И точно дверь стала трещать.
Лукерья Тарасьевна, наконец, спрыгнула, и скачок был таков, что дом дрогнул. Катя заперла окно, накинула барынин платок, закрыла им даже лицо свое и стала в угол, посмеиваясь.
Каютин отворил дверь. Ревнивый старик в сопровождении сына вбежал в комнату и, как тигр, кинулся к Кате.
– Ага, попалась! а!! мужа срамить!!!
Он сорвал платок, – и ярость сменилась в его лице удивлением и радостью. Он обратился с гневным вопрошающим взором к сыну, который заглядывал во все уголки, позабыв, что мачехе его нужно было немало места. Каютин стоял, как преступник, потупив глаза, а Катя, закрыв лицо руками, дрожала, едва сдерживая смех.
– Извините, я… – сказал Каютин запинаясь.
– Ха, ха, ха! ничего, ничего! дело молодое… ха! ха!
И старик помирал со смеху.
– Ну, беги, беги скорее, – говорил он Кате, – чтоб барыня не увидала! Она у меня такая строгая, – прибавил он, обращаясь к Каютину.
В заключение он обнял, своего гостя и, пожелав ему благополучного пути, вышел, побранивая сына.
Каютин вздохнул свободно. Он заперся на ключ, осмотрел окна, как будто опасаясь воров, разделся и лег. Он вспыхнул и покраснел при мысли, что чуть было не отплатил гостеприимному старику очень дурно; но скоро потом он свалил всю вину на Лукерью Тарасьевну, а себя даже хвалил за то, что умел удержаться в границах; благодаря такому обороту мыслей сон его был покоен и крепок.
В шестом часу утра он уже скакал по большой дороге.
Глава II
ДЕРЕВЕНСКАЯ СКУКА.
Август приближался к концу. Подул постоянный осенний ветер. Мрачная перспектива открылась деревенскому жителю.
Непрерывно ревет, воет и злится осенний ветер, нагоняя нестерпимую тоску на душу. Куда ни пойди, везде шумно, уныло и пусто. Ветер крутит и гонит песок по дороге; послышится ли песня – ветер смешает ее с своими дикими звуками, заглушит и унесет за тридевять земель. Ветер сносит и далеко мчит по необъятному печальному полю шалаш пастуха, закутанного в рогожу. Что сделалось с смирной речкой, которая еще недавно чуть заметной струей катилась по каменистому дну в глубине высоких и красивых берегов? Она вздулась и тоже ревет и бурлит, сколько хватает силы… А как страшно в лесу! Среди вечного глухого ропота, непрерывного колебанья и треска ветер с диким ожесточением срывает с деревьев сухие листья, крутит и вертит их, как тучу невиданной саранчи, желтым ковром устилает подножие леса… Все в непрерывном насильственном движении, будто проникнуто страхом близкого разрушенья; все дрожит, и трепещет, и молит пощады унылыми звуками. Трещат вековые деревья, гнутся и ломятся отростки. Беспрестанно колеблется и склоняется с тихим, печальным шепотом густой, высокий кустик травы, уцелевший среди почерневшей зелени, изломанных сучьев и желтых листьев… На верхушку высокого дерева сядет отдохнуть усталая птица; с минуту она силится удержаться, качается, взмахивает крыльями, плотно обогнув когтями обнаженный сук; но ветер озлится, сорвет бедную птицу, и, не вдруг справившись, летит она в поле… Но и там та же тревога, шумная, суетливая, но безжизненная.
Скучно!
За стенами громадных зданий не слышит и не замечает озабоченный горожанин суровых порывов осеннего ветра… Зато ничего, кроме них, не слышит несколько месяцев сряду деревенский житель… Нестерпимое уныние охватывает его душу… Куда идти? что делать? как убить длинный вечер? как убить целый ряд длинных вечеров?..
