- Ничего. Это пройдет. Это так. Я задремал, должно быть. И мне почудилось… Но вы? Что с вами? На вас лица нет…
- Не то, не то, - перебила княгиня мужа. - Надо спешить… Игорь повенчается с этой девушкой. Поймите вы это, наконец! Ведь, это ужасно. Я не хочу. Господи! Я пришла к вам, потому что теперь все равно…
- Успокойтесь, ради Бога. Я принял меры, - сказал князь. - Господин Полянов…
Но князь не кончил фразы, вспомнив, что Александр Петрович был сейчас здесь.
- Какие меры! - опять перебила его княгиня в чрезвычайном волнении. - Ведь, поздно уже. Ведь, они в Тимофееве. А там отец Петр… Они поехали туда. Я в этом уверена. Сегодня суббота. Значит, завтра, наверное, и свадьба ихняя будет… Вот что вы сделали, ужасный, безумный человек! Спасти их надо, спасти! Поймите вы!
- Но что же делать? Что? - сказал князь, чувствуя, что шатаются стены и что вовсе непрочен пол, на котором он стоит.
- Мы поедем вместе, туда, в Тимофеево, - решила княгиня. - Надо по железной дороге до Платонова, а потом на лошадях верст десять. Я знаю. Быть может, мы успеем. В воскресенье утром мы будем там. Вы сами должны открыть Игорю вашу проклятую тайну. Или вы больны, князь?
- Едем, едем! Это неважно, что я болен, - торопливо и взволнованно говорил князь. - О, княгиня! Вы дорогой, вы великодушный, вы бесценный человек… Мы предупредим, мы спасем их… А потом я вам все объясню, решительно все… Какое счастье, что вы со мною сейчас. Но надо спешить, надо спешить. Когда поедем? Автомобиль! Поскорее автомобиль…
И князь бросился к звонку. В доме засуетились, забегали. Старые слуги, не посмевшие не пустить княгини в кабинет князя, теперь чувствовали, что им не поставят этого в вину.
- Скорее! Скорее! - торопил сам себя князь и, вынув из стола револьвер, сунул его в карман. Это был тот самый револьвер, который он отнял три месяца тому назад у Анны Николаевны.
- Зачем это? - спросила княгиня, чего-то пугаясь.
- Я в дорогу всегда беру, - пробормотал князь.
VII
Поезд должен был прийти в Платоново в одиннадцать, но где-то ночью, по случаю заносов, пришлось стоять ровно пять часов. И когда Нерадовы вышли из вагона в Платонове, у них у обоих было чувство безнадежности и страха перед будущим, а между тем надо было что-то делать и спешить.
Молодой румяный носильщик, козыряя, подошел к князю и доложил, что извозчиков вовсе нет. В деревне престольный праздник и мужики остались дома, никто не выехал.
- Как же быть? - сказал князь упавшим голосом. - Нам ведь нельзя пешком идти… До Тимофеева сколько верст?
- А кто его знает, - спокойно улыбнулся носильщик, не догадываясь о душевном состоянии князя. - Не то девять, не то одиннадцать. Тут постоялый двор есть. Переночевать можно. Утром остаповские мужики доставят точно, даже и беспокоиться не надо.
- Какие остаповские? Где они?
- Остаповские это и есть те самые, что близ Тимофеева. Тимофеево на речке Пря стоит, а не доезжая, примерно, версты, деревенька есть, Остаповкою называется. А мужики остаповские у нас сегодня гуляют по случаю запрестольной, - бойко объяснял парень.
- А деревня-то ваша где? Далеко ли до нее?
- Она, барин, тут и есть, совсем без расстояния.
- Надо, князь, этих остаповских разыскать поскорее, - сказала княгиня, защищая муфтою лицо от ветра и снега.
Услышав, что барыня называет своего спутника князем, носильщик сделался почтительнее и обнаружил готовность привести остаповских сюда, на станцию.
- А, может, они для вашего сиятельства и сегодня поедут. К вечеру и вернуться можно. Успеют погулять. У Ванюхина вот санки удобные. Я сбегаю. А вы, ваше сиятельство, в первый класс пожалуйте.
- Сбегай, братец, да поскорее, - попросил князь, вдруг поверив, что еще не все пропало, что этот Ванюхин в самом деле может спасти всех от беды.
