- Неужто ты не знаешь, как по-немецки ночь и день? Ведь эти слова комнатные.
- Ночь - нахт, день - таг?
- Так вот и сади. Или я сам… Кондуктор, Берлин - нахт или таг?
- Am Morgen früh, mein Herr.
- Фу-ты, чтоб тебе провалиться, немецкая анафема!
Николай Иванович обозлился и продолжал ругаться.
- Коля! - остановила его жена.
- Что такое, Коля! Дай отругаться-то, дай душу отвести!
И опять помчался поезд, останавливаясь на минуту и на две на станциях. В вагон заглядывали кондукторы, простригали, отрывали клочки и билеты из книжки прямого сообщения и всякий раз предупреждали, что в Диршау придется пересесть в другой поезд, твердя: "In Dirschau müssen Sie umsteigen". Супруги затвердили уже слова "Диршау" и "умштайген", но все-таки не могли понять, что они обозначают.
- Черт его знает, что он такое говорит: "Дырша да умштайген!" - разводил всякий раз руками Николай Иванович и с досады плевал.
- Не горячись, не горячись. Ведь уже все в один голос говорят, что едем мы в берлинском вагоне и в Берлин, стало быть, горячиться тут нечего. Пускай их, что хотят говорят. Только бы благополучно доехать, - останавливала его Глафира Семеновна, стараясь успокоить.
Супруг наконец успокоился и начал дремать.
Странный Берлин
Через несколько минут поезд остановился. Застучали железные молотки о чугунные колеса вагонов, засуетились кондукторы, распахивая дверцы купе. Слышались возгласы: "Dirschau! Dirschau! Drei Minuten…"
Глафира Семеновна спокойно сидела около открытой двери купе и смотрела на платформу, по которой сновали носильщики с багажом, катились тележки с ящиками и тюками, суетилась публика, размахивая руками с зонтиками, баульчиками, связкой пледа. Николай Иванович спал, похрапывая самым аппетитным образом.
Вдруг к их купе подбежал кондуктор, несколько минут тому назад ревизовавший их билеты, и поспешно воскликнул, обращаясь к Глафире Семеновне:
- Madame, was sitzen Sie denn? Sie reisen nach Berlin, also hier müssen Sie umsteigen! Das ist schon Dirschau.
Глафира Семеновна ничего не поняла и, не шевелясь, смотрела во все глаза.
- Dirschau! Müssen umsteigen! - повторил кондуктор и сделал жест, приглашающий ее выйти из вагона. - Schnel ler! Schneller! Umsonst werden Sie nach Danzig fahren.
- Коля! Да проснись же! Смотри, что он говорит! - засуетилась Глафира Семеновна, расталкивая мужа.
Тот проснулся и потягивался. Кондуктор кричал: "Schnell, schnell!" - и показывал, что надо выходить из вагона.
- Коля! Да прочухайся же! Он машет и показывает, чтобы мы выходили из вагона, - продолжала Глафира Семеновна. - Поломалось что-нибудь, что ли?
- Да почему же я-то знаю! - зевал Николай Иванович во всю ширину рта. - Спроси. Ведь ты все-таки лучше меня знаешь немецкий язык.
- Вир ин Берлин, - сказала кондуктору Глафира Семеновна.
- Ja, ja. Nach Berlin. Also hier müssen Sie umsteigen und weiter fahren. Gott im Himmel! Was tun Sie denn? Es bleibt nur eine Halbe Minute. Weg von Waggon.
И опять жест, приглашающий выйти из вагона. Николая Ивановича кондуктор даже схватил за руку и потянул к двери.
- Черт его знает, куда он меня тащит? - упирался тот. - Приехали, что ли? Хер кондуктор, Берлин?
- Ja, ja… Berlin… Schneller! Schneller!
- Глаша! Вообрази, в Берлин приехали! Вот так штука! - восклицал Николай Иванович, вытянутый уже кондуктором на платформу.
- Да что ты?
- Schneller, schneller, Madame! Um Gottes willen, schneller.
- Выходи скорей! Вот неожиданность-то! Думали, что завтра приедем в Берлин, а приехали ночью.
Выскочила из вагона и Глафира Семеновна, но все еще не верила и спрашивала кондуктора:
- Берлин? Берлин?
- Да, да… Отсюда вы должны ехать. Поезд вам укажут, - отвечал тот по-немецки.
