- Нет, нет… Ни за что я никуда не пойду! - воскликнула Глафира Семеновна. - Еще опять в какую-нибудь машину вроде подъемной попадешь и перепугаешься.
- Да что ты, глупая! Хер Франц теперь предупредит, коли ежели что.
- Да, да, мадам. Будьте покойны. Больше ничего не случится, - отвечал швейцар.
- Пойдем, Глаша, - упрашивал жену Николай Иванович.
- Ну хорошо. Только уж спускаться я ни за что не буду на вашей подъемной машине.
- Вы где это, хер Франц, русской-то образованности обучались, в какой такой академии наук? - задал Николай Иванович вопрос швейцару.
- Я, мосье, в Варшава один большой хотель управлял, там и научился.
- А сам-то вы немец?
- Я больше поляк, чем немец.
- Еврей, что ли?
- Что вы, ваше превосходительство? Я поляк, но родился в Кенигсберге…
- В Кенигсберге? Ну, проку не будет! - воскликнула Глафира Семеновна. - Я умирать буду, так и то этот город вспомню. В этом городе нам обедать не дали и потребовали какую-то телеграмму, в этом городе мы перепутались и попали вместо берлинского поезда в какой-то гамбургский поезд и приехали туда, куда совсем не следует.
- Да ведь гамбургский поезд тот же, что и берлинский поезд. От Кенигсберг оба поезд идут до Диршау…
- Диршау? Ох, про этот город и не говорите. Этот город просто ужасный город! - воскликнул в свою очередь Николай Иванович. - Там живут просто какие-то разбойники. Они обманным образом заманили нас туда, сказав, что это Берлин, и продержали целую ночь в гостинице, чтобы содрать за постой.
Швейцар пожал плечами.
- Удивительно, как это случилось, что вы говорите про Кенигсберг. От Кенигсберга до Диршау один поезд и на Гамбург, и на Берлин. Вам нужно было только слезть в Диршау и пересесть в другой поезд.
- Ну а нам сказали, что надо поехать обратно в Кенигсберг, и мы, не доезжая Диршау, вышли из вагона на какой-то станции и поехали обратно в Кенигсберг, чтоб из Кенигсберга сесть в берлинский поезд.
- Это шутка. Это кто-нибудь шутки с вами сделал.
- Как шутки! Нам кондуктор сказал и даже высадил нас чуть не силой. Нам начальник станции сказал и даже штраф хотел взять.
- Вас надули, господин, или вы не поняли чего-нибудь. Поезд от Кенигсберга как на Берлин, так и на Гамбург - один, и только в Диршау он делится, - стоял на своем швейцар.
- Да нет же, нет! - воскликнул Николай Иванович.
- Ну что ты споришь, Коля! - остановила его жена. - Конечно же нас могли и надуть, и в насмешку; конечно же мы могли и не понять, что нам говорили по-немецки. Толкуют, а кто их разберет, что толкуют. Я по-немецки только комнатные слова знаю, а ты хмельные, так разве мудрено понять все шиворот-навыворот? Так и вышло.
- Уверяю вас, господин, что вам не следовало ехать обратно в Кенигсберг, чтобы садиться в берлинский поезд. Дорога до Диршау одна. Я это очень хорошо знаю, - уверял швейцар. - Я служил на эта дорога.
Николай Иванович досадливо чесал затылок и повторял:
- Без языка, без языка… Беда без языка! Ну, однако, что ж у вас в Берлине сегодня вечером посмотреть? - обратился он к швейцару.
- В театры теперь уже поздно, не поспеем к началу; но можно побывать в нашем аквариуме.
- Ах, и у вас, так же как и в Петербурге, есть аквариум? Глаша! Слышишь, и у них в Берлине есть аквариум.
- Наш берлинский аквариум - знаменитый аквариум. Первый в Европа.
- Браво. А кто у вас там играет?
Швейцар посмотрел на него удивленными глазами и отвечал:
- Рыбы… Рыбы… Рыбы там и амфибиен.
- Да неужели рыбы?
- О, господин, там рыб много. Есть рыбы с моря, есть рыбы с океан.
- И играют?
- Да, да… играют.
- Глаша, слышишь! В аквариуме-то ихнем рыбы играют. Надо непременно пойти и послушать.
- Да что ты? - удивилась Глафира Семеновна.