В первом классе было двое пассажиров - молодая женщина в черном платке, с бледным иконописным лицом, и худощавый старик с густыми нависшими бровями и большою бородою, совсем белою.
Старик что-то рассказывал. И, когда вошла княгиня и за нею прихрамывая, князь, рассказчик, не обращая на них внимания, продолжал повествовать бесстрастным голосом.
- И пошел он тогда, милая моя, в Даниловский монастырь к старцу и говорит ему: "Душа моя ужалена грехом. Боюсь, говорит, что сквозь эту язвину войдет в нее диавол. Помоги, старче…" А старец ему в ответ: "Знаю всю твою историю и как ты нечаянно в грех впал и как все сие открылось и как ты возроптал"… И действительно все ему по порядку рассказал. Устрашился тогда грешник и говорит: "Старче праведный! Объясни мне тайну". А тот ему: "Тайна, друже, в том, что все мы братья и сестры. Пока мы в любви нашей, как жених с невестою, как Христос с Церковью, до той поры мы и чисты. А как предел переступим - кровосмесители мы. А чрез это самое кровосмесительство и входит в мир смерть".
- Душно здесь, - сказала княгиня шепотом, доверчиво касаясь руки князя, как пятнадцать лет назад, - выйдем на крыльцо.
- Да, душно, - тотчас же согласился князь, вставая, и покорно пошел за княгинею, но ему было жаль почему-то, что нельзя дослушать рассказ старика.
- "А как предел переступим - кровосмесители мы. А чрез это самое кровосмесительство и входит в мир смерть"…
Они вышли на крыльцо.
Было не холодно, но ветер все гнал и гнал в бок падавший редкий снег, и хотелось укрыться куда-нибудь от этого влажного снега и разгулявшегося буйно ветра.
Небо было в сизых клочковатых облаках. Снег на дороге казался совсем синим. Из-за большой избы, с черными лысинами на крыше, слышались фальшивые звуки гармоники и нехороший, нетрезвый смех мужиков.
- Боже мой! - сказала княгиня, смотря в тоске на унылую дорогу, мокрые избы и почерневшие равнодушные березы. - Что теперь делается в Тимофееве! Лошадей бы что ли поскорей привели…
- Успеем. Вот жаль, что поезд опоздал, но ничего, ничего… Ведь, не Бог знает сколько здесь верст. Всего десять. Этот Ванюхин придет. Сейчас, сейчас…
И в самом деле на дороге замаячили люди. Это расторопный носильщик вел ямщика.
- Вот, ваше сиятельство, уломал его. А он, было, разохотился гулять. Не вытащишь из трактира, - сказал носильщик.
- А ты, любезный, дорогу знаешь? - спросил строго князь, недоверчиво поглядывая на ухмылявшегося без причины мужика.
- А вам какую дорогу надо?
- В Тимофеево, братец, в Тимофеево, - повторил князь, опасаясь, что разговор затянется, когда каждая минута дорога.
- Тамошние мы. Соседи, - сказал мужик, острыми и лукавыми глазами оглядывая то князя, то княгиню. - Потрафим небось.
- Хорошо, хорошо. Подавай только поскорее лошадей, - приказал князь. - Или нам с ним пойти?
- Идем, идем, - сказала княгиня и тотчас же, путаясь в шубе, стала спускаться с обмерзлого крыльца.
Лошади стояли у трактира. Пара пегих поджарых лошаденок, с подвязанными хвостами, запряжена была в небольшие, но глубокие санки с высокою спинкою. Князь усадил княгиню, обернул пледом ее колени, и подошел к ямщику, торопя его.
На трактирное крыльцо вышел огромный черный мужик без шапки и крикнул, смеясь:
- Куда тебя, Лука, несет! Сидел бы с нами. Андрей Иваныч гитару принес. Слышь, ты!
- Надо их сиятельство уважить, - отозвался тоже со смехом Лука, залезая в сани и перебирая вожжи руками в больших рукавицах.
