Тому парню было около двадцати. Он упал с девятнадцатого этажа. Вроде и нелепо, что привезли. Труп, что ли?! Девятнадцатый этаж! Ан нет. Парень говорил, жаловался, стонал – жив, стало быть. Строительство дома. Он летел сквозь какой-то технологический туннель. Что это такое, никто из них толком не знал, но ясно, что полет был как-то ограничен, сжат, что ли, по сторонам. Короче, жив парень! Потому и жив. Пока жив. Мишкина позвали в реанимацию, и он поспешил, услышав про такую невидаль: жив, упав с девятнадцатого этажа. Надо же! И все бежали, кто услышал. И не так чтоб сильно ободран. Но все же покорябан порядочно. Травматологи давай кости щупать, а Мишкин – живот. Кто ноги, кто зрачки смотрит. Но быстро все угомонились, все упорядочилось, стала выявляться определенная последовательность в действиях набежавших. Смешно! – но давление держит. Сознание сохраняется и при осмотре. Рентген сделали: переломы обоих бедер. Только-то! Даже ребра целы. А вот и узисты тащатся со своим аппаратом. Ага! В животе жидкость. Вот это понятно. А на ощупь и не скажешь… Что бы ни было – надо идти в живот. Всем ясно. Быстрее – давление держит. Мишкин сам начал было мыться… "Нет, шеф, дайте нам сначала. В случае чего – вы. А мы с Игорем… А?" – "Ну, валяйте, только в темпе. Я постою". Помощники заплескались в тазиках. Больной уже введен в наркоз, интубирован. Вот уже и живот накрашен – обработан и накрыт простынями. Тогда они были исключительно белыми – это сейчас и зеленые, и голубые… Ребята торопятся, да и анестезиолог подгоняет. "Не гони лошадей – он же стабилен". – "Вот именно, Евгений Львович. Пока. Пока стабилен". Илья быстро, ловко вскрыл живот. Кровь, разумеется. Отсосали. Не бог весть. Может, больше пол-литра. Откуда?
– Илюш, кишечной примеси вроде нет?
– Да и мочой, похоже, не разведена кровь.
– А на ощупь? Селезенка, печень?..
– Да посмотрю же, шеф. Я помню, какие органы есть в животе.
– Ну, извини.
– Селезенка. От ворот пополам. А печень цела. Может, кровь из живота перельем. Она, похоже, чистая – кишки целые.
– Да ты сначала останови кровотечение.
– Да все. Зажим положил на ножку.
– Ну и убирай.
– Шеф! Евгений Львович! Хватит советы давать. Я же вижу сам.
– Извини. А почему? У нас страна советов, будь она неладна.
Осторожный Вася шепчет в ухо:
– Евгений Львович, народу полно.
– Не зуди. Прямо в ухо. Ну и что? А я что? Советы мои неладны?
Вася и Илья засмеялись: типичный Мишкин.
Селезенка полетела в таз. Анестезиологи спокойно что-то там шуруют в головах. Спокойно – значит, стабилен.
– Ну как? Стабилен?
– Да вы ж видите сами.
– Вижу. Гордые все стали – и спросить нельзя.
Больной стабилен, а потому и разговорчики усилились. И подначка стала прыгать с языка на язык.
– А за брюшиной что?
– Что, что! Гематома.
– Много?
– Что много? Большая. Крови там прилично. Не вскрывать?
– Посмотри: не растет?
– Вообще-то, пожалуй, больше стала во время операции.
– Хм… Черт его знает…
Внезапно оба – и Илья и Игорь – дернулись и отпрянули. Непроизвольно, конечно.
– Ой! Ё. твою…
– Спокойно! Что?
– Из-за брюшины поддает прилично… Ой – это из полой вены! Наверное, по задней поверхности.
Повернулся и побежал мыться. По дороге:
– Вася, давай тоже. Со мной. Пальцем, пальцем заткни пока! Кровь лейте, какая есть. Не жди, пока в животе наберем.
Помылись они не больно качественно. Очень уж быстро. А что делать?!
Вот уже справа на первой руке Мишкин, рядом Илья, напротив Игорь с Васей.
– Держи палец. Сейчас разберусь, сориентируюсь… Держи, держи…
– Палец отвалится.
– Тебя в хирургию никто не звал… Так… Понятно. Нин, есть у тебя атравматика пять нулей?
– Здесь нет. Только наша.
– Это не атравматика. Такими нитками вену не зашьешь.
– Держи, держи! Сбегайте ко мне в кабинет. В верхнем правом ящике лежат пакетики. Там написано. Ребята из института принесли. Наворовали. А мы подождем. Он же держит – не кровит. Вася, собирай пока кровь – перельем.
