- Два рубля… И два-то рубля ужасти как дорого за такую езду. Ведь, в сущности, все по одному и тому же месту путались, а больших концов не делали.
Глафиру Семеновну он застал заказывающей кофе. Перед ней стоял в рваном пиджаке, в войлочных туфлях и в четырехугольном колпаке из белой писчей бумаги какой-то молодой малый с эспаньолкой на глупом лице и говорил:
- Madame veut café au lait… Oui, oui…
- Я кофе заказываю, - сказала Глафира Семеновна мужу. - Надо же чего-нибудь выпить.
- Да, да… Кофей отлично… - отвечал Николай Иванович. - Ты, брат, и масла приволоки, и булок, - обратился он к слуге. - Глаша! Переведи ему.
- Пян и бер… - сказала Глафира Семеновна. - И побольше. Боку…
- Пян бер… - повторил Николай Иванович.
- Oui, oui, monsieur… Un déjeuner…
- Да, да… мне и жене… Ну, живо…
Слуга побежал исполнять требуемое.
Кофей и паспорт
Когда Николай Иванович и Глафира Семеновна умылись, поспел и кофе. Тот же слуга в потертом пиджаке и четырехугольном бумажном колпаке внес поднос с кофейником, молочником и булками. Прежде всего Николая Ивановича поразили громадные чашки для кофе, превосходящие по своим размерам даже суповые чашки. При них находились так называемые десертные ложки. Николай Иванович как увидел чашки и ложки, так и воскликнул:
- Батюшки! Чашки-то какие! Да ты бы еще, молодец, ведра с уполовниками принес! Кто же в таких чашках кофей пьет! Уж прачки на что до кофеища охотницы, а такую чашку кофею, я полагаю, ни одна прачка не вытянет.
Слуга стоял, кланялся и глупо улыбался.
- Глаша! Переведи ему, - обратился Николай Иванович к жене.
- Да как же я переведу-то? - отвечала Глафира Семеновна в замешательстве. - Ты такие слова говоришь, которых я по-французски и не знаю. Ле тас тре гран, - указала она слуге на чашки. - Пуркуа гран?
- Oh, madame, c’est toujours comme ca. Vous avez demandé café au lait.
- Говорит, что такие чашки нужно, - перевела Глафира Семеновна. - Верно, уж у них такой обычай, верно, уж кофейная страна.
- Ты ему про прачку-то скажи.
- Я не знаю, как прачка по-французски.
- Как не знаешь? Ведь комнатные слова ты все знаешь, а прачка - комнатное слово.
- Ну вот, поди ж ты - забыла.
- Так как же мы стирать-то будем? Ведь белье придется в стирку отдавать.
- Ну, тогда я в словаре посмотрю. Наливай же себе кофею и пей. Чего ты над чашкой-то сидишь!
- Как тут пить! Тут надо ложками хлебать, а не пить. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что они нарочно такие купели вместо чашек нам подали, чтобы потом за три порции кофею взять, а то так и за четыре. Вот помяни мое слово, за четыре порции в счет наворотят. Грабеж, чисто грабеж.
- Да пей уж, пей. Ведь на грабеж и за границу поехали.
Слуга все стоял и глупо улыбался.
- Voulez-vous encore quelque chose, monsieur? - спросил он наконец, собираясь уходить.
Николай Иванович понял слово "анкор" и воскликнул:
- Как анкор? Как еще? Ведра с кофеем принес, да еще спрашивает - не подать ли анкор! Сорокаведерную бочку с кофеем нам еще приволочь хочешь, что ли! Иди, иди с Богом! Вишь, как разлакомился! Анкор! Правду купец-то в Кельне на станции говорил, что здесь семь шкур дерут, - отнесся Николай Иванович к жене.
Слуга все еще стоял, глупо улыбался и, наконец, сказал:
- J’aime la langue russe… Oh, que j’aime, quand on parle russe!
- Глаша! Что он торчит? Что ему еще надо?
- Говорит, что очень любит слушать, когда говорят по-русски, - перевела Глафира Семеновна и кивнула слуге, сказав: - Алле…
Тот переминался с ноги на ногу и не шел.
- Votre nom, monsieur, votre carte… - сказал он. - Il faut noter chez nous…
- Что он говорит? Чего еще ему надо, Глаша?