Был седьмой час, когда они выехали на большак. Темное небо низко нависло над дорогою и снежными полями, широко раскинувшимися во все стороны. Стало холоднее. Ветер был неровный, порывистый. Сверху падали редкие крупные хлопья снега, а внизу курилась белая снежная пыль, закручиваясь иногда столбиками. Пегие лошаденки бежали бойко. Княгиня в вагоне не спала вовсе и теперь, когда сани понеслись по накатанной дороге, вдруг задремала, склонив голову на плечо князю. А князь не спал. Ему не нравилась спина ямщика, выбритый его затылок, пестрый кушак и было неприятно, что этот нетрезвый Лука время от времени посвистывает и напрасно дергает пристяжную.
Но скоро князь перестал думать об ямщике. В душе у князя было тревожно и смутно.
- Надо забрать себя в руки, - прошептал князь. - Главное надо понять, что собственно случилось. Ах, как обидно, что болит голова.
И князь постарался припомнить то, что произошло в пятницу и в субботу. Но припомнить по порядку, что случилось прежде, и что потом, было не так легко.
Вспомнив, как он через Сандгрена приказал Паучинскому передать "ультиматум" Александру Петровичу, князь даже слегка застонал от стыда и душевной боли.
"Как неосторожно и как грубо! - думал он в отчаянии. - Неужели нельзя было сделать это как-нибудь иначе!"
И вдруг князь вспомнил, что вчера у него был Александр Петрович. Только сейчас он с совершенною ясностью понял, что Александр Петрович не мог у него быть, да и не был, наверное, и что это все было наваждение. А вместе с тем он несомненно был. Как же так?
"И, главное, я не владел собою и он заметил, должно быть, что я его боюсь, - подумал князь, не сознавая, что эта мысль как будто противоречит его уверенности, что появление Полянова было лишь бред и сон. - Я испугался его постыдно. У меня ослабели ноги. И я даже не мог встать с кресла. Нехорошо, нехорошо…"
В это время сани опустились низко в ухаб и сразу взлетели на верх, и князь отвернул поднятый воротник, чтобы посмотреть, где они едут, но в сумерках ничего нельзя было разобрать. Только верстовой столб мелькнул перед глазами на миг и это успокоило князя. Стряхнув с воротника снег, князь опять его поднял, но струя воздуха проникла все-таки под шубу, и стало беспокойно и холодно.
"Почему эта свадьба так ужасна, однако? - размышлял князь. - Ведь, не ужаснее она всего прочего. Все равно нет мне оправдания. А в этом деле я, пожалуй, и без вины виноват".
Князь попробовал усмехнуться, но из этой усмешечки ничего не вышло. И только в сердце боль стала больнее и страх страшнее.
- Нет, нет! Не бывать этой свадьбе! Безумие это… А вдруг они повенчались уже? О, Господи!
Проснулась княгиня и заметалась в санях.
- Где мы? Когда же Тимофеево это? Неужели долго еще ехать так?
- Теперь скоро, должно быть. Мы уже час едем. Ямщик! А, ямщик! Мы с дороги не сбились? А? - крикнул князь.
- Доедем, авось, - пробурчал ямщик неохотно.
VIII
Земля и небо смешались. И когда задремавший князь очнулся, он сразу понял, что ямщик сбился с дороги. Метель завела свою белоснежную пляску и нельзя было понять сразу, стоят ли сани на месте или мчатся вперед, потому что все вокруг было закутано в белую непроницаемую мглу.
- Ямщик! - крикнул князь, чувствуя, что голос тотчас же глохнет и стынет.
Ямщик не откликался. С трудом можно было разглядеть его засыпанную снегом спину. Князь привстал, чувствуя, что холод проникает ему под шубу, и тронул ямщика за плечо.
- Сбились мы, ямщик, что ли?
Мужичонка, казавшийся таким насмешливым и лукавым, когда он договаривался с господами на крыльце станции, был теперь неразговорчив и мрачен.
- Вы бы, ваше сиятельство, на часы посмотрели, ежели у вас спички есть, - попросил он, не отвечая на вопрос князя.
- Да ведь задует, пожалуй, - сказал князь, худо слышавший голос ямщика, но догадавшийся, о чем он просит.
- А мы ее, спичку то, в шапку, - прокричал ямщик, обернувшись к князю и останавливая лошадей.
