- Глаша, слышишь? Вот происшествие-то! - отнесся Николай Иванович к жене. - По всему городу придется комнату искать. Беда!.. - покрутил он головой. - Особливо для того беда, у кого французский диалект такой, как у нас: на двоих три французских слова: бонжур, мерси да буар.
- Врешь, врешь! По-французски я слов больше знаю и даже говорить могу, - откликнулась Глафира Семеновна.
- Добре, кабы так. А вот помяни мое слово - приедем в Париж, и прильнет язык к гортани. А позвольте вас спросить: отсюда до Парижа без пересадки нас повезут? - обратился Николай Иванович к жирному человеку. - Очень уж я боюсь пересадки из вагона в вагон. Два раза мы таким манером перепутались и не туда попали.
- Ничего не знаю-с, решительно ничего. Вы графа спросите: он меня вез.
- Без пересадки, без пересадки. Ложитесь в спальном вагоне спать и спите до Парижа. В спальном вагоне вас и на французской границе таможенные чиновники не потревожат.
- Вот это отлично, вот это хорошо! Глаша, надо взять места в спальных вагонах.
- Позвольте-с, вы не телеграфировали?
- То есть как это?
- Не послали с дороги телеграмму, что вы желаете иметь места в спальном вагоне? Не послали, так мест не достанете.
- Глаша! Слышишь? Даже и спальные вагоны здесь по телеграмме! Ну, Неметчина! В Кенигсберге обедать не дали - подавай телеграмму, а здесь в спальный вагон без телеграммы не пустят.
- Такой уж порядок. Места в спальных вагонах приготовляют заранее по телеграммам…
- Позвольте… но в обыкновенных-то вагонах без телеграммы все-таки дозволят спать? - осведомился Николай Иванович.
- Конечно.
- Ну, слава богу. А я уж думал…
Звонок. Вошел железнодорожный сторож и прокричал что-то по-немецки, упоминая "Берлин". Усач засуетился.
- Допивай, Петр Никитич, рейнвейн-то. Надо в поезд садиться, - сказал он жирному человеку.
Тот залпом выпил стакан, отдулся и, поднимаясь, произнес:
- Только уж ты как хочешь, а в Берлине я ни на час не остановлюсь. В другой поезд - и в Белокаменную.
- Врешь, врешь. Нельзя. Надо же мне тебя берлинским немцам показать. И наконец, какое ты будешь иметь понятие о Европе, ежели ты Бисмарка не видал и берлинского пива не пил!
- На станции выпьем.
- Не то, не то. В Берлине мы на два дня остановимся, в лучших биргале побываем, в Зоологический сад я тебя свожу и берлинцам покажу. Берлинцы такого зверя, как ты, наверное, не видали.
- Не останусь, я тебе говорю, в Берлине.
- Останешься, ежели я останусь. Ну, куда ж ты один поедешь? Ведь ты пропадешь без меня.
- Ну, полно, не упрямься. Взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Назвался груздем, так полезай в кузов. Выехал за границу, так как же в Берлине-то не побывать. Идем! Мое почтение, господа, - раскланялся усач с Николаем Ивановичем и Глафирой Семеновной, кликнул носильщика, велел ему тащить ручной багаж, лежавший у стола, и направился на платформу.
Кряхтя и охая, поплелся за ним и жирный человек, также поклонившись Николаю Ивановичу и Глафире Семеновне, и сказал на прощание:
- А насчет грабежа и собачьей жизни - помяните мое слово, как в Париж приедете. Прощенья просим.
Вслед за отходом берлинского поезда возвестили об отправлении парижского поезда. Николай Иванович и Глафира Семеновна засуетились.
- Во? Во? Во цуг им Париж? - бросилась Глафира Семеновна к железнодорожному сторожу и сунула ему в руку два немецких гривенника.
- Kommen Sie mit, Madame… Ich werde zeigen, - сказал тот и повел супругов к поезду.
Через полчаса Николай Иванович и Глафира Семеновна мчались в Париж.