Николай Иванович совал ему в руку два "немецких гривенника" и говорил:
- Данке, очень данке… Спасибо, что предупредили.
Кондуктор захлопнул дверцы купе. Раздался свисток, и поезд помчался.
- Вот неожиданность-то! Приехали, в Берлин приехали! - бормотал Николай Иванович на платформе. - Как же немцы-то нам все твердили, что морген, морген, то есть завтра.
- Да ведь уж оно завтра и есть. Ведь говорили-то нам вчера. Ежели по часам судить, то теперь уж завтра, потому утро, - отвечала супруга. - Ну, пойдем. Надо в гостиницу ехать. Ведь мы решили сутки пробыть в Берлине и посмотреть город.
Они двинулись к станционным дверям. В окна виднелся буфет и снующие кельнеры.
- Вокзалишко-то неважный, - говорил Николай Иванович, переступая порог станционного дома. - Я думал, что в Берлине-то уж пошикарнее вокзал. Будешь что-нибудь есть и пить на станции?
- Какое теперь питье и еда! Только бы скорей до постели. Поедем скорее в гостиницу. Вон гостиничный швейцар стоит, и у него на шапке "Хотель де Берлин" написано. Поедем с ним. Наверное, у них карета. Он нам и наш багаж выправит. Дай ему квитанцию.
- Надо ведь еще про саквояж и подушки справиться, которые мы в том, прежнем поезде оставили. Ведь уж телеграмму нашу они, наверное, получили.
- Завтра справимся, завтра. Какая теперь справка! Поедем скорей в гостиницу. Даже и насчет багажа можно завтра утром. Где теперь хлопотать! Завтра встанем и пошлем с квитанцией. Швейцар и насчет подушек, саквояжей справится. Марья Ивановна говорила, что в Берлине в гостиницах есть такие лакеи, которые говорят по-русски. Вот такому и объясним все основательно.
Николай Иванович подошел к гостиничному швейцару с надписью на шапке и крикнул:
- Хотель де Берлин! Номер? Есть номера?
Тот удивленно посмотрел на него и спросил:
- Was für ein Nummer fragen Sie, mein Herr?
- Комнату нам нужно… Циммер, - пояснила Глафира Семеновна.
Швейцар встрепенулся.
- Ein Logement wünschen Sie? Ein Zimmer? O ja, Madame, bitte… Haben Sie Koffer? Bagage?
- Багаж морген, морген. Шнель ин хотель. Вир волен шляфен…
- Bagage kann man bald kriegen. Geben Sie nur die Quittung.
- Найн… Багаж морген…
- Also, bitte, Madame. - Швейцар пригласил их следовать за собой.
- Карета у вас здесь, что ли? - спрашивал его Николай Иванович, но швейцар не понял и смотрел на него вопросительно. - Глаша! Как карета-то по-немецки? Спроси, - обратился Николай Иванович к жене.
- Ваген. Это как вагон. Хабензи ваген? - задала она вопрос швейцару.
- О, nein, Madame. Hier ist unweit. Nur zwanzig Schritte.
- Глаша! Что он говорит?
- Говорит, что нет кареты, а про что остальное бормочет - кто же его разберет.
Швейцар вывел супругов со станции и повел по плохо освещенной улице. Это удивило Николая Ивановича.
- Да в Берлин ли уж мы приехали? Не перепутались ли опять как? Черт его знает, может быть, кондуктор и в насмешку нам наврал, - говорил он. - Мне рассказывали, что Берлин залит газом. Кроме того, электрическое освещение. А здесь смотри, какая темень.
- Берлин? - спросила Глафира Семеновна швейцара.
- О, я, мадам. Хотель де Берлин, - отвечал швейцар, думая, что его спрашивают, из какой он гостиницы.
- И этот отвечает, что Берлин. Странно. А улица совсем темная. Только кой-где фонарик блестит. Да и народу-то на улице не видать. Ни народу, ни извозчиков, - дивился Николай Иванович.
Гостиница была действительно недалеко. Швейцар остановился около запертого и одним фонарем освещенного подъезда и позвонил. Дверь распахнули. Вышел непрезентабельный человек с заспанным лицом и в сером пиджаке и повел Николая Ивановича и Глафиру Семеновну во второй этаж показывать комнату.
- Drei Mark, - сказал он.