И в самом деле он вылез из саней и, сняв шапку, протянул ее князю. Князь вытащил часы и сделал так, как советовал ямщик. Они ехали уже более двух часов. Теперь было четверть десятого.
Когда княгиня услышала, что князь сказал "четверть десятого", она вдруг поняла, что они опоздали, что Игорь и Танечка повенчались и что поправить это нельзя. Но она не решилась сказать это князю, жалея его. Она только тихо заплакала, закрыв муфтою лицо. Потом она уронила муфту на колени и, сняв перчатку стала креститься влажною от снега рукою.
- И не знаю, как сбились. Все была дорога и дорога, а теперь и не поймешь что, - говорил ямщик, обходя сани и тыкая кнутовищем в снег.
- Как же быть? Ехать куда-нибудь надо, - сказал князь, понимая, что теперь уже поздно, и боясь сказать об этом княгине, как и она боялась сказать ему о том же.
- Как будто дымком потянуло. Айда, милые! - крикнул вдруг ямщик, залезая в сани и трогая вожжи.
Лошади тоже, должно быть, почуяли жилье и побежали бодро, а пристяжная, сбившись, принялась, было, скакать, но ямщик, заметив, что дороги все-таки нет и дымом уже не пахнет, сердито вытянул ее кнутом, и она тотчас же угомонилась и пошла рысцою.
А метель разгулялась вовсю. Ветер дул то справа, то слева, и так все заволокло кругом, что нельзя было понять, подымаются сани вверх или это кажется только, что впереди гора, а на самом деле никакой горы нет. Во всяком случае было ясно, что лошади бегут по целине. Они теперь то и дело спотыкались, не чувствуя под копытами дороги.
Снег засыпал сани. Князь время от времени сгребал его с пледа, которым были закутаны ноги княгини, но ему приходилось делать это все чаще и чаще, потому что снег шел не переставая.
Наконец, усталость овладела князем, и он впал в какое-то странное оцепенение. Он вовсе не спал, но едва ли и бодрствовал в то время. Он думал об одной только метели, забыв обо всем. Теперь он знал, что метель - колдунья. Она живет за лесом в большой белой избе. У нее много дочерей. Сегодня она вышла из дому и ее девки увязались за нею - все в белых рубахах, простоволосые. Это они закружились по полям, засыпали дорогу, замели следы, навеяли сугробы и пляшут теперь неистово, взявшись за руки. Князь видел, как мелькают их белые колени, как растрепались по ветру их длинные волосы. От этакой пляски может закружиться голова… Но им нипочем. Мать колдунья хохочет дико, радуясь развеселому хороводу. Из оврагов повыходили метельные скакунчики и, путаясь в белых своих балахонах, завертелись в колдовском хороводе. Увидев князя, вся эта нечисть с визгом и воем бросилась на него. Колдуньи и скакунчики бежали за санями, швыряя князю снег прямо в лицо. Это была метельная потеха. Сначала князь не мог разобрать во мгле, кто бросает ему в лицо горстями снежный прах, а потом, вглядевшись, стал различать этих расшалившихся чародеев и чародеек. У колдуний были такие же выпуклые голубые глаза, как у Аврориной. Это ясно видел князь, потому что они наклонялись к нему, смеясь. А старуха примостилась на запятках. Лица ее князь не видел. Он только чувствовал, как она дышит над его ухом.
Князь хотел перекреститься и не мог. Правая рука у него онемела и была как чужая. Он попробовал читать "Богородица Дева", как он читал в детстве, но едва только он произнес шепотом первый слова, поднялся вокруг оглушительный вой, колдунья сзади обхватила ему шею костлявыми руками, метельные скакунчики засвистели ему прямо в уши, а снеговые плясуньи, не стыдясь наготы, ринулись в такую бешеную пляску, что князь совсем потерял голову.
Но прошло наваждение, и вдруг все пропало. Остался только снег, бесконечный снег - внизу, вверху, сбоку, повсюду - то падающий, то вздымающийся кверху, то крутящийся во мгле.
- А я тут сказку сочинил, - подумал с удивлением князь. - Какие-то колдуньи приснились и непонятные скакунчики. Что за вздор! Должно быть, я болен, однако… А, впрочем, может быть, это и не сказка вовсе, то, что мне померещилось.
