XIX
Провожали ее всем колхозом. Заложили серого в яблоках жеребца в ковровые санки. Оделась Анна Михайловна в лучшее свое платье, шубу черную, романовскую на плечи накинула, повязалась теплой шалью, прихватила деревянный баульчик с лепешками и полотенцем и уселась в санки. Отвезти ее на станцию взялся сам председатель колхоза. Сыновья застеснялись при народе, простились с матерью за руку, молча, как посторонние. Но приметила она горделивый блеск их глаз и не обиделась. По привычке перекрестилась на дальнюю дорогу.
- Счастливого пути, Анна Михайловна… Поприветствуй за нас правительство, - наперебой говорили колхозники на прощание. - Поклон всем самый большой… Сталина коли увидишь, - в гости зови к нам! Скажи - одобряем мы его… народ, мол, одобряет партию!
- Скажу… передам… все скажу, - отвечала Анна Михайловна, перевязывая шаль и волнуясь. - Катя, голубушка, селитру и сильвинит как истолчете, не забудьте просеять… Да пробу земли из района требуй.
- Все сделаем, будь спокойна, - отвечала Катерина, заботливо укутывая ей ноги попонкой.
- Трогай! - сказал Семенов и шевельнул вожжами.
Жеребец заплясал, рванулся высоко и, легко вскидывая коваными копытами, осыпал седоков ледяшками и пошел споро и широко перебирать тонкими литыми бабками.
- Леша! Слушай-ка! - закричала Анна Михайловна уже издали, перегнувшись через задок саней. - Забыла я… в печи простокваша стоит с утра… Вынь поскорей, творог крутой будет… Да Красотку-то, не ленись, по три раза дой.
Она слышала в ответ смех, крики, но разобрать ничего не могла - жеребец понес, только держись на ухабах.
В полях еще лежал снег, чистый, синеватый, как сахар. Он подступал сугробами к самой шоссейке. Но в канаве снег оседал, грязный, зернистый, и глубокие звериные следы, пересекавшие канаву, были полны тяжелой, ржавой воды. Далеко в лесу, на поляне, там, где она круто взбиралась в гору, среди белого моря чернели островки первых проталин.
Анна Михайловна размотала шаль, сняла варежки.
Сладко пахло сырым снегом. Голые руки слегка пригревало. И навстречу, с теплым южным ветром, в лицо летели снежные и ледяные брызги и тут же таяли. Одна такая крупная прозрачная капля, упав, дрожала на рукаве Анны Михайловны, и она увидела в капле краешек голубого неба и золотую точку солнца. Она не шелохнулась, пока капля не пропала. Погладив рукав, вздохнула.
- Как-то они там без меня управятся?..
- Управятся, - сказал Семенов, сдерживая бег рысака. - Жена за коровой приглянет, я скажу.
- О доме я не сумлеваюсь.
- Ну, и в остальном положись на меня.
В поезде Анна Михайловна устроилась превосходно. Нашлись попутчики до Москвы, попили чайку, разговорились. Когда соседи по купе узнали, что она едет на правительственное совещание, живо отыскалась свободная нижняя лавочка, даже нашлась у одного пассажира лишняя подушка, и Анна Михайловна, попривыкнув к толчкам и стуку колес, вздремнула немного.
Телеграмма не обманула. Утром в Москве действительно ожидал на вокзале дежурный из Наркомзема, суетливый очкастый человек в бекеше. Он вывел Анну Михайловну на площадь, и вежливый милиционер в зеленом шлеме и белых перчатках, козыряя, посадил ее в автомобиль.
Оглушенная звонками трамваев, гудками автомобилей, треском мотоциклов, ослепленная блеском вывесок, стекол и особенно внутренним убранством машины, в которой она сидела одна-одинешенька, Анна Михайловна не скоро пришла в себя. Отдышавшись, осторожно пощупала мягкое сиденье, потрогала металлические зеркальные, как шары у ее кровати, ручки, какие-то кнопки. Потом заглянула в боковое стекло.
Казалось, машина не двигалась с места, а все кругом нее расступалось и торопливо пятилось: пятились и пропадали за кузовом трамваи, пешеходы, автобусы, грузовики, пятились дома, магазины, киоски. Анна Михайловна помигала, тряхнула головой, и обман пропал - машина обгоняла все на своем пути, и улица, широкая, точно добрый загон в поле, разворачиваясь, убегала вперед, блестя мокрым асфальтом.
"Вот она, Москва-матушка… столица наша. Ширь какая! Домищи-то, крыш не видать… точно во сне", - думала Анна Михайловна, покачиваясь на подушках.
Ее поместили в гостинице, в просторной, с высоким потолком комнате, с другой приехавшей колхозницей, круглолицей, в плюшевом пальто и в сиреневом вязаном берете. Они познакомились и пошли вместе завтракать в столовую. Соседка оказалась звеньевой из Смоленской области. Она рассказывала, что они, делегаты Смоленской области, привезли в подарок правительству альбом с образцами своего льна.
"Ишь догадливые, - позавидовала втайне Анна Михайловна. - У нас и не сообразили, простофили… А льны поди наши не хуже смоленских".