- Спрашивает, как нас зовут.
- А! Паспорт? Сейчас, сейчас… - засуетился Николай Иванович.
- Oh, non, monsieur… Le passeport ce n’est pas nécessaire. Seulement vorte nom, votre carte.
- Говорит, что паспорт не надо. Просит только твою карточку.
- Как не надо! Вздор… Пускай уж заодно берет. Ведь прописаться же в участке надо. Ведь не на один день приехали. Вот паспорт… - выложил Николай Иванович на стол свою паспортную книжку.
Слуга отстранил ее рукой и стоял на своем, что паспорта не надо, а надо только карточку.
- Seulement une carte… une carte de visite… - пояснял он.
- Дай ему свою визитную карточку. Говорит, что паспорта не надо. Верно, здесь не прописываются.
- Как возможно, чтобы не прописывались. Где же это видано, чтобы не прописываться в чужом месте! Почем они нас знают! А вдруг мы беспаспортные! Вот, брат, бери паспорт… - протянул слуге Николай Иванович книжку.
- Pas passeport… Seulement la carte… - упрямился слуга.
- Да что ты его задерживаешь-то! Ну, дай ему свою карточку. Ведь для чего же нибудь ты велел сделать свои карточки на французском языке.
Николай Иванович пожал плечами и подал карточку. Слуга удалился.
- Глаша, знаешь, что я полагаю? - сказал Николай Иванович по уходе слуги. - Я полагаю, что тут какая-нибудь штука. Где же это видано, чтобы в гостинице паспорта не брать в прописку!
- Какая штука?
- А вот какая. Не хотят ли они отжилить наш багаж, наши вещи? Мы уйдем из номера, вещи наши оставим, вернемся, а они нам скажут: да вы у нас в гостинице не прописаны, стало быть, вовсе и не останавливались, и никаких ваших вещей у нас нет.
- Да что ты! Выдумаешь тоже…
- Отчего же они паспорт не взяли в прописку? Паспорт в гостиницах прежде всего! Нет, я внизу во что бы то ни стало всучу его хозяйке. Паспорт прописан, так всякому спокойнее. Ты сейчас и в полицию жаловаться можешь, и всякая штука…
Глафира Семеновна между тем напилась уже кофею и переодевалась.
- Ты смотри, Глаша, все самое лучшее на себя надевай, - говорил Николай Иванович жене. - Здесь, брат, Париж, здесь первые модницы, первые франтихи, отсюда моды-то к нам идут, так уж надо не ударить в грязь лицом. А то что за радость, за кухарку какую-нибудь примут! Паспорта нашего не взяли, стало быть, не знают, что мы купцы. Да здесь, я думаю, и кухарки-то по последней моде одеты ходят.
- Да ведь мы на выставку сейчас поедем… Вот ежели бы в театр… - пробовала возразить Глафира Семеновна.
- Так на выставке-то, по всем вероятиям, все как разряжены! Ведь выставка, а не что другое. Нет, уж ты новое шелковое платье надень, бархатное пальто, визитную шляпку и бриллиантовую брошку и бриллиантовые браслетки.
- Зачем же это?
- Надевай, тебе говорят, а то за кухарку примут. В модный город, откуда всякие наряды идут, приехали, да вдруг в тряпки одеться! Все лучшее надень. А главное, бриллианты. Да и спокойнее оно будет, ежели бриллианты-то на себе. А то, вон видишь, паспорта даже в прописку не взяли, так как тут бриллианты-то в номере оставлять! У тебя бриллиантов с собой больше чем на четыре тысячи.
- Вот разве только из-за этого…
- Надевай, надевай… Я дело говорю.
Через четверть часа Глафира Семеновна оделась.
- Ну вот, так хорошо. Теперь никто не скажет, что кухарка, - сказал Николай Иванович. - Вот и я бриллиантовый перстень на палец надену. Совсем готова?
- Совсем. На выставку поедем?
- Конечно же прямо на выставку. Как выставка-то по-французски? Как извозчика-то нанимать?
- Алекспозисион.
