- Да как же не согласна-то! Мы только едем по Неметчине и нигде в ней настоящим манером не останавливаемся, а уж и то она мне успела надоесть хуже горькой редьки. Скорей в Париж, скорей! По-французски я все-таки лучше знаю.
- Может быть, тоже только "пермете муа сортир" говоришь? Так эти-то слова и я знаю.
- Что ты, что ты… У нас в пансионе даже гувернантка была француженка. Она не из настоящих француженок, но все-таки всегда с нами по-французски говорила.
Николай Иванович позвонил кельнеру.
- Сколько гольд за все происшествие? Ви филь? - спросил он, указывая на комнату и на сервировку чая. - Мы едем в Берлин. Скорей счет.
Кельнер побежал за счетом и принес его. Николай Иванович подал золотой. Ему сдали сдачи.
- Сколько взяли? - спрашивала Глафира Семеновна мужа.
- Да кто ж их знает! Разве у них разберешь? Сколько хотели, столько и взяли. Вон счет-то, бери его с собой. В вагоне на досуге разберешь, ежели сможешь. Скорей, Глафира Семеновна! Скорей! Надевай пальто и идем.
Супруги оделись и вышли из комнаты. Кельнер стоял и ждал подачки на чай.
- Дай ему два-три гривенника. Видишь, он на чай ждет, - сказала Глафира Семеновна.
- За что? За то, что вместо Берлина облыжно в какой-то паршивый Диршау заманил? Вот ему вместо чая! - И Николай Иванович показал кельнеру кулак.
- Mein Herr! Was machen Sie! - попятился кельнер.
- Ничего, майн хер! Не заманивай. Мы явственно спрашивали: Берлин ли это или не Берлин?
- Да ведь не у него, а у швейцара.
- Одна шайка. Проезжающих тут у них нет, вот они давай надувать православный народ.
Глафира Семеновна, однако, сжалилась над кельнером, обернулась и сунула ему в руку два "гривенника".
Спустились к входной двери. Им кланялся швейцар, ожидая подачки.
- Я тебя, мерзавец! - кивнул ему Николай Иванович. - Ты благодари Бога, что я тебе бока не обломал.
- Да брось. Ну, чего тут? Ведь нужно будет у него спросить, где тут железная дорога, по которой в Берлин надо ехать, - остановила мужа Глафира Семеновна, сунула швейцару два "гривенника" и спросила: - Во ист айзенбан ин Берлин?
- Это здесь, мадам. Это недалеко. Дорога в Берлин та же самая, по которой вы к нам приехали, - отвечал швейцар по-немецки, указывая на виднеющееся в конце улицы серенькое здание.
- На ту же самую станцию указывает! - воскликнул Николай Иванович. - Врет, врет, Глаша, не слушай. А то опять захороводимся.
- Да ведь мы на станции-то опять спросим. Спросим и проверим. Язык до Киева доведет.
- Нас-то он что-то не больно-то доводит. Ну, двигайся. Они шли по улице по направлению к вокзалу.
- Ах, кабы по дороге какого-нибудь бродячего торговца татарина встретить и у него носовой платок купить, а то мне даже утереться нечем.
- Утрешься и бумажкой.
По дороге, однако, был магазин, где на окне лежали носовые платки. Супруги зашли в него и купили полдюжины платков. Пользуясь случаем, Глафира Семеновна и у приказчика в магазине спросила, где железная дорога, по которой можно ехать в Берлин. Приказчик, очень учтивый молодой человек, вывел супругов из магазина на улицу и указал на то же здание, на которое указывал и швейцар.
- Видишь, стало быть, швейцар не соврал, - отнеслась к мужу Глафира Семеновна.
На станции опять расспросы словами и пантомимами. Кое-как добились, что поезд идет через полтора часа.
- Ой, врут! Ой, надувают! Уж такое это немецкое сословие надувательное! - говорил Николай Иванович. - Ты, Глаша, спроси еще.
И опять расспросы. Ответ был тот же самый.
- Да поняла ли ты настоящим манером? - все сомневался Николай Иванович.
- Да как же не понять-то. Три человека часы вынимали и прямо на цифры указывали, когда поезд в Берлин идет. Ведь я цифры-то знаю.
