Николай Иванович спал, прислонившись к уголку и держа руку на револьвере, который лежал у него на коленях. Жене нужно было потрясти его за плечо, чтобы он проснулся. Он открыл глаза, быстро вскочил на ноги и, уронив на пол револьвер, испуганно спрашивал:
- Опять разбойник? Где он?
- Какой разбойник! Мы приехали во Францию. Французский язык… Может быть, это уж даже Париж.
- Не может быть! Тогда надо спросить. Что же ты! Спрашивай… Хвастайся французским языком.
Глафира Семеновна высунулась из окна и крикнула проходившей французской бородке:
- Месье… Кель статион? Пари? Иси Пари?
- Oh, non, madame. Paris est encore loin. A Paris nous serons le matin, - послышался учтивый ответ.
- Что он говорит? - осведомился Николай Иванович.
- Нет, нет, не Париж. В Париж мы приедем еще утром.
- Однако ты все понимаешь.
- Еще бы! По-французски я сколько угодно. У нас в пансионе француженка была настоящая, - похвасталась Глафира Семеновна. - Вот написано - пур ля дам, вон - пур ле месье… Вон - бювет. Тут можно выпить желающим.
- Так я, Глаша, с удовольствием бы выпил. Спроси, сколько минут стоим.
- Нет, нет. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдруг опять разбойник?
- Да разбойник, должно быть, в немецкой земле остался. Неужели же его через границу пропустили? Наконец, ты можешь со мной вместе выйти.
- Кондюктер! - опять закричала Глафира Семеновна. - Комбьен минют иси?
- Seulement deux minutes à présent, madame. Il vous reste deux minutes.
- Me ну вулон буар…
- Да, буар… Буар вен руж, а то так бир, - прибавил Николай Иванович и тут же похвастался перед женой: - Все хмельные слова я отлично знаю.
Кондуктор протянул руку и сказал:
- Vous voulez prendre du vin rouge? Donnez Moi de l’argent, monsieur. Je vous apporterai tout de suite.
- Что он говорит, Глаша?
- Сам принести хочет нам вина. Комбьян пур бугель?
- Deux francs. Dépêchez-vous, madame, dépêchez-vous.
- Как, тоже депешу надо? - спросил Николай Иванович. - И здесь по телеграфной депеше?
- Да нет же, нет. Давай ему скорей денег. Давай два французских серебряных четвертака. Скорей, скорей.
- Вот! - Николай Иванович, сунув кондуктору деньги, прибавил: - Тут труа четвертак. Пусть на труа франк. А я думал, что и здесь, как в Неметчине, все надо по телеграфу, когда кондуктор упомянул про депешу-то, - отнесся он к жене по уходе кондуктора.
- Да нет, нет. Он не про депешу упомянул, а сказал - депеше ву, то есть поторопитесь. Здесь французская земля, здесь этого нет.
- Ну, то-то. А то удивительно странно показалось. Думаю: там только обеды по телеграфическим депешам, а здесь уж и выпивка. Нет, какова учтивость у французов! Только заикнулись насчет выпивки, - сейчас: пожалуйте, я вам принесу.
- Еще бы… Французы удивительно учтивый народ. Разве можно их сравнить с немцами.
- Я, Глаша, страсть как рад, что мы попали во французскую землю.
- А я-то как рада!
Поезд, однако, не простояв и двух минут, двинулся, минуя станционные освещенные вывески.
- Глаша! А выпивка-то? Где же вен руж-то? Надул кондуктор… Вот тебе и французская учтивость! - воскликнул Николай Иванович, но в это время дверь купе отворилась, и в купе влез кондуктор, держащий в руке бутылку вина, горлышко которой было прикрыто стаканом.
- Voyons, monsieur… Servez-vous… - протянул он Николаю Ивановичу бутылку.
- Вот за это, мусье, спасибо, вот за это мерси. Гран мерси, рюсс мерси! - заговорил Николай Иванович, принимая бутылку.