В это время в сани просунулась белая борода того самого старика, который на станции говорил о кровосмесительстве.
- Я вижу, тебе худо, князь, - сказал старик. - А мне вот одно удовольствие. Я из метели сделан.
Чьи-то голые белые руки схватили старика и оттащили от саней. Над ухом князя гикнула примостившаяся на запятках старуха.
И опять началась метельная пляска.
- А хорошо им, должно быть, этак вертеться и петь, - думал князь. - Однако, в этом есть что-то сектантское. Миссионера бы сюда. Впрочем, наши миссионеры весьма бездарны. А эти плясуньи не так уж просты.
Над санями пролетел целый рой каких-то крылатых горбунов, и каждый из них трубил в рог.
- Это мы свадьбу справляем, - крикнула над ухом князя все та же снежная старуха.
- Чью свадьбу? - хотел спросить князь, но ему не пришлось спросить.
Кто-то осторожно трогал его за плечо.
- Что такое? - привстал в санях князь. - Это Тимофеево? Мы приехали?
- Нету. Не Тимофеево это, ваше сиятельство. А лошади стали, худо совсем, - говорил мужик, придвинувшись к князю и прикрываясь от ветра рукавицами.
- Так что же делать? А? - сказал князь, чувствуя в сердце холодный и щемящий страх.
- Да я уж не знаю. Вот разве отпрячь пристяжную, да верхом попробовать, пустить ее без повода. Авось, дорогу учует.
- Княгиня! Вот он говорит, - начал было объяснять князь, но она перебила его:
- Слышу, слышу. Пускай верхом… Все равно…
И ямщик тотчас же стал отпрягать пристяжную, мимоходом сгребая у нее со спины снег большою рукавицею.
- Что это свет какой? - спросила княгиня.
- Это луна, кажется, - сказал князь.
В самом деле тучи, должно быть, рассеялись и месяц светил в снежной мгле. И от этого снежного холодного и призрачного света теперь некуда было укрыться. Казалось почему-то, что солнце никогда не взойдет. Так и будет всегда светить месяц обманчиво, падать снег и свистеть уныло над полями дикий ветер.
Ямщик, неловко, в своем тяжелом полушубке, навалясь на спину пристяжной, сел верхом, крикнул что-то и скрылся в метели. Коренник двинулся было туда, где пропала пристяжная, но князь, натянул вожжи, который передал ему ямщик, и сани, скрипнув, стали.
- Значит, судьба такая, - сказала княгиня. - Господи, помилуй нас.
Луна опять скрылась и опять выплывала из-за туч и князь мог разглядеть теперь лицо жены, бледное, с темными и скорбными глазами.
- Катя! - проговорил он вдруг быстро, наклоняясь к ней. - Можешь меня простить?
Она молчала, а князь перестал дышать, пока не услышал нужного ему слова.
- Могу.
Они теперь молча и сосредоточенно сидели вдвоем в санях, прислушиваясь. Наконец, ветер донес до них голос ямщика. Он еще издали кричал им. А потом явился неожиданно, как будто из-под земли вырос.
- Слава Тебе, Господи! На Савельевский хутор наехали, - сказал ямщик радостно. - Я по собакам узнал… Вот и не замело нас, ваше сиятельство.
IX
Господа Савельевы оказались знакомыми князя. На хуторе жили сейчас старики, отец и мать, и сын их Марк, небезызвестный автор загадочных сонетов, преисполненных теософического глубокомыслия.
- Пожалуйте, княгиня! Пожалуйте, князь, милости просим, - говорил Марк, вводя ночных гостей в сени, где рычали два больших пса, привязанных теперь к толстым кольцам. - Собаки не тронут. Это каприз мамаши. Она, знаете ли, боится разбойников.
Он был очень доволен тем, что князь оказался у него в гостях: среди его петербургских друзей князь Нерадов пользовался репутацией "посвященного".
Старик Савельев служил когда-то в министерстве вместе с князем. Вышел он в отставку по болезни. Разбитый параличом сидел он у себя на хуторе безвыездно. По ночам, страдая бессонницей, любил, чтобы около него за самоваром сидела и жена старушка. Так и теперь, несмотря на то, что был уж первый час, в столовой на столе кипел самовар. Старик узнал князя и замотал седой головой.