- Да в Берлин ли? Не заехать бы опять в какой-нибудь новый Диршау…
- В вагоне будем спрашивать.
Промаячив на станции полтора часа и все еще расспрашивая у каждого встречного о поезде в Берлин, супруги наконец очутились в вагоне. Их усадил какой-то сердобольный железнодорожный сторож, видя их замешательство и беспокойное беганье по вокзалу.
- Да ин Берлин ли? - снова спросил Николай Иванович, суя ему в руку два "гривенника". - Ин Берлин?
- Berlin, Berlin. Direct nach Berlin, - ответил сторож. Поезд тронулся.
- Доедем до Берлина, никуда больше не попадая, - свечку в рубль поставлю, - произнес Николай Иванович.
- Ах, дай-то Бог! - пробормотала Глафира Семеновна и украдкой перекрестилась.
Наконец Берлин. Настоящий
Путь от Диршау до Берлина Николай Иванович и Глафира Семеновна проехали без особенных приключений. Они ехали в вагоне прямого сообщения, и пересаживаться им уже нигде не пришлось. Поезд летел стрелой, останавливаясь на станциях, как и до Диршау, не более одной-двух минут, но голодать им не пришлось. Станционные мальчики-кельнеры разносили по платформе подносы с бутербродами и стаканы пива и совали их в окна вагонов желающим. Глафира Семеновна, отличающаяся вообще хорошим аппетитом, набрасывалась на бутерброды и набивала ими рот во все время пути. Николай Иванович пил пиво где только можно, залпом проглатывая по большому стакану, а иногда и по два, и значительно повеселел и даже раз вступил в разговор с каким-то немцем о солдатах. Разговор начался с того, что Николай Иванович кивнул жене на партию прусских солдат, стоящих группою на какой-то станции, и сказал:
- Глаша, смотри, какие немецкие-то солдаты маленькие, худенькие, совсем вроде как бы лиможский скот. Наш казак таких солдат пяток штук одной рукой уберет.
Сидевший против Николая Ивановича угрюмый немец, усердно посасывающий сигару, услыхав в русском разговоре слова "солдат" и "казак", тотчас же от нечего делать спросил его по-немецки:
- А у вас в России много солдат и казаков?
Николай Иванович, тоже понявший из немецкой фразы только слова "Russland, viel, Soldaten и Kosaken", воскликнул:
- У нас-то? В Руссланд? Филь, филь… Так филь, что просто ужасти. И солдат филь, и казаков филь. И наш казак нешто такой, как ваши солдаты? У вас солдаты тоненькие, клейн, их плевком перешибить, а наш казак - во!.. - сказал он, поднялся с дивана и показал рукой до потолка. - Кулачище у него - во, в три пуда весом.
Николай Иванович сложил руку в кулак и поднес его немцу чуть не под нос. Немец понял так, что этим кулаком Николай Иванович хочет показать, что в случае войны русские так сожмут в кулак немцев, пожал плечами и, пробормотав: "Ну, это еще Бог знает", умолк и прекратил разговор. Николай же Иванович, воспламенившись разговором, не унимался и продолжал доказывать силу казака.
- Ваш солдат нешто может столько шнапс тринкен, сколько наш казак будет тринкен? Вы, немцы, бир тринкен можете филь, а чтоб шнапс тринкен - вас на это нет. Что русскому здорово, то немцу смерть. Наш казак вот такой гляс шнапс тринкен может, из которого дейч менш бир тринкен, и наш руссиш менш будет ни в одном глазе… А ваш дейч менш под лавку свалится, у него подмикитки ослабнут. У нас щи да каши едят, а у вас суп брандахлыст да колбасу; наш солдат черным-то хлебом напрется, так двоих-троих дейч менш свалит, а ваш дейч солдат на белой булке сидит. Оттого наш русский солдат и силен. Ферштейн?
Немец молчал и улыбался. Николай Иванович продолжал:
- С вашей еды силы не нагуляешь. Мы вот в вашем Кенигсберге вздумали поесть, эссен, а нам подали котлеты меньше куриного носа; а у нас коммензи в трактире Тестова в Москве, так тебе котлету-то словно от слона выворотят. Ваши котлеты - клайн, а наши котлеты - гросс.