- Алекспозисион, алекспозисион. Ну, тронемся…
Николай Иванович и Глафира Семеновна сошли с лестницы. Внизу Николай Иванович опять всячески старался всучить свой паспорт в прописку, обращаясь уже на этот раз к хозяину и хозяйке гостиницы, но те также наотрез отказались взять: "Се n’est pas nеcessaire, monsieur".
- Нет, уж ты что ни говори, а тут какая-нибудь штука да есть, что они паспорта от нас не берут! - воскликнул Николай Иванович, выходя из подъезда на улицу, и прибавил: - Нужно держать ухо востро.
Кошон или коше?
- Батюшки! Да тут и извозчиков нет. Вот в какую улицу мы заехали, - сказал Николай Иванович жене, когда они вышли из подъезда гостиницы. - Как теперь на выставку-то попасть?
- Язык до Киева доведет, - отвечала храбро Глафира Семеновна.
- Ты по-французски-то тоже одни комнатные слова знаешь или и другие?
- По-французски я и другие слова знаю.
- Да знаешь ли уличные-то слова? Вот мы теперь на улице, так ведь уличные слова понадобятся.
- Еще бы не знать! По-французски нас настоящая француженка учила.
Николай Иванович остановился и сказал:
- Послушай, Глаша, может быть, мы на выставку-то вовсе не в ту сторону идем. Мы вышли направо из подъезда, а может быть, надо налево.
- Да ведь мы только до извозчика идем, а уж тот довезет.
- Все-таки лучше спросить. Вон над лавкой красная железная перчатка висит, и у дверей, должно быть, хо зяин-перчаточник с трубкой в зубах стоит, - его и спроси.
Напротив, через узенькую улицу, около дверей в невзрачную перчаточную лавку стоял в одной жилетке, в гарусных туфлях и в синей ермолке с кисточкой пожилой человек с усами и бакенбардами и курил трубку. Супруги перешли улицу и подошли к нему.
- Пардон, месье… - обратилась к нему Глафира Семеновна. - Алекспозисион - а друэ у а гош?
Француз очень любезно стал объяснять дорогу, сопровождая свои объяснения жестами. Оказалось, что супруги не в ту сторону шли, и пришлось обернуться назад.
Вышли на перекресток улиц и опять остановились.
- Кажется, перчаточник сказал, что направо, - пробормотала Глафира Семеновна.
- Бог его ведает. Я ничего не понял. Стрекотал, как сорока, - отвечал муж. - Спроси.
На углу была посудная лавка. В окнах виднелись стеклянные стаканы, рюмки. На стуле около лавки сидела старуха в красном шерстяном чепце и вязала чулок. Опять расспросы. Старуха показала налево и прибавила:
- C’est bien loin d’ici, madame. Il faut prendre l’omnibus…
Взяли налево, прошли улицу и очутились опять на перекрестке другой улицы. Эта улица была уже многолюдная; сновало множество народу, ехали экипажи, ломовые телеги, запряженные парой, тащились громадные омнибусы, переполненные пестрой публикой, хлопали, как хлопушки, бичи кучеров. Магазины уже блистали большими зеркальными стеклами.
- Rue La Fayette… - прочла надпись на углу Глафира Семеновна и прибавила: - Эта улица зовется рю Лафайет. Я помню, что я что-то читала в одном романе про рю Лафайет. Эта улица мне знакома. Однако надо же взять извозчика. Вон порожний извозчик в белой шляпе и красном жилете едет. Николай Иваныч, крикни его! Мне неловко кричать. Я дама.
- Извозчик! - закричал Николай Иванович.
- Да что ж ты по-русски-то. Надо по-французски.
- Тьфу ты, пропасть! Совсем забыл, что здесь по-русски не понимают. Как извозчик-то по-французски?
- Коше.
- Да так ли? Кажется, это ругательное слово? Кажется, коше - свинья.
- Свинья - кошон, а извозчик - коше.
- Вот язык-то… Коше - извозчик, кошон - свинья!..
Долго ли тут перепутаться!
- Да кричи же, Николай Иваныч!
- Эй, коше! Мусье коше!
- Ну вот, пока ты собирался, его уже взяли. Вон какой-то мужчина садится в коляску. Так здесь нельзя… И что это у тебя за рассуждения! Вон еще едет извозчик. Кричи.