- Вот рассказывает. Ведь этого в другой раз ни за что не услышишь. А кто у них дирижирует? Как вы сказали? - допытывался Николай Иванович.
- То есть как это? Я ничего не сказал, - удивился швейцар.
- Нет, нет… Вы сказали. Такая немецкая фамилия. Анти… Антиби…
- Я сказал, что там есть рыбы и амфибиен, - повторил швейцар.
- Послушаем, брат, хер Франц, этого Амфибиена, послушаем. Веди нас. Глаша, одевайся! Это недалеко?
- Да почти рядом. Unter den Linden, - отвечал швейцар.
- Это что же такое? Я по-немецки не понимаю.
- Наш бульвар Под Липами. Я давеча вам показывал.
- Ах, помню, помню. Ну, Глаша, поворачивайся, а то будет поздно. Да вот что, хер Франц, закажи, брат, нам здесь, в гостинице, ужин к двенадцати часам, а то я боюсь, как бы нам голодным не остаться.
- Зачем здесь? - подмигнул Николаю Ивановичу швейцар, ободренный его фамильярностью. - Мы найдем получше здешнего ресторан, веселый ресторан.
- Ну, вали! Жарь! Вот это отлично. Люблю, кто мне потрафляет. Глаша!
- Я готова.
Из-за алькова вышла Глафира Семеновна в ватерпруфе и шляпке, и супруги стали выходить из номера. Сзади них шел швейцар.
Аквариум
Глафира Семеновна и Николай Иванович, в сопровождении швейцара, сошли по лестнице гостиницы и вышли на улицу, прилегающую к бульвару Unter den Linden, и вскоре свернули на него. Был уже девятый час вечера; некоторые магазины запирались, потушив газ в окнах, но уличное движение не утихало. Громыхали колесами экипажи, омнибусы, пронзительно щелкали бичи, вереницами тянулись ломовые извозчики с громадными фурами, нагруженными поклажей чуть не до третьего этажа домов и везомыми парой, тройкой и даже четверкой лошадей в ряд и цугом. Легкие экипажи сторонились и давали дорогу этим чудовищам.
- Вот эта наша знаменитая улица Под Липами, - похвастался швейцар. - Наш Невский перспектив.
- А ежели эта у вас на манер нашего Невского проспекта, то зачем же у вас ломовых-то пускают загромождать дорогу? - спросил Николай Иванович. - Смотри-ка, какие фуры. Чуть не с дом.
- А куда же деваться? Ведь это улица. Они едут по свой дело.
- Объезжай по задним улицам. Тут прогулка чистой публики, и вдруг лезет ломовой. Да еще какой ломовой! На саженных колесах и в тройку лошадей! Нет, у нас, в Петербурге, по главным улицам этим дубинам ездить не позволяют. Колеси по закоулкам. Нехороши, брат Франц, у вас насчет этого порядки, нехороши, хоть и Берлин.
- Но ежели ему нужно. Ведь он по делу, - опять повторил швейцар.
- Мало ли что нужно! Мало ли что по делу! Объезжай. Куда ему торопиться! Над ним не каплет. Ведь не в театр к началу представления спешит.
- Но ведь через это доставка товара должна быть дороже.
- То есть как это?
- Да так. Ехать по прямой путь - он сделает больше рейсов и может за провоз взять дешевле! Тут экономи, большой экономи.
- Глаша! Слышишь, как рассуждают! Вот на обухе-то рожь молотят! - отнесся Николай Иванович к жене.
- Да уж известно, немцы. Как же им иначе-то рассуждать! - отвечала та.
- И зачем у вас такие телеги громадные, чтобы их в три и четыре лошади таскать? - дивился Николай Иванович. - У нас телеги в одну лошадь.
- Большие телеги тоже экономи, - отвечал швейцар. - Каждый маленький телега в одна лошадь нужно один извозчик, а к большая телега в три лошадь тоже нужно один человек. Большая телега везет столько, сколько везет три телега, - и вот два человек, два извозчик в экономи. Эти извозчик могут работать другое дело.
- Ой, ой, ой, как рассуждают! Глаша, слышишь?
- Да уж слышу, слышу. Дай шляпки-то дамские мне посмотреть. - Глафира Семеновна в это время остановилась около модного магазина.
- Вот наш знаменитый аквариум, - указал, наконец, швейцар на подъезд, освещенный электричеством. - Пожалуйте наверх.