- Monsieur est un russe? - спросил француз и прибавил: - Oh, nous aimons la Russie et les russes. Vivent les russes!
От него так и пахнуло вином. Очевидно, он и сам сейчас только выпил, да и раньше не отказывался от вина. Николай Иванович заметил это и сказал жене:
- Парень-то, кажется, изрядно хвативши?
- Ничего. Французы и пьяные любезны. Это совсем особый народ.
- Vos billets, monsieur… - между тем сказал кондуктор.
- Билеты требует, - пояснила Глафира Семеновна.
- Да понял, понял я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вот, мусье, билье, вуаля… А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюв вен руж? - вдруг предложил Николай Иванович кондуктору.
- Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après, - отвечал тот, простригая билеты.
- Ну вот и отлично. Бюве…
Николай Иванович налил стакан и протянул кондуктору. Тот поклонился и отстранил стакан.
- A présent vous-même, monsieur, et moi - je prendrai après vous.
- Глаша! Что он такое? - недоумевал Николай Иванович.
- Хочет, чтобы ты прежде выпил.
- Я? Же?.. Отлично. Тре бьен… Вот… За здоровье Франс! - Николай Иванович залпом выпил стакан и продолжал: - Мы любим вашу Франс, очень любим. Глаша, переведи.
- Ну, рюсс - ну земон ля Франс.
- Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie.
Кондуктор взял поданный ему стакан с красным вином, поднял его и, воскликнув: "Vive la Russie"! - тоже выпил его залпом.
- Друг! Ами… Франсе и рюсс - ами, - протянул ему руку Николай Иванович. Кондуктор потряс руку. - Анкор… - предложил Николай Иванович.
- Après, monsieur… Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J’aime les russes…
- Что он говорит, Глаша?
- Принесет еще бутылку и тогда опять с тобой выпьет.
- Душа-человек! - воскликнул Николай Иванович, ударяя кондуктора по плечу. - Ну, бьен, бьен… Принеси - опять выпьем.
- Au revoir, monsieur… Au revoir, madame, - раскланялся кондуктор, повернул ручку двери купе и исчез во мраке.
При таких обстоятельствах Николай Иванович и Глафира Семеновна въезжали во французскую землю.
Париж
С французским кондуктором Николай Иванович все-таки выпил две бутылки красного вина. Со второй бутылкой кондуктор принес ему и белого хлеба с сыром на закуску, а Глафире Семеновне грушу и предложил ее с галантностью ловкого кавалера. Появление такого человека, резко отличающегося от угрюмых немецких кондукторов, значительно ободрило супругов в их путешествии, и после того, как на заре багаж их в Верье был слегка осмотрен заглянувшим в купе таможенным чиновником, они начали дремать, совершенно забыв о разбойниках, которых так опасались вначале. К тому же стало светать, а дневной свет, как известно, парализует многие страхи. Подъезжая к Намюру, они уже спали крепким сном. Кондуктор хотя и заглядывал в купе для проверки билетов, но, видя супругов спящими, не тревожил их.
Когда они проснулись, было ясное, солнечное утро. Солнце светило ярко и приветливо озаряло мелькавшие мимо окон вагона каменные деревенские домики, сплошь застланные вьющимися растениями, играло на зеленых еще лугах, на стоящих в одиночку дубах с пожелтевшей листвой, на синей ленте речки, идущей вдоль дороги.
Глафира Семеновна сидела у окна купе и любовалась видами. Вскоре маленькие каменные домики стали сменяться более крупными домами. Появились вывески на домах, мелькнула железная решетка какого-то сада, стали появляться высокие фабричные трубы, курящиеся легким дымком, и вдруг Глафира Семеновна воскликнула:
- Батюшки! Эйфелева башня вдали! Я ее сейчас по картине узнала. Николай Иваныч! Радуйся, мы подъезжаем к Парижу.
- Да что ты! - подскочил к окну Николай Иванович.
- Вон, вон… Видишь? - указала Глафира Семеновна.
- Да, да… Эйфелева башня… Она и есть… "Кончен, кончен дальний путь, вижу край родимый", - запел он.
