибо нелепо". Я и объясняю с мистических позиций. Как Божья проба, прикидка.
– Болтун, историк хренов! – взорвался Борис.
– Да нет, ребята, я совершенно серьезно. Я думаю, что, если Бог есть… А без сатаны такое затеять и осуществить нельзя. А если есть сатана, то, разумеется, есть и породивший его антипод – Бог. И Он допустил. А стало быть, Богу это угодно было… Может, планомерное уничтожение евреев как раз и есть одно из доказательств существования Бога?
– Идиот! Ну, что несешь? Жень, на правах хозяина и больного заткни ему хлебало.
– А правда, Толь, как Бог допустил такое?
– Какая-то задача у Него, стало быть, была. Вон даже Борис сказал: а может, чтобы неминуемо привести народ к своему государству. Создать его. Ну неисповедимы его пути! Вот и все.
– Значит, – вскинулся Борис, – действительно, цель оправдывает средства?
– Мы ж не знаем истинной цели, и нечего обсуждать.
– А все ж…
– Спорщик! Ты очень веришь себе.
– Спорящий всегда верит себе. Иначе как спорить?!
– А ты сначала научись слушать. Это потруднее, чем спорить.
– А что тебя слушать? Это ты абсолютную истину вещаешь.
– Ну кончайте, пацаны, – перебил Мишкин. – Так и до драки недалеко. Пришли к умирающему, а дело к бою идет.
– Женя, ну что ты меня терзаешь! – отреагировала на слово "умирающий" Галя, до этого оппозиционно молчавшая, отвернувшись к окну. Разговор казался ей неуместным, и в душе она совсем не хотела связывать Женину болезнь и дурацкий бесплодный еврейский вопрос. – И что нам, вам евреи. Вот Толя же хотел про русскую историю.
– Правда, Толь, ты ведь начал про Алексея Михайловича. Думаешь, если я помираю, так мне уже и неинтересно? Мне и там будет интересно. Даже в аду. – И Мишкин засмеялся.
– Ад – это вздор, – немедленно возразил Анатолий. – Если есть ад, то, стало быть, Бог мстителен, а этого не может быть. Бог – это любовь.
– Вот буду там и все узнаю. Только как тебе передать?
– Ну, кто когда помрет, неведомо никому.
– Правда, ребята, Жень, кончайте, – снова встряла Галя. – Это я сейчас помру.
– Ладно, ребята, продолжайте без меня. Когда дойдет наш друг до евреев России, свистнете. – И Борис, расцеловавшись с Женей и со своим вечным оппонентом, пошел к двери, которая как раз открылась, впуская Олега и Алексея.
– Ба! А я уходить вздумал, – приветствовал Борис друзей-профессоров. – Теперь никогда. Наконец-то пришли настоящие профессионалы, с которыми спорить не смею.
Борис вновь уселся рядом с Толей и даже приобнял его, вроде бы показывая, что на самом деле все о’кей, если, ссорясь и ругаясь десятилетиями, все-таки относится друг к другу вот так. Алексей с Олегом тоже преувеличенно ерничали и шумели – вполне в тон сегодняшней ажитации Бориса.
И действительно, как правильно вести себя в сложившейся ситуации? И сам Женя знает, что умирает, и все вокруг. Знают больше, чем хотелось бы самим… А в самом деле, как? Как говорить, сидеть, смотреть, есть – при человеке уже обреченном? Собственно, мы все обречены изначально. И знаем это, но главное, слава Богу, не знаем когда. Потому, как правило, и не готовы к переходу… Переходу, уходу, перевоплощению? – кто ж знает. Хоть бы раз кто-нибудь вернулся да хоть чуточек бы приоткрыл эту вечную и, может, самую стабильную завесу над тайной бытия… Или небытия?