- Как наверх? Да разве у вас аквариум-то не сад? - удивился Николай Иванович. - У нас в саду.
- Как возможно в саду! Тут есть такие рыбы и амфибиен, что им нужно теплый цонне… теплый климат… Вы пальто снимите и отдайте. Будет жарко.
- Снимем, снимем. Ну, поднимайся, Глаша. А я думал, Франц, что у вас в аквариуме этот… как его?.. Вот что к нам-то приезжал… Штраус, вот кто, - вспомнил Николай Иванович. - Я думал, что у вас в аквариуме Штраус, - продолжал он.
- Штраус на Зоологический сад… Там и штраус, там и жираф, там и гиппопотам, там и ваш русский айсбер, ледяной медведь.
Супруги взяли билеты и в сопровождении швейцара вошли в аквариум. Направо и налево стеклянные резервуары с плавающей в воде рыбой. Николай Иванович взглянул мельком и сказал швейцару:
- Ну, мимо! Чего тут простых-то рыб рассматривать! Этого добра у нас в Петербурге в каждом трактире в садке много плавает. А ты веди к ученым рыбам, которые вот музыку-то играют.
Швейцар покосился на него и повел дальше. Показался террариум с черепахами.
- Вот тут шильдкрете, - указал он.
- Черепахи? - заглянула Глафира Семеновна, сморщилась и проговорила: - Фу, какая гадость! Ведите скорей нас к эстраде-то.
Швейцар опять покосился. Он недоумевал, отчего это путешественники пришли в аквариум и ни на что смотреть не хотят.
- Сейчас будут знаменитый орангутанг и горилла, - сказал он.
- Это то есть обезьяны? - спросила Глафира Семеновна. - Не надо, не надо нам обезьян. Ну что на них смотреть! Эка невидаль! Вы ведите нас скорей к этому… Как вы его назвали-то? Да… Амфибиен… Ведите туда, где этот Амфибиен играет. А здесь и публики-то нет.
- Мадам хочет амфибиен смотреть? - улыбнулся швейцар. - А вот многие дамы не любят на амфибиен смотреть. Вы храбрый дама… Вот начинается амфибиен, - указал он на бассейн. - Тут крокодилен…
Глафира Семеновна так и шарахнулась в сторону, увидав выставившуюся из воды голову крокодила.
- Тьфу, тьфу, тьфу! - заплевалась она. - И как вам не стыдно на такую гадость указывать! Мы вас просим, чтобы вы нас к Амфибиену вашему вели, а вы как назло…
- Да ведь это амфибиен и есть… - начал было швейцар.
- Дальше, дальше, Франц! Что это, в самом деле! Тебе русским языком говорят, что мы не желаем этой дряни смотреть! - крикнул Николай Иванович.
Швейцар недоумевал:
- Мадам просит амфибиен.
- Ну, так и веди к нему! А ты каких-то ящериц да лягушек показываешь. Сделали еще поворот.
- Вот, - указал швейцар.
За стеклом из-под камня выставилась громадная змея, обвила сук дерева и, поднимая голову, открывала пасть. Увидав ее, Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и бросилась к мужу:
- Коля! Голубчик! Уведи меня скорей!.. Не могу, не могу… Ты знаешь, я змей до страсти боюсь… У меня руки, ноги трясутся. Мне дурно может сделаться.
Она вся нервно тряслась. На глазах ее показались слезы.
- Хер Франц! Да будет ли этому конец! Что это за безобразие! - закричал Николай Иванович на швейцара. - Тебе русским языком сказано, что не хотим мы смотреть этой дряни! Тысячу раз тебя просят, чтобы ты нас на музыку вел, а ты черт тебя знает, к чему нас подводишь!
- На какую музыку? - удивленно спросил швейцар. - Здесь никакой музыки нет.
- Как нет? Да ведь это аквариум?!
- Да, аквариум, но музыки нет.
- Как же может быть аквариум без музыки? Что ты нас морочишь-то! Везде аквариум с музыкой… Будто мы не понимаем! У нас в Петербурге тоже аквариум с музыкой.
- А у нас в Берлин без музик…
- Как же ты раньше говорил нам, что здесь музыка, что здесь даже ученые рыбы играют, что здесь какой-то ваш немец Амфибиен оркестром дирижирует.
- Никогда я этого, ваше превосходительство, не говорил.