Стали попадаться по дороге уже улицы. Дома все вырастали и вырастали. Виднелась церковь с готическим куполом. Движение на улицах все оживлялось. Поезд замедлял ход, скрежетали тормоза. Еще несколько минут, и вагоны остановились около платформы, на которой суетились блузники в кепи и с бляхами на груди.
- Приехали… В Париж приехали!.. - радостно произнесла Глафира Семеновна, когда кондуктор отворил перед ними дверь купе. В дверь рванулся блузник, предлагая свои услуги.
- Вуй, вуй… Прене мон саквояж, - сказала Глафира Семеновна. - Э шерше коше пур партир а хотель. Николай Иваныч! Бери подушки. Что ты стоишь истуканом!
- Une voiture, madame? - спросил блузник.
- Да, да… Вуатюр… И анкор наш багаж… - совала она ему квитанцию.
- Oui, oui, madame.
Багаж был взят, и блузник потащил его на спине на вокзальную площадь. Супруги следовали сзади. Вот и улица с суетящейся на ней публикой. Николай Иванович поражал всех своей громадной охапкой подушек. Какой-то уличный мальчишка, продававший с рук билеты для входа на выставку, даже крикнул:
- Voyons, се sont les russes!
Французский городовой в синей пелерине, кепи, с закрученными усами и с бородкой клином махнул по направлению к стоящим в шеренгу извозчикам. От шеренги отделилась карета с сидящим на козлах краснорожим, гладко бритым, жирным извозчиком в белой лакированной шляпе-цилиндре и подъехала к супругам. Багаж уложен на крышу кареты, блузнику вручена целая стопа французских пятаков, как называл Николай Иванович медные десятисантимные монеты, и супруги сели в карету, заслонившись подушками.
Извозчик обернулся и спросил, куда ехать.
- Хотель какой-нибудь. Дан хотель… - сказала Глафира Семеновна.
- Quel hôtel, madame?
- Ах ты, боже мой! Да я не знаю - кель. Же не се па. Николай Иваныч, кель?
- Да почем же я-то знаю!
- Все равно, коше. Се тегаль, кель. Ен хотель, нам нужно шамбр… и де ли…
- Je comprends, madame. Mais quel quartier désirezvous?
- Глаша! Что он говорит?
- Решительно не понимаю. Ен шамбр дан хотель. Ну вояжер, ну де Рюсси…
Стоящий тут же городовой сказал что-то извозчику. Тот покачал головой и поехал легкой трусцой, помахивая бичом не на лошадь, а на подскакивающих к окнам кареты мальчишек, блузников с какими-то объявлениями, с букетами цветов. Минут через десять он остановился около подъезда и крикнул:
- Voyons!..
Выскочил лакей в черной куртке и переднике чуть не до земли.
- Une chambre pour les voyageurs! - прокричал извозчик лакею. Тот отрицательно покачал головой и отвечал, что все занято.
- Ен шамбр авек де ли… - сказала Глафира Семеновна лакею.
- Non, madame… - развел тот руками.
Извозчик потащился дальше. Во второй гостинице тот же ответ, в третьей то же самое, в четвертой даже и не разговаривали. Выглянувший на подъезд портье прямо махнул рукой, увидав подъехавшую с багажом на крыше карету. Супруги уже странствовали более получаса.
- Нигде нет комнаты! Что нам делать? - спросил жену Николай Иванович.
- Нужно искать. Нельзя же нам жить в карете.
Извозчик обернулся на козлах, заглянул в переднее стекло кареты и что-то бормотал.
- Алле, алле… - махала ему Глафира Семеновна. - Ен шамбр… Ну не пувон сан шамбр… Надо шерше анкор хотель.
В пятой гостинице опять то же самое. Портье выглянул и молча махнул рукой.
- Что за незадача! - воскликнул Николай Иванович. - Глаша! Ведь просто хоть караул кричи. Ну, Париж! Попробую-ка я на чай дать, авось и комната найдется. Мусье! Мусье! - махнул он торчащей в стекле двери фигуре портье и показал полуфранковую монету.