В такие-то вечера, томительные, ненужные, свободно разыгрывается праздное воображение, родятся на свет и плодятся нелепые сказки, фантастические ужасы; дикое суеверие туманит светлую голову, и вера в чудесное выкупает недостаток действительного движения в окружающем. Тускло светит нагорелая свеча; старушка в очках оракулом сидит на первом месте; ветер шумит, – и под его однообразные звуки чудовищная фантасмагория кажется сбыточным делом… Карты, бобы, растопленный свинец и всякие гаданья получают свою законную силу. Человек порядочный, загнанный в глушь, спивается с кругу… В такие-то вечера в ленивые, утомленные однообразным бездействием головы заходят странные причуды, эксцентрические выходки…
Ветер шумит и гудит вокруг; огромного старого дома на краю деревни, стучит и скрипит ставнями, хлопает воротами. Убаюканный его унылыми звуками, сладко спит в прихожей мальчик лет четырнадцати, в суконном казакине с красными нашивками на груди, – сладко спит, прислонив руки к столу и положив на них голову.
В столовой тускло горит свеча на круглом столе перед диваном; на диване лежит старичок. Его волосы седы; маленькое, сморщенное лицо болезненно; в некрупных заостренных чертах его заметны хитрость и пресыщение, утомленье жизнью. Глаза его закрыты: он тоже спит. Вдруг ветер завыл сильнее, громче застучал ставнями; старичок проснулся. Он вздрогнул, осмотрелся и закричал:
– Мальчик!
Ему отвечает тихое, мерное храпенье.
– Мальчик! – кричит старичок громче.
Является мальчик. Свет режет его сонные глаза, и он щурится.
– Ты не спал? – спрашивает иронически старичок.
– Не спал-с.
– Так… а как думаешь, который теперь час?
– Не знаю-с.
– Не знаю! вот новость сказал: не знаю! А ты подумай.
Мальчик думает.
– Ну?
Мальчик продолжает думать.
– Говори же.
– Не знаю.
– Вот, ничего не знаешь! ступай посмотри!
Мальчик уходит в дверь направо, возвращается и докладывает:
– Шесть часов без четверти.
– Полно, так ли?
– Так-с.
Молчание.
– Ты ничего не видишь? – спрашивает старичок.
– Ничего-с.
– Посмотри-ка хорошенько.
Мальчик внимательно осматривается кругом.
– Ничего, все как следует, – отвечает он.
– Все как следует? полно, все ли? посмотри еще.
Мальчик осматривается и повторяет:
– Все-с.
– Ты слеп?
– Нет-с, вижу.
– Что же ты видишь?
– Да все-с.
– А что? ну, говори, что?
– Стол, диван… стулья… свечку… гитару.
– Больше ничего?
– Нет-с, стены вижу, вас вижу… потолок вижу.
– А еще?
– Ничего, – отвечает мальчик.
– И все в порядке?
– Все-с.
– А вот не все!
– Что же-с? – робко спрашивает мальчик.
– Ну, посмотри хорошенько, так и увидишь.
Мальчик в недоумении осматривается в третий раз и тоскливым голосом отвечает:
– Ничего-с, все как следует.
– Решительно все?
– Все-с.
– Ну, посмотри еще!
Мальчик осматривается с мучительным беспокойством. Старичок устремляет на него вопросительный взгляд. Но мальчик молчит.
– Так ничего не видишь?
– Ничего-с.
Старичок приподнимается, указывает на нагорелую свечу и говорит:
– Это что такое?
– Ах! – вскрикивает сконфуженный мальчик и спешит снять со свечи.
– О чем ты думаешь? где у тебя глаза? – говорит старичок. – Скоро ли из тебя выйдет человек?
Мальчик молча удаляется к двери и по дороге роняет маленький ключ… Не заметив этого, он уходит в прихожую, а старичок на цыпочках подбирается к ключу, прячет его в карман, так же тихо возвращается и ложится.
– Мальчик!
Является мальчик.
– Подай пороху.
Мальчик уходит в сени, где помещается шкаф с ружейными принадлежностями, но через минуту возвращается и начинает шарить в прихожей.
– Что ж пороху? – кричит старичок.
– Сейчас!
И мальчик опять идет в сени, возвращается и начинает шарить.
– Ну?
