5
1 марта (1989)
Дорогой Андрюша! Я отправил тебе в общей сложности 3 письма (это четвертое): первое - более или менее лирическое + денежный документ, второе и третье - деловые приложения. Я попытаюсь сейчас обозреть по памяти все три, потом сделаю копии, и вместе с опять-таки денежным документом отправлю заказным с уведомлением - дважды или даже трижды по твоему адресу. Вот так. (Далее С. Д. пересказывает содержание предыдущих писем. - А.А.)
Ты спрашивал, не собираемся ли мы с Леной приехать, а я тебе отвечал, что это случится года через полтора: дело в том, что мы купили дом в горах на довольно фантастических условиях и в расчете на грядущие, но все-таки еще не полученные гонорары, которые к тому же не покрывают всей стоимости дома. Короче, в него, как в трясину, уходит каждый трудовой цент, а на поездку вдвоем + штаны для Грубина нужно все же тысяч пять, да еще потери от выхода из рабочего графика, а одного меня Лена не пустит в здравом опасении запоя, я же ее тоже одну не хочу пускать, потому что она к пятидесяти годам стала очень бойкая и одержима мыслью наказать меня за все мои грехи. Поверь, я знаю, что говорю. И прости за многословие.
Через год, максимум - полтора, я расплачусь за дом, опубликуюсь на родине с твоей помощью и тогда приеду с пошлым шиком.
Перехожу к литературе. Я тебе уже писал в пропавшем письме, что меня очень тронуло твое внимание к моей, так сказать, литературе, и более того, я именно от тебя этого почему-то ожидал, […] именно от тебя. Я даже, вероятно, что-то выражал по этому поводу, во всяком случае, когда ты сообщил, что продвигаешь "филиал", то Лена сказала: "Ну вот, получается все, как ты и рассчитывал". Короче, тронут, спасибо, от души благодарю. Из того, что ты мог прочесть, "филиал", как я понимаю - наиболее "проходимая" штука, и правки серьезной там быть не должно, а если таковая потребуется, то мой "розановский пунктир" облегчает задачу - можно выкидывать целые абзацы, потому что весь текст - как связка сарделек. Во всяком случае, очень прошу тебя самого, если возможно, этим заняться. Печататься дома я, конечно же, хочу, амбиций чрезмерных у меня нет, просто я, откровенно говоря, не хотел бы проявлять инициативы в сторону "Невы", я считаю, что ими допущена неблаговидность по отношению ко мне, и никто никогда не попытался это дело ликвидировать.
Кстати, если потребуется, то в подтверждение моей относительной лояльности можешь сообщить, кому следует, что попутчика Довлатова печатает в 4-м, вроде бы, номере таллинская "Радуга", кроме того, "Иностранная литература" прислала мне и дюжине других "бывших" что-то вроде анкеты, которая будет напечатана в первых номерах этого года, и наконец, сюда приезжал Анджапаридзе из "Худлита", прочел мою книжку "Чемодан" и собирается в апреле, оказавшись здесь снова, говорить со мной о книге. В общем, что-то происходит.
В "Искусство Ленинграда", конечно, что-то дай, огромное спасибо за экспансию, но, если можно, придержи рассказ "Представление" из одноименного сборника, это мой главный шедевр, и я хотел приберечь его для какого-нибудь центрального органа. Если ты считаешь, что это - излишний снобизм, то действуй, как сочтешь нужным.
Ты спрашиваешь, какой из моих рассказов вошел в антологию, но я уже забыл, про какую антологию я тебе писал, если речь идет о сборнике лучших коротких рассказов, то там, вместе с Кавабатой, Беллем, Мрожеком, с которым я, кстати, познакомился в Вене, вместе с Маркесом, Борхесом и той же Кальвиной (Итало Кальвине. - А.А.) твой старый кореш Довлатов на пару с Бабелем представляет одну шестую часть суши. Но вообще-то антологии здесь издают все, кому не лень, и все эти американские "первые пятерки", "первые десятки" - чепуха. В моих достижениях главное - это десять рассказов в журнале "Ньюйоркер", восемь опубликовано, и два куплено впрок, ну и еще то, что книжки мои выходили по-английски, и у нас, и в Лондоне, в очень приличных издательствах, а от уровня издательства зависит уровень прессы, и так далее. В конце марта у меня выйдет по-английски одна книга, которая будет продаваться по разряду "нон-фикшен", документальная, и есть мнение, что при надлежащей рекламе я могу что-то ощутимое заработать. Будем надеяться.