- Три марки. Это, стало быть, три немецкие полтины, - соображал Николай Иванович, оглядывая довольно чистенькую комнату о двух кроватях, и ответил непрезентабельному человеку: - Ну гут.
Через полчаса Николай Иванович и Глафира Семеновна покоились уже крепчайшим сном в номере гостиницы "Берлин", находящейся на главной улице маленького немецкого городка Диршау. Засыпая, Николай Иванович говорил жене:
- То есть так рад, что и сказать не умею, что я попал наконец в Берлин.
- И я тоже, - отвечала жена.
Где же мы?
Глафира Семеновна утром проснулась первой, открыла глаза, потянулась под жиденьким пуховиком, заменяющим в Германии теплое одеяло, и проговорила:
- Николай Иваныч, ты не спишь?
В ответ на это послышался легкий всхрап и скрипнула кровать. Николай Иванович перевернулся на другой бок.
- Коля, вставай. Пора вставать. Смотри, как мы проспали: одиннадцатый час. Когда же мы будем осматривать город? Ведь надо умыться, одеться, чаю напиться, послать за нашим багажом и отыскать наши саквояжи и подушки. Ведь здесь, в Берлине, мы решили пробыть только один день.
Николай Иванович что-то промычал, но не пошевелился. Жена продолжала его будить:
- Вставай! Проспишь полдня, так много ли тогда нам останется сегодня на осмотр города?
- Сегодня не осмотрим, так завтра осмотрим. Куда торопиться? Над нами не каплет, - пробормотал муж.
- Нет, нет, уж как ты там хочешь, а в немецкой земле я больше одного дня не останусь! Поедем скорей в Париж. Что это за земля, помилуйте! Ни позавтракать, ни пообедать нельзя настоящим манером без телеграммы. Питайся одними бутербродами. Всухомятку я не привыкла.
Глафира Семеновна быстро встала с постели и принялась одеваться. Николай Иванович протянул руку к ночному столику, вынул из портсигара папиросу, закурил ее и продолжал лежать, потягиваясь и покрякивая.
- Да и сегодня прошу тебя сделать как-нибудь так, чтобы нам здесь можно было пообедать настоящим манером с говяжьим супом и горячими бифштексами или котлетами, - просила Глафира Семеновна мужа. - Здесь такой обычай, чтоб обедать проезжающим по телеграмме, - ну, пошли им в гостиницу откуда-нибудь телеграмму, закажи обед - ну их, пусть подавятся.
- В гостинице-то, я думаю, можно обедать и без телеграмм. Телеграммы только для станций на железных дорогах, - отвечал муж.
- Все-таки пошли телеграмму. Расход невелик, а по крайней мере, тогда пообедаем наверняка… Телеграмму я тебе сама напишу. Я знаю как… "Хотель Берлин… Дине ин фир ур" - и потом нашу фамилию. Даже и не дине, - поправилась Глафира Семеновна. - Дине - это по-французски, а по-немецки - митаг. "Митаг ин фир ур", - вот и все.
- Лучше же прежде спросить кельнера. Я уверен, что для Берлина телеграммы не надо, - стоял на своем Николай Иванович.
- Ну, это если спрашивать, так, наверное, перепутаешься. Скажут - "да", а потом окажется, что нет, - и сиди голодным. Беда за границей без языка. Вот ежели бы мы говорили по-немецки настоящим манером.
- Вдвоем-то как-нибудь поднатужимся.
- Нам и так придется много натуживаться. Багаж надо добывать, саквояжи и подушки разыскать. Да что ж ты валяешься-то! Вставай… Смотри, уж одиннадцать часов!
Глафира Семеновна возвысила голос и сдернула с мужа пуховик. Муж принялся одеваться.
Через несколько минут супруги умылись, были одеты и звонили кельнеру. Тот явился, поклонился и встал в почтительной позе.
- Самовар, - обратился к нему Николай Иванович. - А тэ не надо. Тэ у нас есть. Цукер тоже есть.
Кельнер глядел на него во все глаза и, наконец, спросил: - Tea wünschen Sie, mein Herr?
- He тэ, а просто самовар и без цукер и без тэ. Глаша, как самовар по-немецки?
- Постой… Пусть уж просто чай несет. Может быть, самовар принесет?
- Да зачем же, ежели у нас есть свой чай?
- Ничего. Где тут с ним объясняться! Видишь, он ничего не понимает из нашего разговора. Брингензи тэ на двоих. Тэ фюр цвай.