- Глаша! И он еще мне смеет врать в глаза!
- Говорили вы, говорили. Мы даже сейчас вас спросили про Штрауса, а вы сказали, что Штраус дирижирует в Зоологическом саду, а здесь Амфибиен, - подхватила Глафира Семеновна.
- Мадам, вы меня не так поняли. Никогда я про музыку не говорил. Амфибиен - звери: крокодилен, змеи; штраус тоже звери - птица.
- Что вы мне про Штрауса-то зубы заговариваете? Штраус дирижер, капельмейстер-музыкант, композитор. Я сама его вальсы на фортепьянах играю.
- Ах да, да… Но тот Штраус не в Берлин, а в Вене. А я вам говорил про штраус-птица.
- Ну, переплет! Нет, Неметчина нам не ко двору! - прошептал Николай Иванович. - Даже и по-русски говорим, так друг друга понять не можем. Так нет в здешнем аквариуме музыки? - спросил он швейцара.
- Нет, нет. Здесь звери. Амфибиен тоже звери.
- Никакой музыки нет?
- Никакой.
- Так на кой же шут ты нас, спрашивается, привел сюда? На кой же шут я зря три немецких полтинника в кассе отдал, да еще за хранение платья заплатил! Веди назад!
Швейцар пожал плечами и поплелся к выходу. Сзади следовали Николай Иванович и Глафира Семеновна.
- Ведь ты знаешь, что я не могу смотреть на змей… Когда я увижу змею, у меня делается даже какое-то внутреннее нервное трясение и я становлюсь больна, совсем больна, - говорила она мужу.
Уже надоело!
- Куда ж теперь? - спрашивал Николай Иванович Глафиру Семеновну, выходя из аквариума на улицу.
Сопровождавший их швейцар хотел что-то сказать, но Глафира Семеновна раздраженно воскликнула:
- Никуда! Решительно никуда! С меня и этого удовольствия довольно. Прямо домой, прямо в гостиницу, и завтра с первым поездом в Париж. Не желаю больше по Берлину ходить. А то опять вместо музыки на какую-нибудь змею наскочишь. Достаточно. Будет с меня… Угостили в аквариуме… Ну что ж вы встали! Ведите нас обратно в гостиницу, - обратилась она к швейцару.
- Я хотел предложить для мадам…
- Ничего мне предлагать не нужно… Прямо в гостиницу.
- Глаша! Но зайдем хоть в какую-нибудь биргале пива выпить, - начал Николай Иванович.
- Пива в гостинице можете выпить. - И Глафира Семеновна пошла одна вперед.
- Не туда, мадам. Не в ту сторону… В гостиницу направо, - сказал швейцар.
Она обернулась и переменила направление. Николай Иванович и швейцар шли сзади.
- А какое веселое место-то я вам хотел указать, - шепнул швейцар Николаю Ивановичу. - Там поют и играют, там можно и поужинать.
- Глаша! Вот Франц хочет какое-то место показать, где поют и играют. Там бы и поужинали, и пива выпили.
- Опять с змеей? Нет уж, благодарю покорно.
- Никакой там змеи нет. Там поют и играют. Там шансонетен и оперштюке… Там танцы… Там хороший кухня и можно хороший ужин получить, - продолжал швейцар.
- Чтобы змеи наесться? Давеча живую преподнесли, а теперь хотите жареную… Спасибо!
- Уговорите ее, месье, вашу супругу… Место очень веселое… Красивые женщины есть, - шепнул швейцар.
- Нет, уж теперь закусила удила, так ее не только уговорить, а в ступе не утолочь, - отвечал Николай Иванович. - Веди домой и заказывай ужин для нас.
Через четверть часа они были дома. Глафира Семеновна с сердцем сбросила с себя ватерпруф, шляпку, села в угол и надулась. Николай Иванович взглянул на нее и покачал головой. Швейцар подал ему карту кушаний и отошел в сторонку. Николай Иванович повертел ее в руках и сказал:
- Я, брат, по-немецки ежели написано, то гляжу в книгу и вижу фигу, так уж лучше ты заказывай. Глаша! Ты чего бы хотела поесть? - обратился он к жене.
- Ничего. У меня голова болит.
- Нельзя же, милый друг, не евши. Завтра рано утром поедем в Париж, так уж не успеем до отправления поесть. В котором часу, Франц, идет поезд в Париж?
