ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ
I
Вот и кончились четыре месяца.
Я привык к природе, климату, людям. Мне уже не скучно. И я подумал: а не остаться ли мне еще на месяц? И уже совсем было склонился к этому. Даже написал об этом домой. Но вот подошел срок: я могу уехать, но могу и остаться. И вдруг пропадает всякая ко всему охота - скорей бы домой!
II
Странно, особенно трудно расставаться с теми, с кем чаще всего собачился и ссорился за эти четыре месяца, кто долго не принимал тебя всерьез, долго не открывался тебе. И им грустнее всех расставаться с тобой.
- Привыкли мы к тебе… Жалко, что уезжаешь.
Это сказал Саня. Мы долго были с ним не в ладах. Даже дрались.
- До свидания! Пиши! Приезжай снова…
Машина трогается. Я стою в кузове и машу рукой. Впереди та же дорога, изученная по субботам и понедельникам.
В последний раз увижу двух лошадей и поле люцерны…
До свидания.
А с теми, с кем с самого начала установились ровные, ласковые, в чем-то равнодушные отношения, с теми расстаться было не так трудно.
Мало я тут пробыл и уже многое хотел бы захватить с собой…
III
Интересно, что я везу с собой? В буквальном смысле: чем набит мой рюкзак?.. Оказывается, все, что я приобрел здесь, можно было купить и в Ленинграде. Просто здесь это напоминало о нем, о доме. И постепенно этим набился рюкзак. В основном это книги.
Все-таки я не так уж спешил домой. Я сделал лишнюю пересадку, чтобы посмотреть Ташкент. Рассчитывал пробыть там три дня.
Я знал, что в Ташкент приехал один мой хороший ленинградский знакомый. Но я не собирался идти к нему. Потому что и так мало времени, а надо все осмотреть, потому что он все равно через месяц вернется в Ленинград и я его там увижу, и, наконец, потому, что мне не к чему расспрашивать его о Ленинграде, раз я сам в нем буду меньше чем через неделю.
Ташкент… прекрасный город! Но вдруг мне стало нестерпимо скучно быть в нем чужим, глазеть и ничего не делать. Пусто как-то.
И я пришел к своему знакомому, и мы целый день, не вылезая, проговорили о Ленинграде, о знакомых, о себе. А вечером я уехал из Ташкента, не пробыв в нем и суток.
IV
Едешь, едешь, едешь, едешь. И вдруг проснешься. Была ночь - стало утро. Посмотришь в окно. Речка, луг, роща, проселок. Столбы, столбы. Опять речка, роща… Избы. Луг. Дорога по лугу. Перековыляют дорогу гуси. И какой-то город, Ряжск или Мшанск…
Другое дело.
А на станциях нет людей в халатах и нету фруктов. Слава богу, нету фруктов! Бабы в платочках выносят на перрон горячую картошку, соленые грибы, соленые огурцы, морошку, чернику…
Как хорошо.
Едешь, едешь, едешь, едешь. И вдруг проснешься:
- ЛЕНИНГРАД!
ЭПИЛОГ
Вернувшись из путешествия, он впал в глубокую тоску по бескрайним просторам своих пустынь. Жизнь в имении была ему постыла. Он уходил с ружьем на целый день в лес, чтобы как можно больше устать и вернуться прямо ко сну. Тюфяк, на котором спал, он набил хвостами яков.
Из книги о Пржевальском
Странно сознавать себя одновременно домоседом и бродягой. Когда я уезжаю, мне кажется, я прирожденный домосед и зря все это затеял. Разлука приводит к переоценке ценностей. Все дороже становится то, что оставил. Вернее, не переоценка, а возвращение ценности. Только бы вернуться… Теперь-то я все понял и оценил. И знаю, что мне всего дороже и что мне нужно.
И вот я дома.
И уже совсем не понимаю, для чего меня тянет из дому… Для того ли, чтобы увидеть что-то новое, или для того, чтобы еще раз расстаться со всем родным, чтобы оценить его еще раз и полюбить еще больше?
Я уезжал из дому и все оставил дома. И не мог забыть то, что оставил. И стремился домой.
А теперь что-то оставил там, в Азии…
Это, конечно, наивно и глупо, но вчера произошел такой случай: я захотел зеленого чая.
- Есть у вас зеленый чай? - спросил я в магазине, в полной уверенности, что его не может быть.
Оказалось - есть.
Вот и все. Я пью дома зеленый чай. Удивляю родственников: как можно пить такую гадость?..
- Чудаки, - говорю я, - вы просто не понимаете, на сколько он незаменим в жару. Только им и можно напиться!
- Какая же тут жара… - говорят они. Вот и все.
1960
ПУТЕШЕСТВИЕ К ДРУГУ ДЕТСТВА
Наша биография
Г. Штейнбергу
Путешествие - старое слово. Все называется теперь иначе: командировка, поездка, экскурсия. Предотъездные волнения… Беготня по служебным коридорам - бумажки, подписи и командировочные в кармане наконец. Прощание со случайно встреченным, тоже бегущим, убегающим приятелем- погребок, еще погребок. Возвращение домой - настороженная жена, а шапка у тебя, как ты вдруг Обнаруживаешь в зеркале, глупо съехала набок, и глаза блестят и бегают. Да вот уезжаю… завтра… вот и билет, посмотри… да нет же, ничего я не истратил! Сколько можно приставать, в конце концов.
И ты едешь, летишь. Десять тысяч километров - и снова бегаешь по таким же коридорам с такими же табличками, знакомишься, знакомишься, трясешь руки, уши болят от улыбок. Летишь в соседний город и на обратном пути лениво спрашиваешь: какое тут расстояние между этими городами, сколько тут километров. Оказывается - восемьсот. А тебе казалось, ты выехал за город, скажем в Комарово.
Неделя, другая - и опять те же десять тысяч километров. Вылетаешь утром и прилетаешь утром. В тот же день. Стоп, приехали. Пиши авансовый отчет.
Две недели, двадцать пять тысяч километров - какое путешествие! командировка. А главные люди для тебя - брезгливые бухгалтера и равнодушные кассиры: мало ли вас ездит! Ездят все и ездят.
Старое слово
И все-таки в данном случае это то слово: путешествие! Оно длилось двадцать пять лет, двадцать пять раз по двадцать пять тысяч километров летных, железнодорожных, в кузове и пеших. Мы сбрили двадцать пять километров бороды и снова ею обросли. Мы седеем, лысеем и вставляем зубы. "Такими ли мы были в ваши годы! - говорят нам. - Вот мой дед, девяносто лет, все зубы целы и ни одного седого волоса. И помер-то случайно: надорвался, катя жернов из деревни в районный центр". А мы как возвращаемся на родные пороги, топчемся, отряхивая снежок, и смущаемся понемногу, что это - сердце? А мы обнимаем, целуем и таем от счастья.
Конечно же путешествие! Вся жизнь.
А с меня уже пуговицы сыплются.
"Очень вы нам нравитесь, - сказали мне в редакции, - вот мы вас и вызвали". - "Да, - говорю, - как приятно!" - "Вот вы такой-то и такой-то, говорят мне, - и диалог у вас, и пейзаж - весь вы какой-то такой, какой нам нужен. Пора вам сделать что-нибудь и для нас…" Вот сижу я в мягком кресле, киваю, смущаюсь, пытаюсь казаться скромным - а я уже не я, мягкий, как кресло: растаял. "Вас должна заинтересовать, - говорят тогда мне, - такая злободневная тема, как строительство коровников без применения…" - "Да нет, знаете, как-то, - говорю я, чуть трезвея, - это очень, конечно, но я, вы понимаете…" - "Понимаю, - говорят мне, - вам это не близко. Ну а вот, например, проблема экономии кожи при закройке обуви, помощь ученых в этом вопросе…" - "Нет, - говорю я тверже, - я ведь ничего в этом не смыслю". "Это и не требуется, - говорят мне, - просто вы со свойственной вам…" "Нет, - говорю я твердо. - У вас есть другие люди, которые имеют в этом опыт и прекрасно справятся, а какое отношение имеет то, что я делаю, к тому, что вы предлагаете?" - "Ах, вот вы о чем… - сказали мне. - Вы, наверно, думаете, что мы собираемся как-то вас ограничить, изменить, принудить? Боже упаси! Нас как раз интересует сохранение вашей творческой индивидуальности в том, что вы для нас напишете, именно это нас и привлекает, иначе бы мы просто послали Сидорова или Петрова. Если ваша манера не сохранится в материале, то он нам, говоря по чести, и не нужен. Мы лучше тогда Сидорова или Петрова пошлем - он, по крайней мере, справится. А мы именно хотим, чтобы вы поехали".
Дорогой мой положительный
"Нам нужен свежий, новый, остроположительный материал. И вот чтобы в вашей манере…" - "Да ведь материал-то к манере небезразличен!" - восклицаю я. "Не совсем вас понимаю, - говорят мне, - как раз интересно, чтобы вы попробовали применить свою манеру на незнакомом, чужом вам материале. А что вы так умеете, как вы умеете, то это мы и так знаем. А тут может получиться приятная для всех неожиданность…" - "Вот именно, - говорю я, слабея, неожиданность!"
Я кошусь в зеркало и вижу, как на мне вспыхивают свежие седые волоски. "Неужели вас не волнует положительный герой и его проблема?" - "У меня все положительные… - скучно говорю я. - На отрицательных у меня сил не хватает". - "Да нет, - говорят мне, - я про других положительных говорю. Герои, маяки… Неужели вас это не трогает?" - "Не знаю, - говорю, - не видел. Только героизм, по-моему, не черта, а проявление в обстоятельствах… А так все люди обыкновенные. Живут - тем и герои". - "Да, - говорят мне, интересная мысль… Я вас, кажется, не всегда понимаю… Ну так как же насчет какого-нибудь героя?"
"Вы страшный человек", - говорю я почти с восхищением. "Нет, что вы! Совсем нет. Так надумали?"
"Есть! - вдруг кричу я с радостью и отчаянием. - Есть один! Как же я забыл! Знаю одного, хорошо знаю. С детства.
Вот уж положительный, вот уж герой! В вулканы лазает. Каждый год себе что-нибудь ломает: руку, ногу, шею. И никто его, заметьте, не гонит- сам лезет, совершенно бескорыстно, в самый кратер. Не человек- символ!"
"А вы говорили…" - И мне улыбаются виноватой улыбкой.
И я уже лечу. Как ты там поживаешь, мой положительный герой? Надо же, куда тебя занесло! Послушай, а правда, что ты в эти вулканы лазаешь? Все-таки я очень тебе рад. Сто лет не виделись. И когда бы еще свиделись? И вот вдруг, ни с того ни с сего… О тебе уже столько писали! Теперь мой черед. Напишу я о тебе, дорогой мой положительный, вещь легкую такую, пузырчатую, словно в тонкий стакан нарзану налили.
Уже есть что вспомнить…
Помнишь, как тебе исполнилось семнадцать… А дальше… Дальше? Пошло-поехало! Оглянулся - двадцать. Оглянулся - двадцать семь. Лермонтовский рубеж. И оказывается - что-то уже сделано, надо задумываться над тем, что ты не ребенок. Вдруг замечаешь, к примеру, что вот подходит автобус и если ты не побежишь, то он отойдет, и если раньше ты обязательно побежал бы - к спеху, не к спеху, побежал бы - и вскочил бы и повис, то теперь идешь себе, и автобус сейчас отойдет - а не бежишь. Он отойдет у тебя под носом, а ты чинно встанешь первым в очереди и начнешь терпеливо, без озлобления, ждать следующего. И не то чтобы бегать уже разучился или врачи запретили. Просто вдруг неохота бежать и поспевать на этот автобус, можно и подождать и подумать о чем-то незаметно.
Знакомые, знакомые…
Встретишь приятеля, школьного, старого, на одной парте сидели, - и говорить не о чем. Переберешь, кого видел, и окажется: никого не видел. Ну, как ты там? Да ничего. Слыхал, пописываешь? Да вот грешу. И разошлись. И стыдно чего-то.
Не так давно одного из нашего класса встретил - Костю 3. Он только срок кончил: бродил по городу и вдыхал родной воздух. Разговорились. Все он такой же, не изменился. Посерел, поредел как-то с лица - а так то же самое. И никак не представить мне было, что он - преступник. Все его маленьким видел: все тот же легкомысленный, неспособный мальчик - не медалист. Костя поразил меня одной историей. Я тогда чуть ли не впервые задумался, что мы все-таки уже не дети. "Представляешь, - говорит, - вижу я, в садике две девочки симпатичные на скамеечке сидят. Ну, подсаживаюсь. То да се. А они - даже не реагируют. Я и так и этак. А они - словно и нет меня. А я ведь так ничего себе, и с лица и в разговоре. И девочки не то чтобы очень строгие на вид. Да что же это такое? - думаю. Попробовал еще - никакого результата. Тут я не выдержал и говорю: да что же это, девочки? Невежливо даже как-то. А они мне: "А нам неинтересно - ты уже старик". Старик, а? Каково?!" Костю вскоре посадили по новой, он там сидит, а я эту его историю частенько вспоминаю и себя одергиваю.
И забавляешься домашней статистикой. Большие числа - большая точность, малые числа - точность, конечно, поменьше. Но уже и не так мало людей прошло через жизнь - можно их вспомнить и обнаружить статистические закономерности. Процентовка грубая - в бюллетене ее не опубликуешь. Но вот окончили лет десять назад школу двадцать пять человек: два кандидата наук, пять офицеров, один секретарь райкома комсомола, один лесник, один даже в сумасшедшем доме… Остальные выпали из поля зрения, но тоже почти все специалисты, почти все женатые - способный выпуск, рекордное число медалистов (десять, что ли?). И еще один - знаменитый человек, во всех газетах прописан, начальник экспедиции, изучает вулканы - мой друг. И я.
Разные получились из нас люди. Даже не верится. Действительно ли я сидел на одной парте с этим человеком? Скажешь об этом кому-нибудь - можешь попасть в неловкое положение. Подумают, врешь. Будто, если он такой знаменитый, то он и ребенком не был, и в школу не ходил, и никто с ним за одной партой не сидел…
Мне недавно один приятель рассказывал, например. Поехал он на крупную северную стройку. Очень далеко заехал. И вот, я не помню уже обстоятельств, но буран, и сбился он с дороги и бредет, усталый, несчастный, проклиная все на свете. Вдруг видит - огонек. Обрадовался, побежал. Стоит вагончик. В том вагончике бригада строителей живет. И все исключительно - девушки. И неудобно ему, а все равно ночью в буран вылезать из вагончика неохота. "Ладно, - сказала ему бригадирша, - оставайся. Только ложись сразу и спи, и не заговаривай, и не лезь. Повернись к стенке и спи". Лег приятель, и не спится ему. А бригадирша вслух что-то знакомое очень читает. "Что бы это?" думает. Покосился, видит: журнал, такой затрепанный, что уже ни на что и не похож. По формату - "Юность". Не утерпел, спросил: "Что это вы, девушки, читаете?" Бригадирша посмотрела на него с недоумением. "Ты откуда приехал?" - говорит. "Из Москвы". - "Из Москвы? Что же ты тогда спрашиваешь?" - "А что?" - удивился приятель. "Так, странно как-то… А читаем мы последний роман Василия Аксенова". - "Это Васю-то! - обрадовался он. - Так я его прекрасно знаю". - "Постой, постой, - сказала бригадирша. Как ты сказал? Васю? То есть как - Васю? Ты что же, знаком с ним?" - "Ну конечно, - говорит он, - очень даже хорошо". - "Так ты что, может, и за руку с ним здоровался?" - "А как же!" - говорит мой приятель. "Может, ты его вот так, как нас, видел и с ним даже разговаривал?" - "Господи, - сказал мой приятель, - ну конечно же! Сколько раз…"- "Знаешь что, - сказала бригадирша, - забирай-ка свои манатки и выбрасывайся из нашего вагона. Да живо". - "Да вы что, да я ведь действительно…" - "Будет, будет… Тут тебе не мужское общежитие! Вытряхивайся, говорю". И что вы думаете? Чуть не замерз мой приятель в том буране. А сам был неплохой писатель…
И все-таки это он. Мы сидели на одной парте. Более того, мы ходили в один и тот же детский сад. Быть может, даже выходили на прогулку в одной паре. Что пишут теперь о моем друге? Почему тогда ничего не писали?
ДОРОГУ ОСИЛИТ ИДУЩИЙ
ПОКА ДРЕМЛЮГ ВУЛКАНЫ ШАГАЮЩИЙ В БУРЮ
К ТАЙНАМ ДЫМЯЩИХСЯ ГОР ИДУЩИЕ ПО ОБЛАКАМ
ВУЛКАНЫ НЕ МОЛЧАТ РОБИНЗОНЫ ШТУРМУЮТ ОГНЕННОЕ ЛОГОВО
ПУЛЬС ВУЛКАНА ВТОРГАЯСЬ В ОГНЕННОЕ ПОДЗЕМЕЛЬЕ
ВУЛКАН ПРОСНУЛСЯ В ПАСТИ БЕЛОГО ДРАКОНА
НА КРАЮ ПРОПАСТИ СХВАТКА У ЛОГОВА ДЬЯВОЛА
КАРЛИК СТАНОВИТСЯ ВЕЛИКАНОМ ПОКОРИТЕЛИ ОГНЕДЫШАЩИХ ГОР
ПОВЕРЖЕННЫЙ ВУЛКАН
Это еще только заголовки! Причем далеко не все.
Как много сделано, если верить газетам… А если сделано так много, то сколько же прошло времени? Тоже много? И с другой стороны, все конечно же только начинается. Как всегда. Так сколько же нам лет на самом деле? Сколько же мне лет, если мой друг уже в вулканы лазает?
Знакомые, Старик - не старик, конечно. Очень еще знакомые… молодой даже. Но вот забавно… Десять лет назад - редко когда знакомого встретишь. Бродишь, бродишь - людей много, а знакомых нет. И всем в лица вглядываешься. Разные люди, незнакомые - интересно. Теперь бредешь, весь в себе, никого и не видишь вокруг - окликают. Ты ли это? Сколько зим. Да, это я… Подумать только…
Нынче выйдешь на улицу - и все знакомые, знакомые. И незнакомые словно бы уже тысячу лет в твоих незнакомых ходят, так что как бы и тоже знакомые. Зайдешь в кино - обязательно знакомый, в ресторан - знакомый, в трамвай знакомый. И где только с ними виделся? Когда успел? С теми - в экспедиции, с этим - в армии, с тем - учился (в школе, техникуме, институте - нужное подчеркнуть), а вот с этим - в отделение, как-то раз было, попали… Идешь по пляжу- подумать только, вот этот маленький, седенький, пузатенький - кто бы это мог быть? Отчего это он на меня так испуганно смотрит? Да это же капитан Бебешев, замполка по хозчасти! Он меня как-то на губу ни за что загнал. Просто ненавидели мы друг друга. "Вот встречу на гражданке!.." грозился я. И встретил наконец. И словно озарение и радость: "Ба, Николай Васильевич! Вот неожиданность!" А он, дурак, пятится: то ли не узнает, то ли узнавать не хочет. Признал-таки. Боится он, что ли? Вот чудак! Да я же люблю его в эту минуту. И не помню зла. А он все жмется. "Молодец, молодец… говорит. - А вот я уже в отставке, - говорит. - Тут за городом и живу. Домик себе справил…"
Боже, думаешь… И этого человечка я ненавидел, и боялся, и зависел от него? И времени-то прошло почти ничего - лет семь… И ухожу. А он стоит, седенький, пузатенький. Жена толстая. И вокруг белоголовые детки ползают. А ведь зверь был! Уж как его не любили. Чуть в тюрьму меня не загнал… Что ж поделать, человечек, не трону я тебя, рад я тебе - память все-таки, мое прошлое - не твое…