Побежали в кабинет, Мишкин терпеливо ждал, отвлекая себя болтовней:
– Какой к е. ни матери прогресс хирургии, если в простой больнице, коль друзья не наворуют, то больные с девятнадцатого этажа будут помирать…
– Ну, ладно ворчать. Сейчас же у тебя есть.
Женя приподнялся на локте: где он? Ах, ну да – он у себя в комнате, вот стол, книжные полки… Мишкин и посмотрел на книги: опять он пришел?
– Ты что?
– Ничего. Разворчался. Не могу сказать "побойся Бога" – парень-то тогда выжил.
– При чем тут Бог?
– Вот именно. Вы ж Бога не боитесь, вы черта боитесь… – Гость захохотал…
Мишкин сел на постели и окончательно проснулся. Болело сильно. Хотя перед сном все же укол сделали. Галю будить не хотелось. Благо руки длинные, а она приготовила на тумбочке и лекарства, и воду. Женя принял таблетки, и боль понемногу стала стихать. Но заснуть не удавалось. Посмотрел на часы: пора вставать. Скоро уж Илья приедет. Надо принять душ. Он старался встать тихонечко. Но Галя была начеку…
* * *
– Ты чего, Леш, в неурочное время? Я только-только приехал.
– Мимо проезжал. Наобум зашел: вдруг вы дома. Повезло. А Галя?
– Галя?! На работе. Слава Те Господи, перестала сидеть надзирателем.
– Не гневи Бога. Она ж…
– Да знаю, знаю. По гроб жизни благодарен, по самую смерть.
– Ну и Бог в помощь.
– Что заладил: "Бог, Бог"?! Зациклились совсем! Никто покоя не дает.
– Нет, Женя, я серьезно. Без Бога ж никуда. Может, надумаешь? Тебе бы сейчас воцерковиться…
– О, этот ваш язык! Да не верю я, Леша. Хочу, да не могу. Ни во что не верю.
– Ну, врешь же, Мишкин! Побойся Бога.
– Ха! Да ведь вы все черта боитесь, а не Бога.
– Конечно. Бога не боимся, а любим. Как это ты ни во что не веришь? В бесконечность Вселенной веришь?
– Тоже не понять мне. Знаешь, Леш, когда я пытаюсь себе реально представить Бога… где Он… что вокруг…. Ведь Бог должен быть где-то. Ну поначалу…
– Бог вездесущ.
– Ну, это слова. Везде – это тоже где-то, в чем-то… Не представляю.
– Бог непостижим и неисповедим.
– Да ну тебя. И Вселенная непостижима. Как это понять: большой взрыв из одной точки? Но ведь точка тоже где-то, в чем-то… Пытаюсь представить себе… Да и то и другое… Непостижимо. Пытаюсь – и мне действительно, физически становится плохо.
– Вот видишь. Это и есть начало веры.
– Чего ты несешь?! Не в этом же…
– В непостижимости. Жень, ну можно я приду к тебе с батюшкой. Поговори с ним. Интеллигентный человек. Отбрось советские представления о попах.
– Не советские, а…
– Да ладно. Прошу тебя. Ведь все мы смертны…
– А я особенно. – Мишкин засмеялся. Потом замолчал. Леша тоже молчал, не зная, что говорить дальше. Не больно обычная ситуация для интеллигента, воспитанного советским временем. Наконец Леша произнес:
– Тем более. Хотя лишь Господь знает, кто больше… кто раньше смертен…
– "Раньше смертен". Своеобразно…
– Так поговоришь с батюшкой? Ты же любишь поговорить с интеллигентными людьми. А этот вид интеллигентности тебе не знаком. Узнаешь про мир наш по-другому.
– Поздненько мне узнавать.
– Ой, Женя! Самое время
– Да не хорони ты меня раньше времени.
– Ну при чем тут это?! Я как раз о жизни, Жень.
– О вечной, – Мишкин горько хмыкнул (вот именно – горько хмыкнул). – Если она вечна – это страшно. Помнить вечно все твои, свои… Особенно если ты врач… Особенно если я хирург… А если полный, вечный конец, тотальное забвение, тогда еще… А как его зовут, батюшку твоего? Молодой?
* * *
Больной был сравнительно молод. "Во всяком случае, помирать ему рановато", – подумал Илья, постепенно отходя кишкой с опухолью от окружающих тканей, уже пораженных раком. "Молод-то молод, – продолжал он мысленно дискутировать с самим собой, – а ведь ему столько же лет, что и Мишкину". И, пытаясь чисто убрать опухоль, Илья словно бы сражался с бедой, павшей на коллегу и друга. Но не получалось отделить ее от сосудов, идущих к ногам. "Убрать потом ногу? Многовато. Перенесет ли?" – не так уж и крепок этот мишкинский ровесник. "А ведь у Мишкина тоже прорастали сосуды, только шли не к ногам. А печень не уберешь, особенно с ходу. А ногу?.. Нет – это я уж слишком", – продолжал про себя Илья, но ничем не выдавал свои сомнения. Помогающие тоже молчали, понимая, что оператор на первой руке решает сейчас главное: быть или не быть. Да не себе. Это о себе можно философствовать, а здесь чистая практика. Да чтоб никакой зауми.