- Wünschen Sie auch Brot und Butter, Madame? - спросил кельнер.
Глафира Семеновна поняла и отвечала:
- Я… я… Брод и бутер… Да брингензи цитрон, брингензи кезе… И брод побольше… филь брод… Я, Николай Иванович, ужасно есть хочу…
Кельнер поклонился и стал уходить.
- Постойте… Вартензи, - остановила его Глафира Семеновна. - Флейш можно бринген? Я говядины, Николай Иваныч, заказываю. Может быть, и принесут. Флейш брингензи, кальт флейш.
- Kaltfleisch, Madame?
- Кальт, кальт. Только побольше. Филь…
Явился чай, но без самовара. Кипяток или, лучше сказать, теплую воду подали в большом молочном кувшине.
- А самовар? Ферштеензи: самовар, - спрашивала Глафира Семеновна. - Самовар мит угли… с углями… с огнем… мит фейер, - старалась она пояснить и даже издала губами звуки - пуф, пуф, пуф, изображая вылетающий из-под крышки самовара пар.
- Sie wünschen Theemaschine. - Кельнер улыбнулся.
- Да, да… Я, я… Тэмашине, - подхватила Глафира Семеновна. - Вот поди же ты, какое слово забыла. А ведь прежде знала. Тэмашине.
- Theemaschine haben wir nicht, Madame. Das wird selten gefragt bei uns.
- Найн?
- Nein, - отрицательно потряс головой кельнер.
- Извольте видеть, нет у них самовара! Ну, Берлин! В хорошей гостинице даже самовара нет, тогда как у нас на каждом постоялом дворе. Ну а кипяток откуда же мы возьмем? Хайс вассер?
- Hier, - указал кельнер на кувшин.
- Здесь? Да это какой же кипяток! Это просто чуть тепленькая водица. Даже и пар от него не идет. Нам нужен кипяток, ферштеензи - кипяток, хайс вассер. И наконец, тут мало. Тут и на две чашки для двоих не хватит, а мы хотим филь, много, мы будем пить по пяти, по шести чашек. Ферштеензи - фюнф, зехс тассе.
- Брось, Глаша. Ну их к лешему. Как-нибудь и так напьемся. Видишь, здесь, в Неметчине, все наоборот, все шиворот-навыворот: на перинах не спят, а перинами покрываются, кипяток подают не в чайникахарбузах, а в молочниках, - перебил жену Николай Иванович.
- И обедают по телеграммам, - прибавила та. - Геензи, - кивнула она кельнеру, давая знать, чтобы он удалился, но вдруг вспомнила и остановила его: - Или нет, постойте. Нам нужно получить наш багаж со станции. Багаже бекомен. Вот квитанции… Хир квитанец, - подала она кельнеру бумажку. - Ман кан?
- О, ja, Madame, - отвечал кельнер, принимая квитанцию.
- Ну так брингензи… Да вот еще квитанц от телеграмма… Вир хабен… - начала Глафира Семеновна, но сейчас же остановилась и, обратясь к мужу, сказала: - Вот тут-то я и не знаю, как мне с ним объясниться насчет наших саквояжей и подушек, что мы оставили в поезде. Ты уж помогай как-нибудь. Хир телеграмма. Вир хабен в вагоне наши саквояжи и подушки ферлорен… То есть не ферлорен, а геляссен в Кенигсберге, а саквояжи и подушки варен ин Берлин.
Кельнер стоял, слушал и таращил глаза.
- Саквояжи и подушки. Ферштейн? - старался пояснить Николай Иванович, снял с постели подушку и показал кельнеру.
- Kissen? - спросил кельнер.
- Вот, вот… Киссен… В вагоне геляссен. Вир хабен геляссен и телеграфирен.
Кельнер взял квитанции от багажа и на отправленную телеграмму и удалился.
- Бьюсь об заклад, что ничего не понял! - воскликнул ему вслед Николай Иванович.
- Как не понять! Наверное, понял, - отвечала Глафира Семеновна. - Я ему все обстоятельно сказала. Я теперь уж многие немецкие слова вспомнила и говорю лучше, чем вчера. Да и вообще научилась в дороге. Это ты только ничему не можешь выучиться.
Она принялась пить чай и истреблять бутерброды с сыром и телятиной. Послышался стук в дверь, и кельнер вернулся. В руке он держал квитанции и улыбался.