Уныние и страх
Глухая ночь. Спокойное состояние духа вследствие полной уверенности, что он и жена едут прямо в Париж без пересадки, а также и плотный ужин с возлиянием пива и рейнвейна, которым Николай Иванович воспользовался в Кельне, дали ему возможность уснуть в вагоне самым богатырским сном. Всхрапывания его были до того сильны, что даже заглушали стук колес поезда и наводили на неспящую Глафиру Семеновну полнейшее уныние. Ей не спалось. Она была в тревоге. Поместившись с мужем вдвоем в отдельном купе вагона, она вдруг вспомнила, что читала в каком-то романе, как пассажиры, поместившиеся в отдельном купе, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. В романе, правда, говорилось про двух женщин, ехавших в купе, - думалось ей, - а она находится в сообществе мужа, стало быть, мужчины, но что же значит этот мужчина, ежели он спит как убитый? Какая от него может быть защита? Разбойники ворвутся в купе, один набросится на спящего мужа, другой схватит ее за горло, - и вот они погибли. Кричать? Но кто услышит? Купе глухое, не имеющее сообщения с другим купе; вход в него с подножки, находящейся снаружи вагона.
- Николай Иваныч… - тронула она, наконец, за плечо спящего мужа. Тот пронзительно всхрапнул и что-то пробормотал, не открывая глаз. - Николай Иваныч, проснись… Я боюсь… - потрясла она еще раз его за рукав.
Николай Иванович отмахнулся рукой и произнес:
- Пусти, не мешай.
- Да проснись же, тебе говорят. Я боюсь… мне страшно.
Николай Иванович открыл глаза и смотрел на жену посоловелым взором.
- Приехали разве куда-нибудь? - спросил он.
- Не приехали, все еще едем, но пойми - мне страшно, я боюсь. Ты так храпишь бесчувственно, а я одна не сплю, и мало ли что может случиться.
- Да что же может случиться?
- Я боюсь, что на нас нападут разбойники и ограбят нас.
И она рассказала ему про случай в отдельном купе на железной дороге, про который она читала в романе, и прибавила:
- И зачем это мы сели в отдельное купе?
Николай Иванович тоже задумался.
- Недавно даже писано было, что усыпляют на железных дорогах разбойники, хлороформом усыпляют, а ты спишь как убитый, - продолжала Глафира Семеновна.
- Да ведь я чуть-чуть… - оправдывался Николай Иванович.
- Как чуть-чуть! Так храпел, что даже стук колес заглушал. Ты уж не спи, пожалуйста.
- Не буду, не буду… Я сам понимаю теперь, что надо держать ухо востро.
- Да конечно же. Двери снаружи… Войдут - меня за горло, тебя за горло - ну и конец. Ведь очень хорошо понимают, что в Париж люди едут с деньгами.
- Не пугай, не пугай, пожалуйста, - отвечал Николай Иванович, меняясь в лице, и прибавил: - И зачем ты это мне сказала. Ехал я спокойно…
- Как зачем? Чтобы ты был осторожнее.
- Да ведь уж ежели ворвутся разбойники, так будь осторожен или неосторожен, - все равно ограбят. Не пересесть ли нам в другое купе, где несколько пассажиров? - задал он вопрос.
- Как же ты пересядешь, ежели поезд летит безостановочно, как стрела, а купе наше не имеет внутреннего сообщения с другим купе?
- И то правда. Тогда вот что… Не вынуть ли мне деньги-то из кармана и не переложить ли за голенище?
- А ты думаешь, что, если нападут разбойники, за голенищем не будут шарить?
- Верно, верно. Так что ж тут делать?
- Прежде всего не спи.
- Да уж не буду, не буду.
- Потом… Ведь у тебя есть револьвер в саквояже. Зачем ему быть в саквояже? Вынь его и положи рядом на диван: все-таки будет спокойнее.
- Душечка, да ведь револьвер незаряжен.
- Так заряди его. Зачем же возить с собой револьвер, ежели им не пользоваться?