– Не получается. Порву сосуд. Не управимся…
– Слушай, Илья, там у шефа сейчас Алексей Наумович. Может, позовешь? Все-таки сосуды…
– Да боюсь, Сам притащится. А он после операции, еле дошел до кабинета. Но молчит. Делает лицо.
– А что ему остается?! Давай все-таки пошлем, а?
Илья опасался напрасно: Мишкин лежал под капельницей. Надежная причина отпустить в операционную одного Алексея: не усталость, не слабость. А капельница.
Алексей Наумович через плечо оперирующего склонился над раскрытым животом:
– Да. Да. Отодвинь кишочку кнутри. Теперь приподними. Ага… Нет, Илюша, надо намыться, так не пойму. Подожди.
Мылся и переодевался Алексей в хорошем, ускоренном темпе. Хотя ни кровотечения, ни иного пожара не было – больной стабилен… Но всегда ощущение пожара, когда тебя ждут, а тело уже раскрыто.
– В принципе можно убрать, резецировать сосуд…
– Но у нас нет сосудистых протезов.
– А тут протез и нельзя; кишку же открываете. А протез инородное тело – инфицируется. Тут его вену надо брать. Откройте ноги. Покажите. Хорошие вены. Варикоза нет?
– Все нормально.
– А инструменты, атравматика?..
– Инструменты сейчас… Девочки, сосудистая сетка стерильна? А нитки у шефа в кабинете заначены.
Все им удалось. И кишку с опухолью убрали, и артерию заменили, и ногу сохранили.
– Все. Спасибо, Алексей Наумович. Дальше сами. Спасибо еще раз.
– Разумеется, сами. Илья, не торопись – я Женю сам сейчас отвезу. Ты потом подойдешь?
– Естественно. Я еще ампулки должен захватить.
– А мы и захватим.
Илья засмеялся:
– Вы что?! Это целая драматургия – оформить и взять их. Даже не хочу посвящать Евгения Львовича в эту дурацкую процедуру. Вы ж его знаете: он тогда постесняется лишний раз укольчик попросить.
– Вряд ли. Он уже настолько привык к обезболиванию, что стесняться у него не хватит ни сил, ни воли. Ну, в общем, как знаешь. А мы поехали. Ладно?
– До встречи. Еще раз спасибо, Алексей Наумович.
– Постойте. Дайте, хоть взглянуть на больного. Что мужчина-то я понял. Молодой. Сколько лет-то?
– Как шефу.
– Хм. Угу. Пошел я.
* * *
А это уже через пару деньков.
– Всё. Порядок. Илья, а зашьете сами, – Мишкин отошел от стола, сбросил перчатки в тазик и сел, прислонившись к стенке. – По-моему, ничего получилось, а? Главное, анастомоз красиво гляделся. Люблю, когда красиво, – значит, и заживать будет хорошо. Да, Илья? Зашьете?
– Да вы что, Евгений Львович! Как всегда. Идите, идите. Мы дошьем.
Мишкин сидел, вытянув свои длинные ноги и перегородив проход между хирургами у стола и окошком предоперационной. Сестры, вынужденные пройти от тазика ли с использованными инструментами, от головы ли больного и вообще по любой нужде к передаточному окошку, либо обходили вокруг стола, либо перескакивали через его "шлагбаумы", но никто не просил шефа передвинуться или подобрать ноги. Все видели: Евгений Львович устал. Он делал вид, что все о’кей, однако, если б это было так, давно бы уже заметил, что мешает. Все привыкли к его деликатности – и сам бы ноги подобрал, да никто бы ему раньше и не постеснялся сказать. А сейчас все прыгали через его ноги, а он, похоже, и не замечал. Похоже?! Как раз на него-то и не похоже. Непохоже было и молчание, вызванное этой ситуацией. Не слышно было гомона и пустого трепа, обычного после удачной операции.
Игорь, наблюдавший эту картину из предоперационной (с недавних пор, когда Мишкин оперировал, кто-нибудь из его ребят стоял на стреме и наблюдал издали), подошел к шефу:
– Пойдем в кабинет, Евгений Львович. Они дошьют. Все ж хорошо.