Наверно, надо бы вести себя в соответствии с тем, что происходит. Но мы трепещем перед этим самым главным нашим незнанием. И потому-то излишне фальшивы, развязны и беззаботны. Или слишком циничны и наигранны – слишком бравируем печальной правдой, бессмысленно неся ее наперевес – не смиренно как крест, а воинственно как штык. Да, правда жестока и приносит страдания, и ложь уменьшает страдания, зато убивает и тело и душу. Деликатность, такт – порой фальшивы. Искренность – нередко жестка и жестока. А то и просто некстати – не ко времени, не для собеседника. Вот и выбери себе позицию рядом с умирающим…
Наверное, самое страшное в смертном приговоре – вовсе не объявленная грядущая смерть (это-то у всех), а указание срока, а то и даты, когда уже ничего больше не будешь узнавать. Не узнаешь никогда, что с твоими детьми, друзьями, семьей, обществом, в котором ты жил, делом, которым ты занимался и которое, может быть, тебя и сгубило. Что дальше-то? Что там, за поворотом?!
Женя усмехнулся… чему-то… И закурил. Никто, даже Галя, не замахал негодующе руками.
Олег вытащил из кармана бутылку: "Столичная", большая редкость в то время. Водка была полузапрещена. Да и добыть ее проблема. Не купить, а именно добыть.
– Где достал? – оживился Борис.
– Или ты забыл, что имеешь дело с медициной?
– Жизнь продолжается… – начал было Боря и осекся.
Кто-то бросил на него недоумевающий взгляд, кто-то – осуждающий, кто-то – удивленный. Но все это мимолетно, чтобы Сам не заметил.
– Жаль, не для меня сегодня выпивка, – усмехнулся Женя. – Все ж желтуха была.
И все с ажиотажем включились в научную дискуссию: стоит ли пить после желтухи и если да, то когда можно это себе позволить. Впрочем, спорящие лишь заглушали неловкость от сомнительной реплики Бориса. А Мишкин-то, похоже, никакого внимания не обратил ни на саму реплику, ни на споры.
Он оставался всё тем же, каким друзья знали его много лет. И всё же менялся – неотвратимо и необратимо. Иногда становился невыносимо вздорен, высокомерен. Не так давно сказал кому-то из коллег, что обол за щеку уже положил – дескать, загодя все нужно делать. Гость не понял, переспросил. Мишкин вспылил, почти выкрикнул в раздражении: "Вы вообще читали хоть что-нибудь?! Хотя бы Куна? Прочтёте и доложите. А я отметку выставлю. Пока – двойка!" Так свысока он еще никогда не говорил – тем более с подчиненными. Так что обол за щекой в клинике запомнили, а там уж и выяснили, что это за штука. Оказалось (да многие ведь со школы знали, да подзабыли), что обол за щеку в Древней Греции клали покойнику – плата Харону. Только с таким условием загробный лодочник переправлял усопших через Стикс, в царство смерти…
И теперь, подавленные происходящими с хозяином переменами, все и слышать стали по-другому, и разговаривать. Как выяснилось, прежде они жили совсем в другом мире. А всего-то один из них – в соответствии с законами природы и Божескими – подошел к своему естественному рубежу. Что тут нового? Что необычного?!
Началась легкая выпивка с натужной травлей баек и дежурными шуточками. Хвалили Галины пирожки, отпускали комплименты хозяйке. Особенно усердствовал Борис, но сегодня ему не везло: он то и дело ляпал что-то невпопад. Наконец Мишкин решительно крутанул головой в сторону жены и сказал как бы в шутку:
– Не слушай ты их, Галь. Обычные хохмы коблов.
– Нынче принято, Жень, говорить "козлов", – поправил Олег.
И все дружно стали обсуждать эволюцию разных mot, новых словечек, как в жизни официальной, так в блатной и молодежной – выяснять, давно ли "козлы" стали ругательством, когда именно появились жутковатые "задействовать" и "озаботить", откуда взялись в языке "торчать" и "тащиться" и в чем между ними разница.
Евгений Львович, оказалось, понял не всё:
– Что значит? При чем тут торчать и тащиться? Что это?
Все засмеялись.
– Это, Женя, новый язык молодежи, – ответил профессор Леша. – У них в голове сплошные перевертыши…
– От жизни отстал ты, Львович. – Профессор Олег решил не уступать площадку. – Юные и от нас далеко ушли, а от тебя и подавно.