– Да не знаю, сударь, ключ от шкафа куда-то затерялся, – отвечает смущенным голосом мальчик, – сходить разве, не у Татьяны ли?
– Ну, сходи.
Мальчик ушел и не является десять минут. Наконец дверь в прихожей скрипнула.
– Мальчик! – кричит старичок.
Является мальчик; лицо его выражает сильное беспокойство.
– Что ж, взял ключ у Татьяны?
– Да она говорит, что у нее нет.
– Ну, так где же он?
– Не знаю, сударь… он все у меня был.
– Где?
– Вот здесь, на поясе… как вы изволили приказывать.
– Так ты, видно, потерял его?
– Нет-с… как можно! Я его крепко привязал.
– Крепко?
– Крепко-с… Сходить разве к матушке… не оставил ли я его там, как переодевался?
– Сходи.
Мальчик опять ушел и воротился через четверть часа. Он тяжело дышал. Беспокойство в лице его увеличилось.
– Ну, принес пороху?
– Да никак, сударь, ключа не могу найти, – отвечает отчаянным голосом мальчик.
– Ключа не можешь найти… а?
– Не могу-с.
– Я кому отдал ключ? – спрашивает старичок.
– Мне-с, – робко отвечает мальчик.
– Я тебе что приказывал?
Мальчик молчит.
– Ну, говори, что я тебе приказывал?
Молчание.
– У тебя есть язык?
– Есть.
– Лжешь – нет. У тебя нет языка… а?
– Есть.
– Что ж ты молчишь?
Мальчик продолжал молчать,
– Говори же! Я тебе приказывал ключ от пороху носить на поясе, никому не давать и беречь пуще глазу… так?
– Так-с, – едва слышно произносит мальчик.
– Ну, так куда же ты его девал?
– Не знаю-с… я никуда его не девал… я…
– Никуда?
– Никуда-с.
– И не отдавал никому?
– Никому-с.
– И не терял?
– Не терял-с.
– Ну, так подай пороху!
Мальчик молчит и не двигается. Холодный пот выступает у него на лбу.
– Ни стыда, ни совести в тебе нет! – говорит старичок, качая головой. – Хлопочи, заботься о вас, ночи не спи, – а вы и ухом не ведете! Ну, теперь вдруг воры залезут, волки нападут, – понадобится ружье зарядить… ну, где я возьму пороху?.. Так за тебя, разбойника, всех нас волки и разорвут.
Мальчик громко рыдает.
– Я уж сам не знаю, куда ключ пропал, – говорит он, всхлипывая.
– Не знаешь… ну, так ищи.
– Да я уж искал… да не знаю, где уж его и искать.
– Не знаешь?.. а есть, а пить, а спать знаешь? а?
Мальчик продолжал рыдать.
– Поди сюда.
Мальчик подходит. Старичок достает из кармана и показывает ему ключ.
– Это что такое? – говорит он, устремив на него лукавый и проницательный взгляд.
Мальчик смотрит и, пораженный радостным изумлением, восклицает простодушно:
– Да как же он вдруг у вас очутился?
– Узнал? – спрашивает старичок, наслаждаясь удивлением мальчика.
– Узнал-с.
– Рад?
– Как же не радоваться? – отвечал мальчик с просиявшим лицом, по которому текут слезы.
– То-то вы! – говорит старичок. – Я вас пои, корми, одевай, обувай, да я же вам и нянюшкой будь… Возьми, да потеряй у меня еще раз!!!
– Порох прикажете? – спрашивает мальчик.
– Не нужно; ступай.
Мальчик отправляется в прихожую. Старичок ложится. Наступает тишина, прерываемая только воем ветра и гулом проливного дождя… Вдруг на лице старичка является тревожное выражение. Он быстро приподнимается, щупает себе живот и под ложечкой, пробует свой пульс и кричит:
– Мальчик!
Является мальчик.
– Подай зеркало.
Мальчик приносит ручное зеркало,
– Свети!
Мальчик светит. Старичок, приставив зеркало, рассматривает свой язык.