В довершение всего Николай Иванович стал рассказывать немцу о казацкой ловкости на коне и даже стал показывать в вагоне некоторые приемы казацкой джигитовки.
- А у вас, у дейч солдат, ничего этого нет, - закончил он и отер платком выступивший на лбу пот.
- Да что ты ему рассказываешь-то, - заметила мужу Глафира Семеновна. - Ведь он все равно по-русски не понимает.
- Да ведь я с немецкими словами, так как же не понять! Не бойся, понял, - подмигнул Николай Иванович. - Понял и умолк, потому чувствует, что я правду…
Вечером приехали в Берлин. Поезд, проходя над улицами и минуя громадные дома с вывесками, въехал наконец в блестяще освещенный электричеством вокзал и остановился.
- Вот он, Берлин-то! - воскликнул Николай Иванович. - Тут уж, и не спрашивая, можно догадаться, что это Берлин. Смотри, в вокзале-то какая толкотня. Словно в Нижнем во время ярмарки под главным домом, - обратился он к жене. - Ну, выходи скорей из вагона, а то дальше куда-нибудь увезут.
Они вышли из вагона.
- Багаже где можно взять? Багаже? - сунул Николай Иванович какому-то сторожу квитанцию.
- Weiter, mein Herr, - отмахнулся тот и указал кудато рукой.
- Багаже… - сунулся Николай Иванович к другому сторожу, и опять тот же ответ.
Пришлось выйти к самому выходу из вокзала. Там, около дверей, стояли швейцары гостиниц, с медными бляхами на фуражках, и приглашали к себе путешественников, выкрикивая название своей гостиницы. Один из таких швейцаров, заслыша русский разговор Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, прямо обратился к ним на ломаном русском языке:
- В наш хотель говорят по-русски. В наш хотель первая ранг комната от два марка до двадцать марка!
- Глаша! Слышишь! По-русски болтает! - радостно воскликнул Николай Иванович и чуть не бросился к швейцару на шею: - Голубчик! Нам багаж надо получить. По-немецки мы ни в зуб и уж претерпели в дороге от этого, яко Иов многострадальный! Три немецких полтинника на чай, выручи только откуда-нибудь багаж.
- Можно, можно, ваше превосходительство. Давайте ваш квитунг и садитесь в наша карета, - отвечал швейцар.
- Вот квитанция. Да кроме того, надо саквояжи и подушки получить. Мы растерялись в дороге и забыли в вагоне все наши вещи.
Николай Иванович передал швейцару происшествие с саквояжами.
- Все сделаю. Садитесь прежде в наша карета, - приглашал швейцар.
- Да нам не нужно кареты, мы не останемся в Берлине; мы побудем на вокзале и в Париж поедем. Нам не нужно вашей гостиницы, - отвечала Глафира Семеновна.
- Тогда я не могу делать ваш комиссион. Я служу в хотель. - Швейцар сухо протянул квитанцию обратно.
- Да уж делайте, делайте! Выручайте багаж и вещи! Мы поедем к вам в гостиницу! - воскликнул Николай Иванович. - Черт с ними, Глаша! Остановимся у них в гостинице и переночуем ночку. К тому же теперь поздно. Куда ехать на ночь глядя? Очень уж я рад, что попался человек, который по-русски-то говорит, - уговаривал он жену и прибавил швейцару: - Веди, веди, брат, нас в твою карету!
Через четверть часа супруги ехали по ярко освещенным улицам Берлина в гостиницу.
- Не поезжай к ним в гостиницу - ни подушек, ни саквояжей своих не выручили бы и опять как-нибудь перепутались бы. Без языка - беда, - говорил Николай Иванович, сидя около своих вещей.
Анафемская клетка
- Ну уж ты как хочешь, Николай Иванович, а я здесь, в Берлине, больше одной ночи ни за что не останусь. Чтоб завтра же в Париж ехать! С первым поездом ехать, - говорила Глафира Семеновна. - Немецкая земля положительно нам не ко двору. Помилуйте, что это за земля такая, где куда ни сунешься, наверное, не в то место попадешь.
- Да уж ладно, ладно, завтра поедем, - отвечал Николай Иванович. - Пиво здесь хорошо. Только из-за пива и побывать стоит. Пива сегодня попьем вволю, а завтра поедем.