Тот отворил дверь.
- Вот на чай… Прене… - протянул Николай Иванович портье монету.
- Се пур буер… - поправила мужа Глафира Семеновна. - Прене и доне ну зен шамбр.
- Nous n’avons point, madame… - отвечал портье, но деньги все-таки взял.
- Же компран, же компран. А где есть шамбр? У шерше?
Портье стал говорить что-то извозчику и показывал руками. Снова поехали.
- Великое дело - давание на чай! - воскликнул Николай Иванович. - Оно развязывает языки… И помяни мое слово, сейчас комната найдется.
Извозчик сделал несколько поворотов из одной улицы в другую, въехали в какой-то мрачный переулок с грязненькими лавочками в громадных серых шестиэтажных домах, упирающихся крышами в небо, и остановились около неказистого подъезда. Извозчик слез с козел, направился в подъезд и вышел оттуда с худенькой старушкой в белом чепце.
- Ен шамбр авек де ли… - обратилась к ней Глафира Семеновна.
- Ah, oui, madame… Ayez la bonté de voir seule ment, - отвечала старушка и отворила дверцу кареты.
- Есть комната! - воскликнул Николай Иванович. - Ну, что я говорил!
Супруги вышли из кареты и направились в подъезд.
Восемь франков - это сколько?
В подъезде на площадке висели карты с расклеенными афишами цирка, театров, Petit Journal. Пахло чем-то жареным. Налево от площадки была видна маленькая комната. Там за конторкой стоял старик в сером потертом пиджаке, с серой щетиной на голове, в серебряных круглых очках и в вышитых гарусом туфлях. Старушка в белом чепце предложила супругам подняться по деревянной узкой, чуть не винтовой лестнице.
- Кель этаж? - спросила ее Глафира Семеновна.
- Troisième, madame, - отвечала старушка и бойко пошла вперед.
- В третьем этаже? - переспросил Николай Иванович жену.
- В третьем. Что ж, это не очень высоко.
- Раз этаж, два этаж, три этаж, четыре этаж, - считал Николай Иванович и воскликнул: - Позвольте, мадам! Да уж это в четвертом. Зачем же говорить, что в третьем! Глаша, скажи ей… Куда же она ведет?
- By заве ди - труазьем… - начала Глафира Семеновна, еле переводя дух. - А ведь это…
- Oui, oui, madame, le troisième… Encore un peu plus haut.
- Еще выше? Фу-ты, пропасть! Да она нас на каланчу ведет. Ведь это уж пятый!.. Глаша…
- Сянк, мадам, сянк… - старалась пояснить старушке Глафира Семеновна.
- Mais nоn, madame, c’est le troisième… - стояла на своем старуха и ввела в коридор.
- Фу, черт! Да неужто мы этажей считать не умеем?! Пятый… Скажи ей, Глаша, что пятый.
- Да ведь что ж говорить-то? Уверяет, что третий.
Старушка распахнула дверь из коридора в комнату и сказала:
- Voila, monsieur…
Николай Иванович заглянул и воскликнул:
- Да ведь это клетушка! Тут и одному-то не поместиться. И наконец, всего одна кровать! Нам нужно две кровати.
- Де ли… де… - пояснила старушке Глафира Семеновна.
- Oui, madame… Je vous mettrai…
- Говорит, что поставит вторую кровать.
Супруги обозревали комнату. Старая, старинного фасона, красного дерева кровать под драпировкой, какой-то диванчик, три стула, круглый стол и шкаф с зеркалом - вот и все убранство комнаты. Два больших окна были наполовину загорожены чугунной решеткой, и в них виднелись на противоположной стороне узенькой улицы другие такие же окна, на решетке одного из которых висело для просушки детское одеяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила решетки, подол какого-то платья, держа корсаж платья у себя на плече.
- Ну, Париж… - сказал Николай Иванович. - Не стоило в Париж ехать, чтобы в таком хлеву помещаться.