– Так, так, – говорит он дрожащим голосом, делая гримасы перед зеркалом и стараясь высунуть как можно больше язык. – Белый, совсем белый… точно сметаной с мелом вымазан.
– Белый? – спрашивает он, поворачивая лицо с высунутым языком к мальчику.
– Белый-с.
– Как снег?
– Как снег.
– Возьми!
Мальчик уносит зеркало. Старичок в отчаянии опускается на диван, ощупывает себя и рассуждает сам с собою: "Чего бы я такого вредного съел?.. А! грибы! – вскрикивает он. – Точно, в соусе были грибы… Ах, проклятый поваришка! прошу покорно: – наклал в соус грибов…
– Мальчик! – кричит старичок.
Является мальчик.
– Позови Максима.
Приходит Максим – человек среднего роста, лет сорока, в белой куртке и белом фартуке. Он низко кланяется и робко стоит в дверях.
– Ты что такое? – спрашивает его старичок.
Максим молчит.
– У тебя есть язык?
Молчание.
– Да говори же: есть у тебя язык?
– Как же сударь, как же! – отвечает с пугливой поспешностью Максим.
– Покажи!
Максим плотнее сжимает губы.
– Ну!
Максим нерешительно переминается.
– Мальчик! – кричит старичок.
Является мальчик.
– Скажи ему, чтоб он показал язык.
– Ну, покажи язык! – говорит повару мальчик.
После долгой нерешительности повар с крайней застенчивостью неловко высовывает язык.
– Отчего же ты молчишь? – спрашивает старичок.
Максим молчит.
– Что, ты глух?
– Нет-с.
– Что ж, у тебя пенька в ушах, что ли? Мальчик! вынь ему пеньку из ушей.
– Ну, говори! – говорит мальчик повару.
Повар молчит.
– Ты что такое? – спрашивает его старичок.
На лице молчаливого повара выражается мучительное недоумение.
– Ты будешь мне сегодня отвечать?
Максим издает губами неопределенный звук.
– Я тебя спрашиваю! ты что такое: кузнец, плотник, слесарь…
– Повар, судырь, повар, – с радостной поспешностью отвечает Максим.
Мальчик уходит.
– Ты изготовил сегодня все, как я тебе приказывал?
На лице Максима выражается беспокойство.
– Все, – отвечает он почти шепотом.
– Ты что сегодня готовил?
– Суп, холодное…
Максим запинается.
– Ну?
– Соус, – быстро и глухо произносит Максим и тот час же прибавляет: – жаркое, пирожное…
– Стой, стой… зачастил!.. соус?
– Соус, – робко отвечает Максим.
– С чем?
Максим молчит.
– Говори!
– С красной подливкой… жаркое-с…
– Да нет! ты постой! с чем соус?
– С красной подливкой.
– А еще с чем… ни с чем больше… а?
– Ни с чем, судырь, ни с чем! – отвечает обрадованный Максим.
– А грибов в соусе не было?
Максим бледнеет и молчит.
– Не было грибов?
Максим издает неопределенный звук.
– Ну?..
– Немножко, судырь… так… только для духу, – отвечает дрожащим голосом повар.
– Немножко?.. Ты что такое?
– Повар, судырь.
– Чей?
– Вашей милости.
– Ты должен меня слушаться?
– Как же, судырь, как же.
– Я тебе что приказывал?
Молчание.
– Говори: приказывал я тебе класть в кушанье грибы?
– Нет, судырь.
– Зачем же ты положил их?
Максим молчит.
– Ну, говори: зачем? А?..
– Да я так… немножко… я думал… только…
– Стой! что ты думал?
Максим молчит.
– Что ты думал? – повторяет старичок.
– Да я, судырь, думал, – отвечает Максим, – что он вкуснее будет.
– Вкуснее! прошу покорно, вкуснее будет!.. Ему и дела нет, что барин нездоров… Он рад мухоморами накормить… валит грибы очертя голову, а тут хоть умирай… Знаешь ли, что ты со мной наделал?
– Не могу знать-с, – отвечает повар.
– Мальчик!
Является мальчик.
– Подведи его сюда!