- Так-то оно так, но вот, видишь ли, я впопыхах патроны дома забыл.
Глафира Семеновна так и всплеснула руками.
- Вот дурак-то! Видали дурака-то! - воскликнула она.
- Да что ж ты поделаешь, если забыл! На грех мастера нет. Да ты не беспокойся, в Париже купим, - отвечал Николай Иванович.
- Еще того лучше! Мы находимся в опасности по дороге в Париж, а он только в Париже патроны купит!
- Постой, я выну из саквояжа свой складной нож и открою его. Все-таки оружие.
- Тогда уж вынь и револьвер и положи его вот здесь, на диван. Хоть он и незаряженный, а все-таки может служить острасткой тому, кто войдет. Давеча, когда ты спал, на всем ходу поезда вошел к нам в купе кондуктор для осматривания билетов, и удивительно, он мне показался подозрительным. Глаза так и разбегаются. Хоть и кондуктор, а ведь тоже может схватить за горло. Да и кондуктор ли он? Вынимай же револьвер и складной ножик.
Николай Иванович тотчас же слазил в саквояж, достал револьвер и складной нож и положил на видном месте.
- Ты, Глаша, бодрись… Бог милостив. Авось и ничего не случится, - успокаивал он жену.
- Дай-то Бог, но я должна тебе сказать, что когда ты спал и мы останавливались на минуту на какой-то станции, то к окну нашего купе подходил уж какой-то громадного роста черный мужчина в шляпе с широкими полями и очень-очень подозрительно посматривал. Даже встал на подножку и прямо заглянул в наше купе.
- Да что ты?
- Верно, верно. А вид у него совсем разбойницкий: шляпа с самыми широкими полями, на плечах какая-то накидка… Ну, одним словом, точь-в-точь как ходят разбойники в здешних заграничных землях.
Николай Иванович в раздумье чесал затылок.
- А уж потом ты его не видала, этого разбойника? - спросил он жену.
- Да где же видеть-то, ежели мы с тех пор нигде не останавливались? Поезд уже с час летит, как птица.
- Бодрись, Глаша, бодрись… Теперь кто взглянет к нам в купе - сейчас будет видеть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойник увидит револьвер, так еще подумает: нападать или не нападать.
- Ты уж, пожалуйста, только не спи, - упрашивала жена.
- Какой тут сон! До сна ли мне теперь?
У двери с наружной стороны кто-то закопошился, что-то звякнуло, блеснул огонек. Николай Иванович вздрогнул. Глафира Семеновна побледнела и забормотала:
- Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иваныч, револьвер хоть в руки. Возьми скорей.
Николай Иванович протянул руку к револьверу. В это время спустилось стекло купе, и в отворенное окно показалась голова кондуктора.
- Bitte Fahrkarten, mein Herr, - проговорил он.
Николай Иванович, держа в одной руке револьвер и как бы играя им, другой рукой подал кондуктору билеты и не сводил с него глаз. Кондуктор покосился на револьвер и пробормотал:
- Jetzt können Sie bis Verniers ruhig schlafen.
- Видишь, видишь, какая подозрительная рожа! - заметила Глафира Семеновна.
- Действительно подозрительная, - согласился Николай Иванович.
Разбойник
Беспокойство супругов о том, что они могут быть ограблены в купе разбойниками, все усиливалось и усиливалось и, наконец, дошло до крайних пределов, когда во время минутной остановки на какой-то станции дверь купе отворилась и в ней показалась гигантская фигура с дымящейся короткой трубкой во рту, в широкополой шляпе с тетеревиным пером, в венгерке и с охотничьим кинжалом за поясом. Фигура в одной руке держала серый непромокаемый плащ, а в другой - ружье в чехле. Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и инстинктивно бросилась от фигуры к противоположной двери купе. Отскочил к другой двери и Николай Иванович, забыв даже захватить лежавший на диване револьвер. Он был белый как полотно и силился отворить изнутри дверь, чтобы выскочить из купе, но дверь была заперта снаружи.