В общем, все, казалось бы, пришло к какому-то внутреннему равновесию, не голодаем, печатаемся, сын растет, мать жива, жена не опротивела, дочка в рожу не плюет, тем не менее, я - больной мрачный старик, мнительный, с комплексами, всех ненавижу (кроме тебя и Ани), а если годами не пью, то помню о Ней, проклятой, с утра до ночи, и если в глубине души о чем-то мечтаю, то именно о том, чтобы выпить, закурить и позвонить по телефону Янине Словашевской. (Славошевской?).
Да, тут есть двое очень способных рижан, Петр Вайль и Саша Генис (может, слышал о них?), они журналисты и критики, довольно-таки замечательные, и у них есть прорва всяких книжек и материалов, и в том числе - отличная статья о Валерии Попове, и вот они хотели бы прислать ее на твое усмотрение. Так что не удивляйся.
Андрюша, прости, что в ответ на твое остроумное и веселое письмецо я шлю тебе эту смесь похвальбы и деловитости, но так уж получилось. Большой привет Ане и Маше, и всем общим знакомым. На днях пошлю тебе бандероль с чаем, кофием и какой-нибудь мелкой фигней. Давно пора.
Денежную бумагу прилагаю. Еще раз спасибо за внимание и хлопоты.
Ане Лена напишет сама. Урбана жалко. За тебя, в связи с трудоустройством, очень рад. Будете делать журнал с Николаевым - так ведь фамилия вашего нового босса? Интересно получается: Нина Андреева, Сергей Андреев, Никольский, Николаев - это как в Индии, где каждый второй Сингх. Что-то я уже заговариваюсь, время - половина второго ночи. Будь здоров, дорогой.
Жму руку.
С. Довлатов
6
6 апреля (1989)
Дорогой Андрюша, письмо твое получил, одно - в ответ на четыре моих, но теперь, я думаю, все нормализуется. Отвечаю, скользя по твоему тексту.
Донат приехал обалдевший (чтобы не сказать - "оху"), впал в политическое мракобесие и ругает Америку с такой неиссякаемой силой, что я боюсь, как бы его не лишили одной из многочисленных стариковских привилегий, например, права раз в две недели стричь ногти на ногах силами небрезгливого врача-корейца по имени Чу.
Уже сегодня утром Донат устремился в обход рыбных лавок, что побудило меня когда-то сказать ему:
"Рыба занимает в твоей жизни такое же место, как в жизни Толстого религия". Как информант относительно американской жизни Донат стоит много ниже, чем Иона Андронов.
Что касается Берберовой, то я с ней, конечно, знаком и несколько лет находился в переписке, но затем она поняла, что я целиком состою из качеств, ей ненавистных - бесхарактерный, измученный комплексами человек. И переписка увяла. Я ее за многое уважаю, люблю две ее мемуарные книги (стихи и проза - дрянь, по-моему), но человек она совершенно рациональный, жестокий, холодный, способный выучить шведский язык перед туристской поездкой в Швецию, но также способный и оставить больного мужа, который уже ничего не мог ей дать. Короче, я и сам готов ей позвонить, и знаю людей, с которыми она теснее дружит, но я категорически не верю, что это возымеет действие. Она скажет: "Мне 90 лет, и я хочу, чтобы меня читала вся Россия". Взывать к каким бы то ни было нерациональным моментам бессмысленно, поверь мне.
Кстати, не стоит на нее так уж сильно обижаться: дело в том, что механизмы передачи рукописей в Союз еще только налаживаются, что-то где-то циркулирует, кто-то что-то хочет напечатать, но четкой обратной связи нет. Я, например, более или менее четко знаю, что происходит, лишь благодаря тебе. Еще мои книжки брала Юнна Мориц, но уже в случае с нею я, при всей любви и симпатии к ней, очень неясно представляю, что там делается. Кстати, она собиралась тебе звонить и совещаться, я, пардон, дал ей твой телефон.