Мальчик подводит повара к столу.
– Видишь? – говорит старичок и показывает повару язык.
– Вижу-с.
– Белый?
– Белый-с.
– Как снег?
– Как снег.
– Что мне с тобой сделать? – спрашивает старичок.
Максим молчит.
– А?
– Не знаю, судырь.
– Как думаешь?
– Не знаю-с.
Долгое молчание.
– Ступай! – говорит старичок, – да положи у меня еще раз грибов!!!
Максим поспешно уходит.
– Мальчик! – кричит старичок.
Входит мальчик.
– Который час?
– Половина осьмого, – докладывает мальчик.
– Ух! – говорит старичок и с отчаянием опускает голову на подушку.
Тишина. Старичок снова начинает себя ощупывать, повторяя: "Отравил! совсем отравил, разбойник! и желудок тяжел, и под ложечкой колет… уж не принять ли пилюль? не поставить ли мушку?.."
– Мальчик!
Является мальчик.
– Энгалычева подай!
Мальчик приносит несколько старых книг в серо-синей бумажной обертке.
– Очки!
Надев очки, старичок читает. По мере чтения лицо его делается беспокойнее. Наконец в волнении он начинает читать вслух:
– "При ощущении тяжести в животе, урчании…"
Старичок прислушивается к своему животу. "Урчит! урчит!" – восклицает он с ужасом и продолжает читать:
– "…боли под ложечкой, нечистоты языка, позыву к отрыжке…"
Старичок насильственно рыгает. "Так, и отрыжка есть!" – говорит он.
– "нервической зевоте…"
"Ну, зевота страшная целый вечер! – восклицает пугливо старичок и потом с наслаждением зевает несколько раз сряду, приговаривая беспокойным голосом: – Вот и еще! вот и еще!.."
– "…жару в голове, биении в висках…"
Старичок пробует себе голову. "Так и есть: горяча! Ну, биения в висках, кажется, нет, – говорит он, пробуя виски. – Или есть?.. да, есть! точно, есть!.. Прошу покорно… начинается тифус, чистейший тифус… Ай да грибки! угостил!.. Не поставить ли хрену к вискам? или к ногам горчицы?.. а не то прямо не приплюснуть ли мушку на животе?.." Кричит:
– Мальчик!
Является мальчик.
– Скажи повару… нет, поди, ничего не надо.
"Лучше подожду, – говорит старичок, – пока начнется… Вот и Энгалычев пишет: не принимать решительных средств, пока болезнь совершенно не определится".
Старичок закрывает глаза и ждет. Проходит минут десять. "Начинается… или нет? – говорит он, приподнимаясь; и вся фигура его превращается в вопросительный знак, он прислушивается к своему животу, пробует себе лоб‹ виски, живот… – А, вот началось! началось! – кричит он так громко, что мальчик в прихожей вздрагивает и просыпается… – Нет, ничего, – продолжает старичок тише и спокойнее. – Лучше я чем-нибудь займусь, так оно тем временем и начнется… определится… тогда и меры приму… А чем бы заняться?.. А!.."
– Мальчик! – кричит старичок.
Является мальчик.
– Ты что делаешь?
– Ничего-с.
– Который час?
– Тридцать пять минут девятого.
– Тебе хочется спать?
– Хочется.
– И если тебя пустить, ты вот сейчас и заснешь?
– Засну-с.
– Поди вон.
Мальчик уходит. Старичок закрывает глаза и делает усилие заснуть. Но усилия его напрасны.
– Сонуля!
Является мальчик.
– Подай Удина.
Мальчик приносит книгу. Старичок берет ее и через минуту оставляет… "Вот и Удин, – говорит он, – советует не принимать решительных мер, пока болезнь не определится…", затем им овладевает неестественная зевота. Он зевает с вариациями и фиоритурами, вытягивая бесконечные: "а-а-а-а о-о-о-о у-у-у-у…"
– Мальчик!
Является мальчик.
– Который час?
– Сорок три минуты девятого.
Тишина.
– Мальчик!
Является мальчик.
– Подай станок!