- Да увидим ли правительство-то? - усомнилась она. - Люди они занятые, наверное, и вздохнуть некогда.
И, помолчав, призналась:
- Сталина поглядеть больно хочется…
- Беспременно увидим Сталина, - решительно сказала колхозница. Льну-то вон какое внимание… Все будут.
XX
Совещание передовиков по льну и конопле с руководителями партии и правительства должно было открыться, как узнала Анна Михайловна, в зале заседаний Центрального Комитета ВКП(б).
Анна Михайловна со своей знакомой по гостинице сразу же после завтрака попросили, чтобы их отвезли в Центральный Комитет. Откровенно говоря, они побаивались, что их не пустят, так как было еще очень рано. Но они не могли больше ждать и нетерпеливо предъявили свои пропуска у входа.
- Проходите, товарищи, - сказал им дежурный.
И в широко распахнутую дверь Анна Михайловна увидела, что огромный, залитый светом зал уже полон людьми.
С бьющимся сердцем присела Анна Михайловна на первый попавшийся стул. Она не знала, куда девать руки, как положить шаль. Ей было неловко сидеть на стуле, она все поворачивалась, привставала и опять садилась. Она раскрыла блокнот, который ей дали в гостинице, и царапала карандашом бумагу. Показалось, что все видят ев волнение, не одобряют его, и она, притихнув, опустила глаза на плотную глянцевую бумагу блокнота. Левая нога у нее как-то подвернулась, одеревенела, но Анна Михайловна не решилась шевельнуться.
И, как всегда бывает, вдруг совсем внезапно раздались аплодисменты, приветственные возгласы, и люди в зале поднялись. Анна Михайловна вскочила и чуть не упала. На левую ногу нельзя было ступить, так она затекла. Вцепившись обеими руками в спинку впереди стоящего стула, Анна Михайловна увидела - к столу президиума шла группа людей. Она выпустила спинку стула и, не обращая внимания на колющую боль в ноге, захлопала в ладоши…
- Родимые… родимые наши! - шептала она.
Сталин, Молотов, Калинин, Орджоникидзе, Андреев заняли места в президиуме.
Анна Михайловна не сразу разглядела всех и узнала: мокрые, горячие глаза ее заволакивало. Но, разглядев и узнав, она уже не спускала глаз с президиума, со Сталина. Она стояла от него далеко, и он казался ей таким же, как на портрете.
Не скоро удалось председательствующему восстановить тишину в зале, не сразу все уселись. Но когда эта тишина все-таки наступила, Анна Михайловна услышала, как Сталин, внимательно вглядываясь в сидящих в зале колхозников, сказал:
- Женщин мало.
"Вона какой нам почет, - подумала, усмехаясь, Анна Михайловна. - А верно: лен-то - бабье дело… Можно было и побольше женщин пригласить… Не догадались".
Совещание началось. Колхозники и колхозницы поднимались на трибуну и запросто, как у себя в колхозе, беседовали, делясь опытом. Руководители партии и правительства подробно расспрашивали, интересовались каждой мелочью, точно сами хотели, выйдя из этого зала, пойти на поле и выращивать лен и коноплю. Анна Михайловна предположила: они хотели уяснить себе все секреты льноводства. Но по тому, как члены правительства обстоятельно входили во все подробности дела, толкуя о посеве, тереблении и обработке льна, она, дивясь, поняла, что они, пожалуй, знают по льну не меньше их всех, собравшихся здесь стахановцев, и только проверяют себя.
Однако было, очевидно, кое-что новое в речах колхозников: руководители партии и правительства, слушая колхозников, переглядывались между собой, не раз брали карандаши и что-то записывали на листочках бумаги.
С завистью смотрела Анна Михайловна, как выступавшие на трибуне колхозники и колхозницы заходили в президиум, пожимали руки всем сидящим там. Как ей хотелось сделать то же самое! Но она не решалась попросить слова, хотя ей казалось, что она не потратила бы попусту ни одной минуты и рассказала бы по льноводству такое, чего еще никто, вероятно, не знал.
Колхозница из Смоленской области подарила президиуму альбом, о котором говорила Анне Михайловне, и тоже пожала всем руки. Потом она долго разговаривала с Калининым.
В перерывы колхозники и колхозницы окружали руководителей партии и правительства, и они, беседуя, гуляли с делегатами по коридору. Анна Михайловна подходила близко и прислушивалась. Ей понравилась простота, с которой они обращались с людьми.
"Неужели все большие люди такие простые? - думала она и отвечала себе: - Да, наверное… и оттого они большие, умные… и любят их оттого".
Она не спускала глаз со Сталина и досыта на него насмотрелась. Он выглядел старше, чем на портретах, и не такой высокий и плотный. Скорее он был худощав и, вероятно, немного выше ее ростом. Все ей нравилось в нем: и его спокойная походка, и привычка изредка трогать усы, и приятная усмешка крупных губ, и его тихий ровный голос, и его манера, беседуя, подчеркивать важное.
Не раз замечала Анна Михайловна на себе взгляд Сталина. Может быть, и вероятнее всего, ей это только казалось, но она, робея, пряталась за колхозницами.