- В восемь часов утра. Вам придется на Кельн ехать, и там будет пересадка в другие вагоны. В Кельн приедете вечером и только в Кельне можете покушать, а до Кельна поезд нигде не останавливается больше двух-трех минут.
- Ну вот, видишь, Глаша, стало быть, тебе необходимо поклевать с вечера, - уговаривал Николай Иванович жену. - Скажи, чего ты хочешь, - вот Франц и закажет.
- Спасибо. Не желаю змей есть по его заказу.
- Ах, мадам, мадам! И как это вы эту змею забыть не можете! - начал швейцар. - Разве я хотел сделать вам неприятное? Я не хотел. А что змея, так это аквариум. Аквариум не может быть без крокодил и змея, рыбы и амфибиен…
- Врете вы, может. У нас в Петербурге есть Аквариум без крокодила и без змеи. Даже и рыбы-то нет. Плавает какой-то карась с обгрызенным хвостом да две корюшки - вот и все.
- Ну, это не настоящий аквариум.
- Врете. Самый настоящий. Ваш же немец там оркестром дирижирует.
- Поешь что-нибудь. Полно капризничать-то, - сказал Николай Иванович.
- Да ведь гадостью какой-нибудь немецкой накормят. Вот ежели бы щи были.
- Есть щи, Франц?
- Нет, щей здесь не бывает. Щи - это только в России.
- Ну, тогда нельзя ли дутый пирог с рисом и с яйцами и с подливкой? Здесь я, по крайней мере, буду видеть, что я ем.
- Пирог, мадам, русский кушанье. Здесь, в Берлин, это нельзя.
- Все нельзя, ничего нельзя. Ну так что же у вас можно?
- Хочешь, Глаша, сосиски с кислой капустой? Сосисок и я поел бы… А уж в Берлине сосиски, должно быть, хорошие - немецкая еда.
- А почем ты знаешь, чем они здесь начинены? Может быть, собачиной.
- Я, мадам, могу вам сделать предложение майонез из рыба.
- Нет, нет, нет. Ничего рубленого. Вместо рыбы змею подсунете.
- Опять змею? Нет, мадам, здесь змея не едят.
- Ну, так угря подсунете. Та же змея.
- Она и стерлядь не ест. Говорит, что змея, - сказал Николай Иванович и спросил швейцара: - Ну, можно хоть селянку-то на сковороде сделать?
- И селянки я есть не стану, - откликнулась жена. - Что они тут в селянку наворотят? Почем я знаю! Может быть, мышь какую-нибудь. В крошеном-то незаметно.
- Ну, поросенка заливного под сметанным хреном. Можно, Франц?
- Селянка и поросенок, месье, опять русский кушанье, - дал ответ швейцар.
- Тьфу ты, пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Ведь поросенок-то свинина, а вы здесь, немцы, на свинине и свиных колбасах и сосисках даже помешались. Прозвище вам даже дано - немецкая колбаса.
- Верно. Я знаю. Я жил в России. Но поросенка здесь не кушают. То есть кушают, но очень мало.
- Отчего?
- Экономия. Поросенок может вырасти в большая свинья. Свинья большая кушают.
- Глаша! Слышишь? Опять экономия! - воскликнул Николай Иванович. - Ну, немцы! Слышишь, Франц, зачем вы умираете-то? Вам и умирать не надо из экономии. Ведь хоронить-то денег стоит.
Швейцар улыбнулся.
- Можно, по крайней мере, у вас хоть ветчины с горошком достать? - спросила, наконец, Глафира Семеновна швейцара.
- Это можно, мадам. Ветчина с горохом и с картофель и с русский зауэрколь, с кислая капуста.
- Ну, так вот ветчины. Ветчины и бульон. Бульон можно?
- Можно, мадам.
- Да вали еще две порции телячьих котлет да бифштекс, - прибавил Николай Иванович. - Надеюсь, что это можно?
- Можно, можно, но только бараний котлет, а не телячий. Телячий нет в карта.
- Тоже экономия? - спросил Николай Иванович.
- Экономия, - улыбнулся швейцар.
- Ах, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленком нельзя ли, кроме того, позабавиться?
- Можно, месье.
- Так пару цыплят. Да пива, пива побольше. Нельзя ли в какой-нибудь большой кувшин его налить?
- Можно, можно, - кивал швейцар и спросил: - Все?