- А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо же где-нибудь поместиться. Не ездить же нам по городу до ночи. И так уж часа два мотались, бог знает сколько гостиниц объездили, - отвечала Глафира Семеновна и, обратясь к старухе, спросила о цене: - Э ле при? Комбьян?
- Dix francs, madame… - спокойно отвечала старуха.
- Что такое? Десять франков! - воскликнул Николай Иванович. - Да ведь это разбой! Десять четвертаков по сорока копеек - четыре рубля… Совсем разбой!
Хотя восклицание было сделано по-русски, но старуха француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла в ответ:
- C’est l’exposition, monsieur.
- Она говорит, что из-за выставки так дорого, - пояснила Глафира Семеновна.
- Все равно разбой… Ведь такие каморки на такой каланче у нас в Петербурге по полтине в сутки ходят и уж много-много, что по семьдесят пять копеек. А то четыре рубля. Да я дам четыре рубля, дам и пять, но и ты дай мне настоящую комнату.
- Се шер, мадам, - попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.
- Лучше нет? - спрашивал Николай Иванович. - Глаша! Спроси.
- By заве бон шамбр? Ну волон бон шамбр.
- A présent non, madame, - покачала головой старуха.
- Что тут делать? - взглянул Николай Иванович на жену.
- Надо брать. Не мотаться же нам еще полдня по Парижу.
- Да ведь вышина-то какая! Это на манер думской каланчи.
- Потом поищем что-нибудь получше, а теперь нужно же где-нибудь приютиться.
- Анафемы! Грабители! Русским "ура" кричат и с них же семь шкур дерут!
- Да ведь за это-то и кричат, что семь шкур дерут.
- Eh bien, madame? - вопросительно взглянула на супругов старуха.
- Вуй… Ну препон… Делать нечего… Нотр багаж.
Глафира Семеновна стала снимать с себя ватерпруф. Старуха позвонила, чтобы послать за багажом. Николай Иванович пошел вниз рассчитываться с извозчиком. По дороге он сосчитал число ступеней на лестнице. Оказалось восемьдесят три.
- Восемьдесят три ступени, десять поворотов на лестнице, пять площадок, - и это они называют "в третьем этаже"! - горячился он. - Черти. Право, черти… Комбьян? - обратился он к извозчику, вынимая из кармана на ладонь горсть серебра.
- Huit francs, monsieur… - произнес тот.
- Как вит франк? То есть восемь франков? Да ты, почтенный, никак белены объелся. Восемь четвертаков по сорок копеек - ведь это три двадцать! - восклицал Николай Иванович. - Мосье, - обратился он к старику, стоявшему при их приезде за конторкой и теперь вышедшему на подъезд. - Вит франк хочет… Ведь у вас такса… Не может же быть, чтобы это было по таксе…
Старик заговорил что-то с извозчиком, потом обратился к Николаю Ивановичу на французском языке, что-то очертил ему пальцем на своей ладони, но Николай Иванович ничего не понял, плюнул, достал две пятифранковые монеты и, подавая их извозчику, сказал по-русски:
- Трех рублей ни за что не дам, хоть ты разорвись. Вот тебе два целковых, и проваливай… Алле… Вон… Алле… - махал он рукою, отгоняя извозчика.
Извозчик просил всего только восемь франков и, получив десять и видя, что его гонят прочь, не желая взять сдачи, просто недоумевал. Наконец он улыбнулся, наскоро снял шляпу, сказал: "Merci, monsieur" - и, стегнув лошадь, отъехал от подъезда. Старик дивился щедрости путешественника, пожимал плечами и бормотал по-французски:
- О, русские! Я знаю этих русских! Они любят горячиться, но это самый щедрый народ!
Николай Иванович, принимая пятифранковые монеты за серебряные рубли и в простоте душевной думая, что он выторговал у извозчика рубль двадцать копеек, поднимался в свою комнату наверх, следуя за прислугой, несшей его багаж, уже в несколько успокоившемся состоянии и говорил сам с собой: