VIII
Чибисовы оставались в Крыму до конца сезона. Впрочем, Нил Нилович почти не сидел на месте: он исчезал то в Севастополь, то в Одессу, а раз даже в Батуми проехал, причем всякий раз ссылался на необходимость повидать нужного человека.
Первое время Валентина участвовала во всевозможных parties de plaisir и кавалькадах, а за месяц до отъезда вдруг скрылась с горизонта - как поразился один из вновь приобретенных поклонников - и засела за работу. Рано утром с бумагою и водяными красками уходила она на берег моря и рисовала. А по вечерам читала и писала письма. И когда сезон, наконец, кончился и знакомые стали разъезжаться, она без грусти покинула южное море и с удовольствием приближалась к Петербургу который так надоедал ей к весне.
Через несколько дней после приезда Нил Нилович вошел в ее комнату, расстроенный.
- Валя, мы разорены, - сказал он трагическим тоном.
Она улыбнулась.
- Как, опять?
- Что за глупый вопрос? Окончательно и навсегда разорены.
IX
- Сядьте, папа, - вот так! Ну, рассказывайте!
- Да что рассказывать! Что, ты сказки ждешь? Нищие мы, вот что. Ну, чего улыбаешься?
- Папа, ведь это четырнадцатый раз мы разоряемся; а так как своего режима мы до сих пор не меняли, то я и не волнуюсь.
- А теперь переменим. Слушай! Во-первых - Крым меня подкосил. Я не говорю о жизни там, - но поездки, поездки! А угощения нужных людей! И все к чорту, и ничего не вышло из этих треклятых угощений! О, эта косность российская! Ну хотя бы один дурак решился рискнуть… Ну, да это в сторону. Вчера подвел итоги. Аховая сумма! Лучше не говорить. Еду туда - сюда и везу вексель к учету. Ну да ты не понимаешь - словом, еду за деньгами - верными, как… дважды два. Торговый вексель, солидный; меня знают, всегда учитывали… И вдруг - бац! Вдруг, понимаешь ли…
- Не учли, - договорила Валентина.
- Ну да, не учли. Нет, ты вникни: ведь на Крым - своих-то у меня двести было, а три-то тысячи с половиною я под вексель взял!
- А это не хорошо - под вексель?
- Да ведь платить нужно!
- О, это действительно не хорошо. Отчего же вы не взяли под простую бумагу?
- А, глупости! И понимаешь, а дурачишься. Как бы там ни было, - пока я дел не устрою - никаких трат.
- Да, но мне кое что нужно.
- Ни ни-ни! Не хочу слушать.
- Но уверяю вас…
Нил Нилович заткнул уши.
- Не слушаю. И уйду!
Валентина пожала плечами.
- Да извольте, я помолчу пока. Что же вы предполагаете делать, если денежные дела ваши действительно попортились?
- "Ваши"! Наши, сударыня, наши!
- Ну наши.
Нил Нилович, насупившись, зашагал из угла в угол.
- Гм. Что делать! Человека мне нужно, человека!
- Как Диогену… Что ж, новое предприятие?
- Никакого предприятия нет - это особая статья. А очень простое и верное дело. Продается участок земли с залежами каменного угля - близ двух заводов, которым этакий уголь постоянно нужен. Ну, словом, хороший участок, превосходный участок. Вот и нужно найти покупателя. Цена - двести восемьдесят тысяч, мне двадцать пять. И ведь это поразительно! - опять закипел он: дело верное, прекрасное; послать сведущего человека - для исследования - и дело в шляпе. Ну и вот поди ж ты! Четыре дня ищу - и ничего!
- Ну, это не много - четыре дня. Я вам дала бы идею - если бы вы, в свою очередь, не скупились и на днях…
- Слышать не хочу! О деньгах не говори. Ну завтра, послезавтра - но не сегодня, умоляю.
- Ну, извольте. Дарю вам мою идею. Почему бы вам не вспомнить об этом… ну тот, с лошадиной фамилией, у которого вы столько пили и кушали летом.
- В деревне? Кобылкин? Гм…
Нил Нилович потер себе лоб.
- Не знаю. На это он едва ли пойдет. Но если его вообще сюда как-нибудь вызвать… ну тогда, может быть, что-нибудь и выскочило бы. Знаешь, я ему напишу. И насчет этого и того и третьего… Решено! Он - как бы там ни было - человек нужный.
- Ведь он бывает в Петербурге?
- Ну, как там бывает. Раз в год!.. Пойду писать, - вдруг воскликнул Нил Нилович и быстро вышел из комнаты.
IX
Но смотря на окончательное и совершеннейшее разорение Чибисовых, у них в тот же вечор собрались гости и к чаю была подана обильнейшая холодная закуска. После чаю перешли в гостиную; предстояло чтение стихов. Автор - молодой, пестро одетый субъект с копною рыжеватых волос и полинявшими глазами, живо напоминал камердинера из не слишком пышного дома, - но держался не без апломба. Он не был дебютантом - как большинство безусой молодежи, окружавшей Валентину, - уже две его книжки стихов красовались в витринах магазинов. Две-три дружеские рецензии, два-три дебюта в качестве чтеца на больших литературных вечерах, и "его заметили".
Он встал в позу, продекламировал с пафосом длинное водянистое и претенциозное стихотворение - и, кивнув головой аплодировавшим приятелям, сел в стороне.
Валентина, проходя мимо него, улыбнулась ему, как бы ободряя прочитанные стихи. Она подошла к мрачному офицеру.
- А вы ничего не…
- Нет-с, - перебил он, встав. - Я предпочел бы прочесть мою трагедию в более тесном кружке. А здесь я и не знаю многих.
- Мы только что вернулись в Петербург, - естественно, что вся моя свита здесь. Вам понравилась эта баллада?
- Нет. А вы, Валентина Ниловна, как ее нашли?
- Очень бездарной… но это между нами.
И Валентина прошла дальше.
Ей поклонился высокий блондин не первой молодости с усталым и выразительным лицом - известный художник, только что вернувшийся из Рима.
- А, я вас и не видела.
- Я вошел во время чтения.
Он придвинул к ней кресло. Она села.
- Я вижу новые лица. Кто этот офицер?
- Драматург. Пока он написал одну трагедию и жаждет причитать ее мне.
- Трагедию?
- Да, доисторическую, где действуют добрые духи, черти, цветы, минералы и, кажется, ихтиозавры. Он рассказывал мне содержание, но я забыла.
- А вот там - два хмурых молодых человека с зелеными лицами, растрепанные?
Валентина улыбнулась и махнула рукой.
- Декаденты.
- О! Да, что ж, однако, я… Как пожинает Нил Нилович? Он у себя?
- Да, с каким-то нужным человеком. Как поживает? Не знаю. Кажется, опять разорился.
- Ну, он привык к этому. Но уходите, не уходите…
- Я хотела на минутку… ну все равно.
- Где вы были летом? В Крыму?
- Да. А вы в Италии? Счастливый!
- Она мне надоела.
- Просим! Просим! раздалось вдруг в одной группе…
Валентина быстро подошла к ней. В центре стоил какой-то длинный субъект с диким взглядом, в пенсне.
- Господа, - говорил он, - ведь незакончено.
- Все равно! Читайте!
Он взлохматил волосы, вышел на середину и сел. Художник испуганно смотрел на него.
- Кто это? - спросил он вернувшуюся Валентину.
- Это? Гладышкин, беллетрист. Немножко сумасшедший, но не без таланта.
- Дебютант?
- Нет, он давно сотрудничал в газетах, но… тсс… слушайте!
Гладышкин прочел первую главу небольшой, как объявил он, повести и встал. Но его просили продолжать, и он, к ужасу художника, прочел другую, а потом и третью. Читал он недурно, да и вещь была написана живо - но все устали слушать и потому особенно дружно аплодировали, когда он кончил.
- Слава Богу, - сказал художник. - Ну, скажите о себе! Сколько у вас новых работ?
- Я не считала. Впрочем, я летом работала.
- Да? и успешно?
- Несколько пейзажей. Я потом покажу.
Он смотрел на нее мягким взглядом.
- Если б вы согласились позировать… какую бы я картину написал.
- А в качестве чего позировать?
- Пока не знаю. Во всяком случае - в костюме, хоть и неполном.
- О! это все равно!
- Правда? Вы согласитесь?
- Отчего же!
- Вы… вы волшебница!
- Сильфида… Так меня один уездный медведь назвал.
- Сильфида? Что ж, это хорошо. Вот я и написал бы сильфиду.
- В костюме?
- Ну, я это уж устроил бы. Нет, это было бы слишком хорошо, и потому я не верю.
- Напрасно.
- Ну, я на днях заеду, и мы переговорим. И свои этюды привезу. А пока до свиданья - я ведь только взглянуть на вас заехал. Двенадцатый час, я привык ложиться рано.
- Ну, Петербург вас опять отучит.
- Да, я знаю. Удивительный тут образ жизни. Нельзя работать, в сущности. И не то, чтобы свету не было или натуры… это все второстепенное, - но художественной атмосферы нет, вот что ужасно. Ну, прощайте.
Он пожал ей руку и пошел к дверям. Валентина встала, подошла к наиболее оживленной группе и приняла участие в бурном споре.
X
Через несколько дней Нил Нилович вернулся к обеду в самом жизнерадостном настроении.
- Ну, Валя, - поздравь! Дела слегка поправляются. Определенного пока ничего, но горизонт все чище. Говорил с директором кредитного общества; очень досадовал, что вексель не учли - это, говорит, недоразумение. Словом - дал надежду: представьте-де новый и мы посмотрим. Ну да это не все; от Кобылкина письмо получил. Где бишь оно? Ага, вот!
- Да вы так скажите, папа: согласен он землю купить?
- Нет, да письмо-то забавное. Ты послушай вот: "А что касающее земли, то хоть там и угол, но купить ее в собственность мы не склонны. Насчет же Питера скажу, что скоро туда по своим делам буду и у вас, коли вы не прочь, побываю. Валентине же Ниловне мое нижайшее шлю, хоть и обидно, что монрепо мое лицезреть они не удостоили". - Ну, и все! Понимаешь? Стало быть, мы тут его и… Положим, тугой он человек, ну да за хорошим обедом и при подпитии…
Он выпил рюмку водки, крякнул и закусил икрой.
- Ах, да, - постой, ведь я этого видел нынче…, как его? Да, Алексашу. У Доминика… я на минутку зашел - смотрю, а он тут как тут, пиво пьет. Звал его к нам. Пусть придет, а?
- Отчего же? Пускай, сказала Валентина холодно.
Алексаша пришел в тот же вечер. Валентина, очень приветливо встретила его. Она с удовольствием убедилась, что одет он прилично и держится не так развязно, как в деревне.
- Ах да! я ведь все не понимала, зачем вы в Петербурге? Вы ведь в какой-то институт поступить хотите?
- Да, в Лесной. Я прежде инженером быть хотел, но теперь решил иначе.
- Когда же экзамены?
- На днях, - отвечал Алексаша и покраснел, потому что один экзамен уже был и он срезался, но не решался никому, даже матери, сознаться в этом.
- Поздненько вы надумали возобновить занятия. Ведь тот, звездочет - ваш товарищ по гимназии? Кстати, что он?
- Да что ж? хандрит; ну что уж тут говорить… Теперь в Москве - лекции начались давно.
Оба помолчали, Валентина решительно не знала, чем занять гостя, Общего между ними не было ничего и он, по-видимому, даже не был расположен упасть к ее ногам. В свою очередь, и он, поглощенный личными заботами, не мог найти темы для общеинтересного разговора. И оба вздохнули с облегчением, когда вошел Нил Нилович.
"А что, не перехватить ли у него? - думал Алексаша, с натянутой улыбкой слушая невероятные рассказы "Нилушки". Нет, неловко! Э, да что тут - напишу мамахон и баста". И, успокоившись на этой мысли, он стал оживленнее. После чаю, под предлогом подготовки к первому экзамену, он встал и простился с Чибисовыми. Валентина, нежно улыбнувшись ему, просила заходить. Нил Нилович, зевнув, тоже пригласил его.
Выйдя на улицу, Алексаша стал мысленно подводить итоги. Результатом несложных вычислений явилось убеждение, что в его кармане в данный момент ровно 3 рубля 40 копеек и что ни за комнату, ни за предстоящий проезд домой заплатить он не может. А так как эти три рубля с лишним все равно ни в чем не помогут, он, по здравом размышлении, опять зашел к Доминику и спросил себе кружку нива.
Через час, оставив у Домишка два рубля, он вернулся домой и написал матери такое письмо:
"Маман. Я натурально срезался и сижу без сантима. А потому пришлите мне четвертной билет и одну десятирублевку, если хотите видеть сына живым и здоровым.
Вас любящий Александр".
И, радуясь своей решительности, он разделся и заснул богатырским сном.
XI
Художник сдержал свое слово и привез свои этюды Валентине. Она долго рассматривала их, угадывая в этих набросках силу настоящего таланта, и какое-то неприязненное чувство поднималось в ее душе. Она впала, - что как ни милы ее пейзажи, - ей никогда не удастся создать что либо, приближающееся по свежести и выразительности к этим эскизам, которым сам художник не придавал, по-видимому, никакой цены.
На другой день, когда она разбирала свои рисунки, ей вдруг захотелось опять видеть их - эти этюды - и все, что ни писал он за последние два года. И она поехала в его мастерскую.
Он встретил ее радостным восклицанием:
- Вы не могли выбрать лучшего момента, - сказал он, снимая ее кофточку. У нее именно такое настроение… Потом, вдруг, словно испугавшись чего-то, спросил: вы… ведь будете позировать?
Она взглянула на него и улыбнулась.
- Да, да, не бойтесь! Но сначала покажите мне все.
Он, радостно взволнованный, поднимал холсты, придвигал мольберты, объяснял ей содержание картин, едва намеченных углем. Она с жадным вниманием вглядывалась во все - и яснее и яснее видела бездну, отделяющую ее слабый подражательный талант от этого сильного и самобытного дарования.
- Ну, я к вашим услугам. Что я должна делать?
Он быстро установил мольберт и принес какое-то кружевное покрывало.
- Вы позволите задрапировать вас в эту хламиду. Она будет исправлять должность облаков.
Она, смеясь, кивнула головой. Он набросил кружева на ее узкие плечи, искусно задрапировал ее тонкую фигуру и просил встать на возвышение.
- Вот так… хорошо. Теперь вы должны вспомнить, что вы сильфида, легкое и лукавое дитя воздуха… Прекрасно! - воскликнул он, следя за выражением ее лица, - прекрасно! Немного ниже головку… Вы смотрите вниз с горного уступа, вот так. Да, только волосы нужно распустить. Помочь вам?
- Расплести косу? пожалуйста!
- Вот теперь отлично, - сказал он, когда вьющиеся пряди пепельных волос упали на ее плечи. - Вы можете дышать, моргать, все что угодно.
- Удивительные льготы! Ну, начинайте.
Он стал быстро зарисовывать ее головку, как бы боясь, что она уйдет. Через полчаса, которые незаметно прошли для него, она сказала капризно:
- Я устала.
Он с сожалением посмотрел на свой холст, но сейчас же встал.
- Извините… Отдохните… Чашечку кофе, может быть?
- Нет, ничего, мерси.
Она сбросила кружева на пол и села на диван.
- Вы довольны мною?
Он неожиданно стал перед нею на колени и поцеловал ее руку.
- Сильфида! - воскликнул он с шутливым пафосом. - И вы спрашиваете?
- А сколько раз нужно еще позировать?
- Трудно сказать определенно, - заметил он, сев около нее в кресло какого-то фантастического стиля. - Несколько сеансов… Ну даже два-три, чтобы вас не очень утомлять. Что же делать. "Воображение дорисует остальное".
- А вам трудно, что я позирую одетою?
- Д-да, если хотите… Ну да ничего. Все в глазах и в общем выражении лица. Это не будет беспечное воздушное существо; что-то предательское будет в ее улыбке и беспощадное в широко раскрытых глазах.
- Тогда это будет не сильфида, а ведьма.
- И пусть. Я не знаю еще, что будет. Но я бесконечно благодарен вам.
Он опять поцеловал ее руку.
- Если вы увлечетесь мною, ничего не выйдет.
- Ах, я и сам боюсь этого, - с неожиданною для нее искренностью воскликнул он.
- Ну, Бог даст "образуется", - засмеялась она и встала.
- Уже? - спросил он, огорченный.
- Да, пора к обеду. Прощайте! В эти часы вы всегда дома?
- Всегда.
- Ну, на днях я приеду.
Вернувшись домой, она зашла в кабинет отца. Нил Нилович встретил ее, мрачный, как ночь.
- Что с вами, папа?
- Все лопнуло!
Он зашагал по комнате.
- Приезжал он, быль у меня. Тебе конфект привез.
- Кто?
- Кобылкин. Хам! - крикнул он вдруг так громко, что она вздрогнула. - Хоть кол о его башку теши, - ничего! Мы не склонны!.. И хоть бы что! А до его визита - по телефону во взаимном кредите справлялся - и что ж бы ты думала? Не учли! Второго векселя не учли - и я на мели.
- А я как раз хотела..
- Денег просить? Нет денег! И не будет! И я банкрот, нищий. Костюмы, журфиксы, заграницы… все к чорту.
Валентина мрачно посмотрела на него.
- Папа, это невозможно.
- Покорно благодарю! А вот сама увидишь, как это возможно.
Он опять зашагал, красный, фыркал и отдувался.
- Завтра последнюю попытку делаю. К Донону его позову. Волью в его хамскую глотку полведра вина и ликеров; авось, он размягчится. Ведь это же подло! Ведь ежели ты не хочешь в предприятие пойти, так хоть в займы, шельма, предложи. Я ведь намекал этак отдаленно, почему мне компаньоны нужны и почему и сам единолично вступить не могу. Э, да что! Хам и больше никаких.
Валентина встала.
- Да, но я повторяю, что так невозможно. И вы делайте, как хотите, но образ жизни я менять не могу.
И она вышла в свою комнату.
Он хотел возразят, крикнуть, но не успел и только развел руками.
XII
Обед у Донона состоялся. Нил Нилович вернулся с этого обеда мрачным и растерянным.
- Все слопал, - сказал он Валентине, прихлебывая чай. - Все слопал, все вино вылежал - и никаких!
Она холодно молчала.
- Я, признаюсь, даже унизился - намекнул, что до зарезу нужны деньги… тысячи четыре. А он, - нет, каков каналья! - воскликнул Нил Нилович, ударив кулаком но столу. "Мы, говорит, вобче давать в заем не склонны".
Как будто вспомнив что-то, он насупился, искоса поглядывая ни Валентину.
- И такую штуку отмочил… не стоит и повторят!
- Что же именно?
- Ну, да что с хама возьмешь! Я, говорит… ты только не сердись, я его хорошо отбрил за это.
- Да что же? - повторила Валентина, с удивлением глядя на растроганное и смущенное лицо отца.
- Э, глупости! Я, говорит, не четыре, а сорок тысяч ссудил бы и без всякого документа, ежели б хоть махонькая у меня надежда была…
- Ну? - торопила Валентина. - Да, говорите. Надежда? - И она вдруг вспыхнула.