Переходим к "Филиалу". Спасибо тебе за готовность предварить мое сочинение вводной заметкой, как говорится - сочту за честь. Я считаю, что такая заметка с биографическими сведениями уместна, ибо печататься я начинаю с опозданием, информации обо мне маловато. Значит, так:
1. По-русски у меня вышли на Западе следующие книги: "Невидимая книга" (о неудачной попытке издать книгу на родине), "Компромисс" (журналистские будни в Эстонии), "Зона" (записки надзирателя), "Соло на ундервуде" (записные книжки), "Марш одиноких" (сборник статей об эмиграции, печатавшихся в газете "Новый американец"), "Наши" (история семьи), "Заповедник" (сам знаешь), "Ремесло" (часть первая - "Невидимая книга", часть вторая - "Невидимая газета", история двух попыток - издать на родине книгу и создать в Америке приличную эмигрантскую газету), "Демарш энтузиастов" (совместно с Бахчаняном и Сагаловским - рассказы, картинки и стихи эксцентрического направления), "Иностранка" (история женщины в эмиграции), "Чемодан" (знаешь), "Представление" (знаешь), "Не только Бродский" (русская культура в портретах и анекдотах, мои там подписи к фотографиям), "Филиал" отдельной книгой здесь не выходил, но должен выйти осенью. Это все.
2. По-английски у меня вышли: "Невидимая книга" (Ардис), "Компромисс" (Альфред Кнопф), "Зона" (Кнопф же), "Наши" (изд-во "Вайденфельд энд Николсон").
У меня есть контракты еще на две книги - "Чемодан" (уже переведен для Вайденфельда) и "Иностранка" (переводится для него же). Кроме того, у меня выходили книги в Англии, Швеции, Финляндии и Дании. Да, еще в Израиле.
3. Главные мои достижения, как я тебе уже писал, это то, что я постоянный автор "Ньюйоркера" (десять рассказов), ну и вообще, печатался в лучших изданиях - "Грэнд стрит", "Партизан-ревю" и т. д. Можешь для юмора добавить, что я печатался в самом гипертиражном издании на свете - в американской телепрограмме.
4. Биографические сведения обо мне более или менее верно изложены в справочнике Вольфганга Казака (прилагаю) и в одной из энциклопедий за подписью Лосева (прилагаю). Разумеется, ни о каких преследованиях не пиши, это здешняя манера. Остальное, вроде бы, соответствует.
5. Рецензий на мои книжки по-английски и по-русски было неисчислимое количество, посылаю тебе на выбор штук пять.
6. Из американцев, как-то отзывавшихся обо мне, самые знаменитые: Воннегут (прилагаю), Джозеф Хеллер (автор "Уловки-22", он здесь более знаменит, чем Воннегут, прилагаю), Джерзи Косинский (его в Союзе не знают, кажется, но он автор нескольких бестселлеров, плейбой и суперзвезда, прилагаю), Ирвинг Хау (старый либерал, дружок Набокова и Эдмунда Уилсона, прилагаю).
7. Из более или менее уважаемых русских на Западе обо мне писали что-то - Владимов, Некрасов, И.3. Серман и множество других людей, но эти трое - более четко и лестно, чем другие. Все это довольно объемистые статьи, и пересылать их - морока. Ты лучше напишешь в сто раз.
8. Да, еще я - лауреат премии американского ПЕН-клуба за лучший рассказ 86-го года.
9. Из того, что я считаю существенным относительно себя (стиль!), и что подчеркиваю во многих интервью, заметь, пожалуйста, следующее: я считаю себя не писателем, а рассказчиком, это большая разница. Рассказчик говорит о том, как живут люди, прозаик говорит о том, как должны жить люди, а писатель - о том, ради чего живут люди. Так вот, я рассказчик, который хотел бы стать и писателем. Поверь, это без всякого кокетства.
Ну, с этим, вроде бы, все. Да, говорят, в мартовской "Иностранной литературе" помещены данные обо мне. Может, заглянешь и в них?
Дальше. С "Заповедником" поступи, как сочтешь нужным. Должен сказать, всякий раз, когда я узнаю о чьих-то обидах, то страшно удивляюсь: мне кажется, я всех так наглядно люблю! С другой стороны, когда обо мне пишут всякую хреновину, я недоволен. Таков человек.