- Коше! - крикнул опять Николай Иванович и махнул ему зонтиком, но извозчик сам махнул ему бичом и отвернулся. - Не едет. Должно быть, занят.
Опять перекресток.
- Рю Лафит… - прочитала Глафира Семеновна и прибавила: - Рю Лафит мне по роману знакома. Рю Лафит я отлично помню. Батюшки! Да ведь в рю Лафит Анжелика приходила на свидание к Гастону, и здесь Гастон ранил Жерома кинжалом! - воскликнула она.
- Какая Анжелика? Какой такой Гастон? - спросил Николай Иванович.
- Ты не знаешь… Это в романе… Но я-то очень хорошо помню. Так, так… Еще угольщик Жак Видал устроил ему после этого засаду на лестнице. Ну, вот извозчик! Кричи! Кричи!
- Коше! Коше!..
Извозчик, которого кричали, отрицательно покачал головой и поехал далее.
- Что за черт! Не везут! Ведь эдак, пожалуй, пехтурой придется идти, - сказал Николай Иванович.
- Пешком невозможно. Давеча француженка сказала, что выставка очень далеко, - отвечала Глафира Семеновна. - Вот еще извозчик на углу стоит. Коше! - обратилась она к нему сама. - Алекспозисион?
Извозчик сделал пригласительный жест, указывая на коляску.
- Не садись так, не садись без ряды… - остановил Николай Иванович жену, влезавшую уже было в экипаж. - Надо поторговаться. А то опять черт знает сколько сдерут. Коше! Комбиен алекспозисион? - спросил он.
Извозчик улыбнулся, полез в жилетный карман, вынул оттуда печатный лист и протянул его Николаю Ивановичу, прибавив, кивая на экипаж:
- Prenez place seulement.
- Что ты мне бумагу-то суешь! Ты мне скажи комбьен алекспозисион?
- Vous verrez là, monsieur, c’est écrit.
- Глаша! Что он говорит?
- Он говорит, что на листе написано, сколько стоит до выставки. Садись же… Должно быть, в листке такса.
- Не желаю я так садиться. Отчего ж, когда извозчик вез нас в гостиницу, то не совал никакой таксы? Алекспозисион - ен франк. Четвертак…
- Oh non, monsieur, - отрицательно покачал головой извозчик и отвернулся.
- Да садись же, Николай Иваныч, а то без извозчика останемся, - протестовала Глафира Семеновна и вскочила в экипаж.
- Глаша! Нельзя же, не торговавшись. Сдерут.
- Садись, садись.
Николай Иванович, все еще ворча, поместился тоже в экипаже. Извозчик не ехал. Он обернулся к ним и сказал:
- Un franc et cinquante centimes et encore pour boire…
- Алле, алле… - махнула ему Глафира Семеновна. - Франк и пятьдесят сантимов просит и чтоб ему на чай дать, - объяснила она мужу. - Алле, алле, коше… Алекспозисион.
- Quelle porte, madame? - спрашивал извозчик, все еще не трогаясь.
- Вот уж теперь решительно ничего не понимаю. Алле, алле! Алекспозисион. Пур буар вуй… Алле…
Извозчик улыбнулся, слегка тронул лошадь бичом, и экипаж поплелся.
На извозчике по Парижу
Через пять минут извозчик обернулся к сидевшим в экипаже супругам и сказал:
- Vous êtes etrangers, monsieur? N’est се pas?
- Глаша! Что он говорит? - отнесся к супруге Николай Иванович.
- Да кто ж его знает! Не понимаю.
- Да ведь это же уличные слова, а про уличные слова ты хвасталась, что знаешь отлично.
- Уличных слов много. Да, наконец, может быть, это и не уличные.
- Etes-vous russe, monsieur, anglais, espagnol?
- Рюсс, рюсс, - отвечала Глафира Семеновна и перевела мужу: - Спрашивает, русские мы или англичане.
- Рюсс, брат, рюсс, - прибавил Николай Иванович. - Да погоняй хорошенько. Что, брат, словно по клюкву едешь? Погоняй. На тэ, или, как там у вас, на кофе получишь. Мы, рюсс, любим только поторговаться, а когда нас разуважить, мы за деньгами не постоим.
- Ну, с какой стати ты все это бормочешь? Ведь он все равно по-русски ничего не понимает, - сказала Глафира Семеновна.