– И то верно, – подчеркнув неловкость собеседника, отозвался Мишкин, – все говорят: "такой молодой, а…" Мы должны уходить, потому как рождается новое. Вот – новый язык, а я, оказывается, уже не знаю. Да и новая медицина…
Толя попытался свернуть разговор в сторону и принялся исторически обосновывать наступающие изменения. Алексей начал рассказывать о студентах, о новом стиле и методах обучения. Борис – о вторжении в обиход новых научных терминов. Все заговорили одновременно. Заглушали то, что безмолвно повисло в комнате. Хоть и понимали, что безмолвие заглушить невозможно, да и вообще нелепо. В общем гуле невозможно было расслышать чьи-то отдельные слова. Лишь Олег молчал, сознавая допущенную неловкость.
– Саша пришел, Жень! – послышался из-за двери Галин голос.
И тут же появился Саша. Наскоро поздоровавшись с собравшимися, он первым делом кинулся к отцу:
– Пап, щеночка предлагают. Бульдожку французского. А?
Все-таки Саша лучше их всех, наверное, отца своего знает. Не пустопорожний словесный набор, а сразу всё – и отвлечение, и намек, что все впереди, и новая радость, и забота. Хотя, если подумать, забота-то не отцу – основная, еще одна забота Гале. Да кто ж о ней думал в эти дни?
Общество увеличивалось. Пришел Илья, огорченный и замызганный.
– Хирург, а что-то грязноват, – первым поприветствовал его Борис.
– За машину порой надо грязью платить, – огрызнулся тот. – Были бы руки чисты.
И опять загомонили все разом, будто каждому есть что сказать по этому поводу, а на самом деле просто лучше… легче болтать пустое, когда боишься ляпнуть нечто неуместное.
– Илья, я решил выйти на работу.
– То есть как? Когда?
– А вот то есть так. Принял решение и с главным уже говорил: с понедельника выхожу.
– Чегой-то вы, Евгений Львович, с глузду съехали? – изумился Илья. – После операции всего ничего прошло. Подождите немного.
– А я что говорю?! – с пол-оборота включилась Галя.
– Умерьте свой темперамент, Галина Степановна, – резко ответил Мишкин. – Легко вам всем говорить: "Подожди немного!" А сколько у меня этого "немного", знаете? Сколько?! Или я должен сидеть здесь и подсчитывать: много ли еще мне осталось! А я не собираюсь гнить без дела и думать-думать-думать! Думать о… К черту! Я принял решение, и вы не остановите меня, хоть всю державу подымай. Поеду дело делать. Когда делаешь, то знаешь, что делать – не думаешь, а делаешь.
Стало тихо. И долго никто не решался нарушить молчание.
Первым пришел в норму Илья:
– Евгений Львович, и как вы все это устроите?
– А вот хочу тебя попросить. Ты сможешь по утрам заезжать за мной?
– Конечно. Только пару-тройку дней подождать – я сегодня в аварию попал.
Галя вздохнула с облегчением: все-таки не так сразу. Еще несколько дней так, а дальше видно будет. И опять компания оживилась. Опять можно поговорить о чем-то абстрактном, отвлекшись от основного, что всех заставляло думать, как бы не сказать лишнего. Конкретная вещь – авария! Что может быть сейчас абстрактнее! Тем более, сам герой, как видно всем, цел и невредим.
Общий глас: рассказывай.
– Я стоял на обочине дороги, поджидал одну даму…
– Об этом, доктор, поподробнее.
– Об этом, Олег Сергеевич, я вам отдельно – как наиболее заинтересованному.
– Почему это только ему? – встрял Алексей. – Я тоже профессор. Мне тоже сладкого.
– Что вы к нему с бабами пристали?! – осадил Мишкин. – Человек пришел меня навестить. Попал в аварию, а вы отвлекаете от темы.
– Да кто его отвлекает?! Он сам отвлекается! Говори, наконец, Илья!
– Ну так вот, стою, значит, на обочине. Мечтаю.