- Мы сейчас разглядели в конторе квитанции. По этим квитанциям вы можете получить ваш багаж и вещи только в Берлине, а не здесь, - сказал он по-немецки, кладя квитанции на стол.
Супруги в недоумении глядели на него и не понимали, что он говорит.
- Коля, ты не понял, что он говорит? - спросила мужа Глафира Семеновна. - Я решительно ничего не понимаю.
- А мне-то откуда же понимать, ежели я немецким словам в лавке от чухон учился.
- Дурак! - выбранилась жена и, обратясь к кельнеру, сказала: - Брингензи, брингензи багаже. Мы заплатим.
- Das kann man nicht, Madame. Das werden Sie in Berlin kriegen.
- Ну да, ин Берлин. Ведь мы в Берлине. Вир ин Берлин, вир зитцен ин Берлин. Хир Берлин?
- Hier ist Dirschau, Madame… Stadt Dirschau…
Глафира Семеновна начала соображать и вспыхнула.
- Как Диршау? Какой штат Диршау?! - воскликнула она. - Берлин!
- Nein, Madame.
Кельнер снял со стены карту гостиницы, поднес к Глафире Семеновне и указал на заголовок, где было напечатано по-немецки: "Hotel de Berlin in Dirschau". Читать по-немецки Глафира Семеновна умела, она прочла и вскрикнула:
- Николай Иваныч! Да знаешь ли ты, что мы приехали не в Берлин, а в какой-то город Диршау?
- Да что ты… Неужели?.. - пробормотал Николай Иванович, разинул рот от удивления и стал скоблить затылок.
Третья попытка
- Ну что ж это такое! Ведь уж это совсем из рук вон! Ведь это ни на что не похоже! - сердилась Глафира Семеновна, всплескивая руками и бегая по комнате. - Вот уж сколько времени едем в Берлин, колесим, колесим и все в него попасть не можем. Второй раз не в то место попадаем. Диршау… Какой это такой Диршау? Где он? - остановилась она в вопросительной позе перед Николаем Ивановичем.
Тот по-прежнему сидел, досадливо кряхтел и чесал затылок.
- Николай Иваныч, я тебя спрашиваю! Что ты идолом-то сидишь?! Где это такой Диршау? В какой он такой местности? Может быть, мы опять не по той железной дороге поехали?
- Да почем же я-то знаю, матушка! - отвечал муж.
- Однако ты все-таки в коммерческом училище учился.
- Всего только полтора года пробыл, да и то там всей моей науки только и было, что я на клиросе дискантом пел да в классе в стальные перья играл. А ты вот четыре года в пансионе у мадамы по стульям елозила, да и то ничего не знаешь.
- Наша наука была дамская: мы танцевать учились да кошельки бисерные вязать и поздравления в Рождество, в день ангела папеньки и маменьки писать; так откуда же мне о каком-то Диршау знать! Справься же, наконец, как нам отсюда в Берлин попасть! Наверное, мы в какое-нибудь немецкое захолустье заехали, потому что здесь в гостинице даже самовара нет.
- Как я справлюсь? Как?.. Начнешь справляться - и опять перепутаешься. Ведь я ехал за границу, так на тебя понадеялся. Ты стрекотала, как сорока, что и по-французски, и по-немецки в пансионе училась.
- И в самом деле училась, да что же поделаешь, ежели все слова перезабыла. Рассчитываемся же скорее здесь, в гостинице, и пойдем на железную дорогу, чтоб в Берлин ехать. С какой стати нам здесь-то сидеть?
- Я в Берлин не поеду, ни за что не поеду! Чтоб ей сдохнуть, этой Неметчине! Провались она совсем! Прямо в Париж. Так и будем спрашивать, где тут дорога в Париж.
- А багаж-то наш? А чемоданы-то наши? А саквояжи с подушками? Ведь они в Берлин поехали, так надо же за ними заехать. Ведь у нас все вещи там, мне даже сморкнуться не во что.
- Ах, черт возьми! Вот закуска-то! - схватился Николай Иванович за голову. - Ну, переплет! Господи боже мой, да скоро ли же кончатся все эти немецкие мучения! Я уверен, что во французской земле лучше и там люди по-человечески живут. А все-таки надо ехать в Берлин, - сказал он и прибавил: - Ну вот что… До Берлина мы только доедем, возьмем там на станции наш багаж и сейчас же в Париж. Согласна?