- А ты переведи.
- Алле… Алле вит. Ну донон пур буер. Бьен донон.
- Oh, á présent je sais… je connais les russes. Si vous êtes les russes, vous donnez bien pour boire, - отвечал извозчик. - Alors il faut vous montrer quelque chose de remarquable. Voila… c’est l’Opеra, - указал он бичом на громадное здание театра.
- Ах, вот Опера-то! Николай Иваныч, это Опера. Смотри, какой любезный извозчик… Мимо чего мы едем, рассказывает, - толкнула мужа Глафира Семеновна и прибавила: - Так вот она, Опера-то. Здесь, должно быть, недалеко и кафе Риш, в котором граф Клермон познакомился с Клементиной. Она была танцовщица из Оперы.
- Какой граф? Какая Клементина? - удивленно спросил Николай Иванович жену.
- Ты не знаешь. Это я из романа… Эта Клементина впоследствии вконец разорила графа, так что у него остался только золотой медальон его матери, и этот медальон…
- Что за вздор ты городишь!
- Это я про себя. Не слушай… Да… Как приятно видеть те места, которые знаешь по книгам.
Извозчик, очевидно, уже ехал не прямо на выставку, а колесил по улицам, и все рассказывал, указывая бичом: - Notre-Dame… Palais de Justice…
- И Нотр-Дам знаю… - подхватила Глафира Семеновна. - Про Нотр-Дам я много читала. Смотри, Николай Иваныч.
- Да что тут смотреть! Нам бы скорей на выставку… - отвечал тот.
Извозчик выехал на бульвары.
- Итальянский бульвар… - рассказывал он по-французски.
- Ах вот он, Итальянский-то бульвар! - восклицала Глафира Семеновна. - Этот бульвар почти в каждом романе встречаешь. Смотри, Коля, сколько здесь народу! Все сидят за столиками на улице, пьют, едят и газеты читают… Как же это полиция-то позволяет? Прямо на улице пьют. Батюшки! Да и извозчики газеты читают. Сидят на козлах и читают. Стало быть, все образованные люди. Николай Иваныч, как ты думаешь?
- Да уж само собой, не нашим рязанским олухам чета! А только, Глаша, ты вот что… Не зови меня теперь Николаем Иванычем, а просто мусье Николя… Париж… ничего не поделаешь. Въехали в такой знаменитый французский город, так надо и самим французиться. С волками жить - по-волчьи выть. Все по-французски. Я даже думаю, потом в каком-нибудь ресторане на французский манер лягушку съесть.
- Тьфу! Тьфу! Да я тогда с тобой и за стол не сяду.
- Ах, брат! Назвался груздем, так полезай в кузов. Уж французиться так французиться. Как лягушка-то по-французски?
- Ни за что не скажу.
- Да не знаешь, оттого и не скажешь.
- Нет, знаю, даже чудесно знаю, а не скажу.
- Ну все равно, я сам в словаре посмотрю. Ты думаешь, что мне приятна будет эта лягушка? А я нарочно… Пускай претит, но я поднатужусь и все-таки хоть лапку да съем, чтобы сказать, что ел лягушку.
- Пожалуйста, об этом не разговаривай. Так вот они какие, бульвары-то! А я их совсем не такими воображала. Бульвар де Капюцин… Вот на этом бульваре Гильом Безюше, переодетый блузником, в наклеенной бороде, скрывался, пил с полицейским комиссаром абсент, и тот никак не мог его узнать.
- Ты все из романов? Да брось, говорят тебе!
- Ах, Николай Иваныч…
- Николя… - перебил Николай Иванович жену.
- Ну, Николя… Ах, Николя, да ведь это приятно. Удивляюсь только, как Гильом мог скрываться, когда столько публики! Вот давеча извозчик упомянул и про Нотр-Дам де-Лорет… Тут жила в своей мансарде Фаншетта.
- Фу-ты, пропасть! Вот бредит-то!
Обвозив супругов по нескольким улицам, извозчик повез их на набережную Сены. Глафира Семеновна увидала издали Эйфелеву башню и воскликнула:
- Выставка!
В экипаж на подножку начали впрыгивать уличные мальчишки, предлагая купить у них билеты для входа на выставку.