– Разумеется: бабу же ждешь.
– Кончай, Олег! – В голосе хозяина послышалось раздражение: – Дай послушать!
– Да ничего, Евгений Львович, не страшно. Так вот, стою себе мирно, мечтаю… да не о том, Олег Сергеевич, не о том… И вдруг удар сзади. Меня так и мотнуло головой о подголовник. Сзади врезались.
– Это понятно и без дополнительных объяснений. На вид у тебя все, вроде, в порядке.
– Выхожу. Стоит, целуясь, так сказать, с моей жопой, здоровая тачка. Мой зад вдавлен и у того что-то погнуто, осколки, и из него течет под машину. Тосол наверно.
– У него хуже?
– Пожалуй. Да мне до его проблем… Пока не до его проблем. Пока. Подчеркиваю: пока.
– Не говори загадками, Илюша.
– А ты не перебивай! Короче, выходит из машины, так сказать, моего контрагента, сравнительно молодой армянин, так сказать, лицо кавказской национальности и идет мне навстречу…
– Навстречу лицу еврейской национальности…
– Ты уж, Боря, прямо сказал бы: "жидовской морде" – и был бы ближе к истине. Потому что в это самое время с тротуара срываются несколько орлов и с криками: "Мы видели! Мы свидетели! Совсем от них житья нет! Все заполонили эти черные…" Абсолютно пьяные, но при этом чистейшей славянской национальности… И мое положение?..
– Повезло же тебе: не каждый день у нас еврею помогают – да еще при национальных конфликтах.
– Ну, ладно тебе, Толя! А в войну?
– Как историк даю справку. Война – это извращенное состояние умов и души. Это раз. А во-вторых, и в войну всяко было. По-разному немцев встречали. Еще неизвестно, что бы было, если бы они себя вели поделикатнее – с теми же евреями или цыганами.
– Господи! – возмутился хозяин. – Вы забываете, что у меня не так много времени. Я просто могу не дожить до конца истории с машиной, армянами и пьяными. И как всегда, всё из-за евреев!
От этого "не много времени" все замерли – в головах собравшихся опять зазвучала мелодия болезни, но Сам быстро и перевел в усмешливую сторону, и, успокоившись, компания стала слушать дальше.
– А что мне было делать? – продолжал Илья. – Пришлось грудью защищать моего обидчика. Национальный вопрос погубит… Кого погубит, не знаю, но кого-то погубит. В общем, всё перевернул вопрос проклятый. Я – народу: "Так ведь он не отказывается, ребята! Он тоже считает, что виноват…" А народ мне: "Еще бы он отказывался, черножопый!" Ну, крепок дух беложопства, дело их правое, увидели, что еще один "черный" из машины лезет – и кричат мне: "Счас они вдвоем-то тебя точно объ. бут! Соображай, малый!" А я испугался даже – думаю: как бы не начали помогать собрату по цвету жопы, от драки-то машине моей прибыли не будет… Армян-то уже двое, они трезвые, и в случае конфликта за себя постоят. Как это – спина к спине. Ну а я?
– А ты?
– Покороче, Илюша, ты так долго рассказываешь – с идиотскими какими-то деталями… Чем дело кончилось-то?
– И правда, Илья, ты скажи главное: я в больницу буду ездить?
– Все в порядке, патрон. Будете. Армяне забрали машину чинить. Говорят, через три – четыре дня будет готово. А пока будут приезжать за мной в больницу и из нее, куда надо.
– Ты думаешь, не обманут?
– Надеюсь. Тем более показали мне, где они работают. В автосервисе. Так что для них это меньшая проблема, чем, скажем, для меня. Всё, естественно, за свой счет делают.
– Не наколют? – Борис как настоящий ученый всегда в сомнениях и требует проверки.
– Эксперимент идет, – мрачно процедил Мишкин, которому обрыдла дурацкая дискуссия на фоне, по сути, копеечного конфликта.
Беседа покатилась дальше. Хозяин с одинаково заинтересованным видом переводил взгляд то на одного, то на другого говорящего. Иногда перебивал короткими репликами. Но больше молчал.