- Кондуктор, хер кондуктор! - закричал он не своим голосом, но глас его был гласом вопиющего в пустыне; фигура влезла в купе, захлопнула за собою дверь, и поезд снова помчался. Глафира Семеновна тряслась как в лихорадке, на глазах ее были слезы. Она жалась к мужу и шептала:
- Разбойник… Тот самый разбойник, который уже заглядывал к нам в купе на одной из станций. Что нам делать? В случае чего я буду бить стекла и кричать.
Фигура "разбойника" заметила, что она напугала супругов, и, вынув изо рта трубку, рассыпалась в извинениях, мягко заговорив по-немецки:
- Bitte, entschuldigen Sie, Madame, dass ich Ihnen gestört habe. Bei uns is Coupe ist furchterlich besetzt.
Супруги ничего не поняли и молчали.
- Вы спали и испугались? - осведомилась фигура по-немецки и прибавила: - Да, я так внезапно вошел. Пожалуйста, извините и успокойтесь.
Ответа не последовало. Супруги не шевелились. Фигура не садилась и продолжала по-немецки:
- Пожалуйста, займите ваши места.
- Глаша, что он говорит? Он денег требует? - спросил Николай Иванович жену. - Ежели что - я выбью стекло и выскочу…
- Нет… не знаю… Он что-то кланяется, - отвечала та, заикаясь.
- Вы русские или поляки? Вы не говорите по-немецки? - не унималась фигура, услыша незнакомый говор супругов и не получая от них ответа. - Ах, как жаль, что вы не говорите по-немецки!
И фигура стала приглашать их садиться жестами. В это время Николай Иванович заметил у бедра фигуры двух висящих вниз головами убитых диких уток и, сообразив, приободрился и проговорил жене:
- Кажется, это не разбойник, а охотник. Видишь, у него утки…
Отлегло несколько от сердца и у Глафиры Семеновны, и она, пересилив страх, отвечала:
- А не может разве разбойник настрелять себе уток?
- Так-то оно так… Но смотри… У него лицо добродушное, даже глупое.
- Тебе кажется добродушным и глупым, а мне страшным. Пожалуйста, будь наготове и не спускай с него глаз. Где же твой револьвер? - вспомнила она.
- Ах да… - спохватился Николай Иванович. - Вон револьвер, лежит на диване около того окошка.
- Воин! В минуту опасности забыл даже и о револьвере.
- Что я поделаю с этим револьвером супротив его ружья! - шептал Николай Иванович.
- Да ведь у него ружье в чехле.
- В чехле, да заряжено, а ты ведь знаешь, что мой револьвер без патронов.
- Все-таки возьми его в руки… Ведь никто не знает, что он незаряжен. Возьми же.
- Я, Глаша, боюсь подойти. Смотри, у этого черта какой нож за поясом.
- Так ведь и у тебя есть ножик. Куда ты его задевал?
- Я, должно быть, впопыхах уронил его под скамейку.
- Ах, Николай Иваныч! Ну можно ли на тебя в чем-нибудь понадеяться! Ты хуже всякой женщины.
- Да ведь я, душечка, в военной службе никогда не служил.
- Подними же ножик.
- Где тут искать! Я, душенька, боюсь даже и наклониться. Я наклонюсь, а этот черт как хватит меня!.. Нет, уж лучше так. Сама же ты говорила, чтоб не спускать с этого разбойника глаз. А то нет, это положительно не разбойник. Смотри, он вынул из сумки грушу и ест ее.
- Да ведь и разбойники могут есть груши. Это не доказательство. Все-таки ты держи ухо востро.
- Да конечно же, конечно же… Я, Глаша, сяду. Ведь уж все равно, что стоя, что сидя…
И Николай Иванович, не спуская глаз с "разбойника", медленно опустился на диван около того окна, где стоял. Косясь на незнакомца, села и Глафира Семеновна. "Разбойник" взглянул на нее и ласково улыбнулся.
- Успокоились? - спросил он по-немецки. - Ах, как мне жалко, что я напугал вас во время сна.