- Я даже и теперь-то сомневаюсь, туда ли мы попали, куда следует.
- То есть как это?
- Да в Берлин ли?
- Ну вот! Как же мы иначе багаж-то наш получили бы? Как же забытые-то в вагоне саквояжи и подушки выручили бы? Ведь они до Берлина были отправлены.
- Все может случиться.
- Однако ты видишь, по каким мы богатым улицам едем. Все газом и электричеством залито.
- А все-таки ты спроси у швейцара-то еще раз: Берлин ли это.
Николай Иванович поднял стекло кареты и высунулся к сидящему на козлах рядом с кучером швейцару.
- Послушайте… Как вас? Мы вот все сомневаемся, Берлин ли это?
- Берлин, Берлин. Вот теперь мы едем по знаменитая улица Unter den Linden, Под Липами, - отвечал швейцар.
- Что ж тут знаменитого, что она под липами? У нас, брат, в Петербурге этих самых лип на бульварах хоть отбавляй, но мы знаменитыми их не считаем. Вот Бисмарка вашего мы считаем знаменитым, потому в какой журнал или газету ни взгляни, - везде он торчит. Где он тут у вас сидит-то, показывай. В натуре на него все-таки посмотреть любопытно.
- Fürst Бисмарк теперь нет в Берлине, господин.
- Самого-то главного и нет. Ну а где у вас тут самое лучшее пиво?
- Пиво везде хорошо. Лучше берлинский пиво нет. Вот это знаменитый Бранденбургер-Тор, - указывал швейцар.
- По-нашему, Триумфальные ворота. Так это, брат, есть и у нас. Этим нас не удивишь. Вы вот их за знаменитые считаете, а мы ни за что не считаем, так что даже и стоят-то они у нас в Петербурге на краю города, и мимо их только быков на бойню гоняют. Скоро приедем в гостиницу?
- Сейчас, сейчас, ваше превосходительство.
Карета остановилась около ярко освещенного подъезда гостиницы. Швейцар соскочил с козел, стал высаживать из кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввел их в фойе. Второй швейцар, находившийся там, позвонил в объемистый колокол. Где-то откликнулся колокол с более нежным тоном. С лестницы сбежал кельнер во фраке:
- Sie wünschen ein Zimmer, mein Herr?
- Я, я… Только не грабить, а брать цену настоящую, - отвечал Николай Иванович.
- Der Herr spricht nicht deutsch, - кивнул швейцар кельнеру и, обратясь к Николаю Ивановичу, сказал: - За пять марок мы вам дадим отличная комната с две кровати.
- Это то есть за пять полтинников, что ли? Ваша немецкая марка - полтинник?
- Немножко побольше. Пожалуйте, мадам… Прошу, господин.
Супруги вошли в какую-то маленькую комнату. Швейцар захлопнул стеклянную дверь. Раздался электрический звонок, потом легкий свисток, и комната начала подниматься, уходя в темноту.
- Ай, ай! - взвизгнула Глафира Семеновна. - Николай Иваныч! Голубчик! Что это такое? - ухватилась она за мужа, трясясь, как в лихорадке.
- Это, мадам, подъемный машин, - отвечал голос швейцара.
- Не надо нам, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюсь… Впотьмах еще бог знает что сделается… Выпустите…
- Как можно, мадам… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.
- Николай Иваныч! Да что ж ты молчишь, как истукан!
Николай Иванович и сам перепугался. Он тяжело отдувался и, наконец, проговорил:
- Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь доедем.
Через минуту подъемная машина остановилась, и швейцар распахнул дверцу и сказал:
- Прошу, мадам.
- Тьфу ты, чтоб вам сдохнуть с вашей проклятой машиной! - плевался Николай Иванович, выходя на площадку лестницы и выводя жену. - Сильно перепугалась?
- Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и невесть куда нас тащат. Место чужое, незнакомое, вокруг все немцы… Думаю, вот-вот в темноте за горло схватят.
- Мадам, здесь хотель первый ранг, - вставил замечание швейцар, как бы обидевшись.