Скоро начали и расходиться. Сейчас не засиживаются до ночи, как когда-то при здоровом Мишкине… И, разумеется, не звонят по ночам из больницы, не вызывают. Мишкин подумал об этом: "А может, и правда незаменимых нет? Заменить-то есть кому. Пока хуже только мне".
– Пап, я пошел. Ничего не надо? Мы с Леной завтра после работы придем.
– Не гони лошадей, – усмехнулся отец. – Еще находитесь. – И, видно поняв, что не больно ласково отреагировал на сыновье прощание, поспешил вроде бы извиниться: – Пока ничего не надо, сынок. У тебя почитать ничего нового нет? Только не медицину.
– Шеф велит диссертацию к первому на стол ему. Почитаешь, а? Я принесу.
Саша молодец. Собака, диссертация – все про жизнь.
– Хм… Ну принеси. Да, Шекспира, Пушкина не забывай.
Саша рассмеялся:
– Что вы все на них зациклились? И шеф – про Шекспира и Пушкина.
– Значит, понимает, что профессиональная память и навыки сохраняются дольше, когда и этих парней читаешь тоже, а не только по делу своему.
– Он-то как раз не о том. Ну да ладно. Я завтра принесу диссер, да?
– И что-нибудь для души. Профессиональные навыки нынче мне не больно нужны, а душой заняться пора. Принеси все, что можешь.
Наконец все ушли. Галя молча с чем-то возилась по хозяйству то в комнате, то на кухне. Мишкин включил телевизор. Они еще не привыкли к новой ситуации, еще не подготовлены к грядущим изменениям в жизни, во взаимоотношениях между близкими, друзьями, в семье. И неизвестно, как пойдет оно все.
Пора и спать.
Боясь задеть еще свежий рубец на животе мужа, Галя устроилась на раскладушке рядом с их многолетним общим ложем.
– Зря ты. Уж давно… или пока – но не болит. Ложись нормально.
Ничего не ответила и выключила ночник.
– Ты что? Обиделась? Да ты пойми меня…
– Ну, какая может быть обида! Давай спать.
Она уснула, а Мишкин лишь сделал вид. Лежал, разглядывал книжки на полках за стеклом. Он знал их расположение и, хоть темно, пытался определить, какая книжка, скажем, на этой полке с правого края. А какая третья слева? Придумал себе игру, отвлекающую от бессонницы. На этой вот, например, полке – медицина. Первая – книга Юдина о язвенной болезни желудка. Следом реанимационная – Блажа и Кривда. Эти болгары давно уже устарели, но не выкидывать же. Затем "Оперативная хирургия" Литтмана. А полкой ниже – Библия, Коран… Мишкин стал вспоминать, как он, используя больных, доставал эти полузапрещенные их "смешным" режимом книги. Вообще-то неловко было обращаться к именитым больным, имеющим доступ к, скажем, водке, или там дефицитной какой-нибудь закуске, или шмоткам. Попросишь – достанут, а денег не берут. Поэтому, если он и просил, то только книги. За них, вроде бы, и не стыдно не заплатить.
"Сколько же книг, которые я никогда не прочитаю?! Я… Смешно: "Я"! Когда уж мне читать? Будущее – не мое. И Сашка не прочитает. Кому интересна та беллетристика, что когда-то волновала нас! Труха прошлого – все не так, все не состоялось. Во всяком случае, не так нам виделось, как нам хотелось или не хотелось. Всё пропадет, всё выкинут…"
– Да почему же, если выкинут, всегда плохо? Выкинешь, а кто-то подхватит, прочтет, новое узнает.
– Да я о своих думаю.
– Высшая форма эгоизма. Надо думать об обществе.
– Общественное выше личного?! Проходили. Известно, к чему привело. Оказалось: сатанинский путь.
– Ну и что? Зато какой был эффективный. А то валят – немцы, евреи, русские… – И в комнате послышался странный смех.
– А собственно, кто вы? – спохватился Мишкин, поняв, что уже некоторое время говорит не с самим собой. – Откуда здесь? Сейчас позову…