- Тебя задирает, - прошептал жене Николай Иванович, не поняв, разумеется, что сказал "разбойник", и спросил ее: - Не понимаешь, что он бормочет?
- Откуда же мне понимать!
Не спускали с "разбойника" глаз супруги, не спускал с них глаз и "разбойник". Сидели они в разных углах купе. Минуту спустя "разбойник" достал из сумки две груши, протянул их на своей ладони супругам и с улыбкой произнес: "Bitte". Глафира Семеновна съежилась, еще сильнее прижалась к уголку вагона и не брала. Николай Иванович протянул было руку, но жена остановила его:
- Не бери, не бери… Может быть, отравленные груши, чтобы усыпить нас.
- Ах, и то правда, - отдернул руку Николай Иванович. - А я хотел взять, чтобы не раздразнить его.
"Разбойник" не отставал, сидел с протянутой ладонью, на которой лежали груши, и повторял:
- Bitte, bitte… Ohne Ceremonie…
- Я, Глаша, возьму, но есть не буду, - сказал Николай Иванович взял грушу и кивнул "разбойнику", пробормотав:
- Данке…
"Разбойник" помолчал немного и опять произнес по-немецки:
- На следующей станции я освобожу вас от своего присутствия. Я буду уже дома.
Супруги, разумеется, ничего не поняли из его слов. Он все-таки показал им на уток и пробормотал по-немецки:
- Вот везу жене. Это мой охотничий трофей. In Ruszland giebt es solche Enten? - задал он вопрос, поясняя жестами, но его все-таки не поняли и оставили без ответа.
Поезд уменьшил ход. "Разбойник" засуетился, схватил ружье, непромокаемый плащ и стал собираться уходить.
Глафира Семеновна приняла это за угрозу и воскликнула:
- Коля! Коля! Хватай скорей свой револьвер.
Николай Иванович потянулся и быстро схватил револьвер, который лежал, прикрытый носовым платком, на противоположном конце дивана. "Разбойник" улыбнулся и пробормотал по-немецки:
- А! Тоже с оружием ездите. Это хорошо по ночам…
Поезд остановился. "Разбойник" поклонился супругам, еще рассыпался в извинениях и вышел из купе.
- Ну, слава богу! - воскликнул Николай Иванович, когда они остались в купе без "разбойника". - Провалился! Ах, как он напугал нас, а ведь на тебе, Глаша, лица не было.
- Ты ничего? Да ты хуже меня! - попрекнула его жена. - Ты даже оружие забыл схватить в руки.
- Ну, пес с ним. Слава богу, что ушел. Вот охотник, а как похож на разбойника.
- Погоди радоваться-то. Может быть, и разбойник. Да нечего торжествовать, что и ушел. Очень может быть, что он влез к нам, чтоб высмотреть хорошенько нас и купе, а уже на следующей станции влезет к нам с другими разбойниками, - заметила Глафира Семеновна.
- Что ты, что ты, Глаша! Типун бы тебе на язык! - испуганно проговорил Николай Иванович и перекрестился.
А поезд так и мчался во мгле непроглядной ночи.
Франсе и Рюсс - ами
Невзирая, однако, на тревожное состояние Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, сон сделал свое дело, и они задремали на несколько времени, хотя и дали себе слово не спать. Первой проснулась Глафира Семеновна и даже испугалась, что спала. Она проснулась от остановки поезда на станции. Стучали молотками, пробуя колеса, перекликались рабочие, и уж перекликались на французском языке, как показалось Глафире Семеновне. Она открыла окно и стала прислушиваться - да, французский язык. Немецкого говора не слыхать, он исчез; исчезли откормленные, лоснящиеся физиономии немецких железнодорожных служащих, исчезли немецкие фуражки и заменились французскими кепи, появились французские бородки на тощих лицах, и на станционном здании красовались уже французские надписи. Первым, что бросилось Глафире Семеновне в глаза, была надпись: "Buvette".
- Николай Иваныч, французский язык! Приехали, во французскую землю приехали! - радостно бросилась она к мужу.