- Плевать я хотела на ваш ранг! Вы прежде спросите, желают ли люди в вашей чертовой люльке качаться. Вам только бы деньги с проезжающих за ваши фокусы сорвать. Не плати им, Николай Иваныч, за эту анафемскую клетку, ничего не плати…
- Мадам, мы за подъемную машину ничего не берем.
- А не берете, так с вас нужно брать за беспокойство и испуг. А вдруг со мной сделались бы нервы и я упала бы в обморок?
- Пардон, мадам… Мы не хотели…
- Нам, брат, из вашего пардона не шубу шить, - огрызнулся Николай Иванович. - Успокойся, Глаша, успокойся.
- Все ли еще у меня цело? Здесь ли брошка-то бриллиантовая? - ощупывала Глафира Семеновна брошку.
- Да что вы, мадам… Кроме меня и ваш супруг, никого в подъемный карет не было, - конфузился швейцар, повел супругов по коридору и отворил номер.
- Вот… Из ваших окон будет самый лучший вид на Паризерплац.
- Цены-то архаровские, - сказал Николай Иванович, заглядывая в комнату, которую швейцар осветил газовым рожком. - Войдем, Глаша.
Глафира Семеновна медлила входить.
- А вдруг и эта комната потемнеет и куда-нибудь подниматься начнет? - испуганно произнесла она. - Я, Николай Иванович, решительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчас же нервы сделаются, и тогда, смотрите, вам же будет хуже.
- Да нет же, нет. Это уж обыкновенная комната.
- Кто их знает! В их немецкой земле все наоборот. Без машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? - спрашивала она швейцара.
- О нет, мадам! Это самый обыкновенный комната.
Глафира Семеновна робко переступила порог.
- О господи! Только бы переночевать, да вон скорей из этой земли! - бормотала она.
- Ну, так и быть, останемся здесь, - сказал Николай Иванович, садясь в кресло. - Велите принести наши вещи. А как вас звать? - обратился он к швейцару.
- Франц.
- Ну, хер Франц, так уж вы так при нас и будете с вашим русским языком. Три полтины обещал дать на чай за выручку наших вещей на железной дороге, а ежели при нас сегодня вечером состоять будете и завтра нас в какой следует настоящий вагон посадите, чтобы нам, не перепутавшись, в Париж ехать, то шесть полтин дам. Согласен?
- С удовольствием, ваше превосходительство. Теперь не прикажете ли что-нибудь из буфета?
- Чайку прежде всего.
- Даже русский самовар можем дать.
Швейцар позвонил, вызвал кельнера и сказал ему что-то по-немецки.
- Глаша! Слышишь! Даже русский самовар подадут, - сказал Николай Иванович жене, которая сидела насупившись. - Да что ты, дурочка, не бойся. Ведь уж эта комната неподвижная. Никуда нас в ней не потянут.
- Пожалуйста, за немцев не ручайся. Озорники для проезжающих. Уж ежели здесь заставляют по телеграммам обедать, то чего же тебе?..
- Ах да… Поужинать-то все-таки сегодня горячим будет можно?
- О да… У нас лучший кухня.
- И никакой телеграммы посылать сюда не надо? - спросила швейцара Глафира Семеновна.
Швейцар посмотрел на нее удивленно и отвечал:
- Зачем телеграмма? Никакой телеграмма.
Люди без понятия
После того как швейцар удалился, кельнер подал чай и тот русский самовар, которым похвастался швейцар. Глафира Семеновна хоть и была еще все в тревоге от испуга на подъемной машине, но при виде самовара тотчас же расхохоталась.
- Смотри, смотри… И это они называют русским самоваром! Ни трубы, ни поддувала, - обратилась она к мужу. - Какое-то большое мельхиоровое яйцо с краном, а внизу спиртовая лампа - вот и все.
- Брось уж. Не видишь разве, что здесь люди без понятия к русской жизни, - отвечал презрительно Николай Иванович. - Немцы, хоть ты кол им на голове теши, так ничего не поделаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусим, а уж на ночь поужинаем вплотную.
- Геензи, кельнер… ничего больше. Нихтс, - кивнула Глафира Семеновна кельнеру.
Напившись чаю, Николай Иванович опять позвонил швейцару.
- Ну, хер Франц, надо нам будет немножко Берлин посмотреть. Веди, - сказал Николай Иванович.