– Дошьют. Дошьют. Дай только передохнуть. Тяжело становится, Игорек. – Последние слова он сказал чуть слышно, только для Игоря.
– Ну и пошли. Капельницу поставим.
– Илья!..
– Да угомонитесь вы, Евгений Львович! Идите, идите. Дошьем. Не сегодня родился.
– Ишь ты! Хозяином себя почувствовал. – И Мишкин засмеялся, с трудом отрываясь от стенки. Он поднялся, опираясь на Игорево плечо и добавил: – Зато операция чудо как хорошо прошла сегодня.
Раньше он никогда так пространно не говорил о качестве операции. Потом, много потом, мог вспомнить, рассказывая в стиле "охотничьих баек". Илья отметил это про себя, как и грубую реплику насчет "хозяина", но, разумеется, не отреагировал на новую дурость шефа.
В кабинете Мишкин лег на кровать. Вот она-то, наверное, точно чувствовала себя здесь хозяйкой – уже более полугода, как она заменила собой диванчик, почти что вросший в это место за предыдущие двадцать пять лет. Пришла сестра и поставила капельницу. Бранюлька-катетер в вене – у него теперь постоянно. Он с ним ходил, спал, оперировал: не колоть же каждый день заново. Зачем? Однако всё же вену надо было время от времени менять. На руке уже они порядочно исколоты. Мишкин поглядел на саму капельницу, чтобы оценить скорость вливания.
– Пора, наверное, Игорек, ставить катетер в подключичную, а? Вот что значит настоящий блат: какому больному вы бы разрешили жизнедействовать, да и вообще находиться вне больницы с катетером в вене?!
– Так вы и не вне больницы.
– А ночью?
– Ночью вы тоже под наблюдением реаниматора. Своего. Личного. А насчет подключички вам виднее. Сейчас позову сестру.
– Пока не надо.
– Ну отдыхайте тогда. Пойду. У меня еще перевязки.
Пришел Илья.
– Закончили? Без эксцессов?
– Какие же могут быть эксцессы, когда вы почти до конца все сами сделали?! Сами же видели…
– Чего-то я стал больше уставать… Подключичную, наверное, лучше?.. Пожалуй, скоро придется закончить этот дурацкий марафон…
– Кончайте ерунду городить!
– Почему ерунду? Всё идет, как должно. Вон Лешка мне уже и священника приводил.
– Ну?! А вы?
– Что я? Поговорил. Вполне интеллигентный человек. Говорит, чтобы поверить, сначала нужен волевой акт, а уж потом… Представляешь: сначала! Какое уж тут начало! Где ж у меня потом?
Илья молчал, не зная… Не научил их шеф, как разговаривать с умирающим шефом. Не научил – сам был не подготовлен ни к смерти, ни к священнику. Не знал, чему учить-то надо. Учил только жизни. Одно дело о Боге между собой говорить. Другое дело – вроде бы представитель его пришел…
И Мишкин, помолчав, тихо продолжил:
– Неудобно было отказать. Понимаешь, хочу, очень хочу, но не получается, не могу поверить. Я уж говорил Леше, что мне физически плохо, когда я пытаюсь себе представить бесконечность или Бога. Батюшка говорит, не надо представлять. Мол, это за пределами разума. Вера не имеет и не нуждается в доказательствах…
Оба замолчали. Илья неопределенно хмыкнул. Не время и не место для дискуссий, тем более – для сомнений и возражений. Мишкин пожал плечами, поежился, будто страшно ему, усмехнулся, пожевал губами и опять стал говорить:
– Я опять как банальный позитивист начал… Конечно, хотелось бы, чтобы там было бы что… Вот я и брякнул нечто про доказательства… – Илья молчал, смотрел в окно. Скорее прятал взгляд, в окно глядя. – А он… Если б доказательства шли впереди веры, Христос сошел бы с креста всенародно… и доказал бы. Но это была бы не вера, а наука… Интеллигентный человек…
Оба молчали. Илья смотрел в окно. Мишкин глядел на капельницу и считал капли: сколько в минуту.
В ординаторской Вася писал протокол операции. Зазвонил телефон.
– Первая хирургия… Узнал-узнал… Здравствуйте, Галина Степановна. Все нормально, операцию закончил. Как всегда. Сейчас на капельнице… Не понял, что у вас? Кровотечение после кесарева? Не можете остановить?.. Но Галина Степановна, а если я сейчас не могу?! Игорь тоже занят… И Илья… Ну, если машина, тогда, конечно! Нет-нет, не волнуйтесь: ему не скажу…
Вася положил трубку и, обращаясь к стенам, беспомощно произнес:
– Во дает! "Приезжай – и все тут!" – и, главное, чтоб шеф не знал. Да куда ж денешься: машина уже пошла.
И он стал одеваться.