"Поговорю с ним… наказывали мне… непременно… в следующий перерыв, - говорила она себе, но, когда перерыв наступал, у нее опять не хватало смелости подойти. - Все и без меня сказано, - думала она, успокаивая себя. - Дай вам бог здоровья, родные вы наши, голова народа… вот и весь мой разговор".
Ее рассмешил и порадовал седенький старикашка, опытник из Горьковской области. Он хорошо и весело рассказал, как работает его колхоз "Заря коммунизма".
- Воистину заря, скоро солнце будет, пречудесно, - говорил он и в конце речи, обернувшись к президиуму, неожиданно произнес: - Тут вот что мне нужно: моя горьковская делегация желает… чтобы вы, товарищи, снялись с нами на карточке… с делегацией.
- Обязательно, - ответили ему, - обязательно снимемся мы все с делегатами и с вами, горьковцами.
- Вопросов больше не имею, - старикашка поклонился, но, как и все, засеменил в президиум и пробыл там порядочно.
Старикашка этот, как заметила Анна Михайловна, прямо места не находил себе на совещании. В перерыве он, заигрывая, все приставал к колхозницам, отводил в сторону то одну, то другую, горячо в чем-то убеждая.
- Ударяешь за ударницами? - посмеялись над ним. - Или за трудоднями?
- Своих некуда девать, - торопливо ответил старикашка и, беспокойно поглаживая седые пушистые усы, добавил: - Нуждаюсь в хорошем человеке.
- Бери на выбор. Здесь все хорошие.
- Такому орлу отказа не будет.
- Уверен, - старикашка важно приосанился и, подлетев к знакомой Анны Михайловны, смоленской колхознице, вкрадчиво спросил: - Вдова?
- Замужем, - сказала та, улыбаясь.
- Пречудесно, - обрадовался старикашка. - Мне замужнюю и надо.
Анна Михайловна пошутила:
- Отобьешь?
- Отобью, - раздул старикашка усы и продолжал деловито: - Ребят много?
- Да ты серьезно? - отшатнулась колхозница.
- Сватаю. Очень серьезно… Могу удостоверение показать.
- С ума сошел! - сказала Анна Михайловна.
Старикашка жалобно вздохнул.
- Что поделаешь? Мне в колхоз возвращаться одному нельзя. Слово дал - привезу. - Он потянул колхозницу за собой, и Анна Михайловна слышала, как торопливо зашептал: - Дом новый, пречудесный, корова припасена. С новотелу по двадцать литров доит… Овцы, поросенок… и тыщу трудодней в придачу… Идешь?
- Нашел место балаганить, - сердито ответила колхозница, возвращаясь к Анне Михайловне. - Не к лицу такие шутки старому.
- Ста-арый? - жених вытаращил глаза и от удивления даже руками всплеснул. - Клевета! Прошлый год капитально отремонтировали.
Анна Михайловна и знакомая ее невольно расхохотались.
- Отремонтировали? Те-бя?
Старикашка живо смекнул, какое произошло недоразумение, и рассмеялся громче их, показывая розовые, как у младенца, десны.
- Льнозавод? Льнозавод! - выкрикнул он сквозь смех. - Пречудесно! Сватаю директором.
- А я перепугалась, думала…
- Верное дело, соглашайся скорей, - перебил он колхозницу. И, совсем как сват, принялся расхваливать свой колхоз: - И мужу и ребятам, как подрастут, должности хорошие дадим. У нас народу мало, а славы хоть отбавляй… Оттого и беда с льнозаводом приключилась. Выдвинули спервоначалу девчонку. А она - рекорд и в академию. Назначили парнишку, а он - два рекорда и комбинатом в Москве теперь заворачивает. Старуху нашли завалящую. Радуемся: кончились наши муки, надолго хватит директора, никто не позарится… Куда там! Загремела, как молоденькая. Мигнуть не успели - в соседний колхоз пречудесно выскочила, бригадиром там… Всех здесь обславил. Занятой народ. Одна надежда на тебя… По рукам?
- Спасибо, - поблагодарила смоленская колхозница. - Меня вчера в Тимирязевку приняли.
- Пречудесно… пречудесно, - забормотал старикашка и налетел на Анну Михайловну:
- Стой, а ты?
- И не сватай, своим колхозом довольна, - сказала она, жалея веселого старикашку.
Он постоял, огорченно крутя головой и наглаживая пушистые усы.
- Видать, судьба, Петрович. Не возвращаться тебе домой… Дорога заказана.
- Напротив, - попробовала ободрить смоленская колхозница. - Поезжайте и сами командуйте льнозаводом.
- Откомандовал, - вздохнул старикашка.
Анна Михайловна понимающе усмехнулась:
- Рекорд?
- Три, - старикашка развел руками. - И сам не знаю, как получилось. Не хотел, а вышло… Теперь Михаил Иваныч на службу к себе пригласил. Неудобно отказать знакомому, - горделиво объяснил он и засеменил прочь, сам с собой рассуждая: - Де-ла! Не минешь в район либо в область кланяться. Авось найдут человека, которого наша слава от нас не оторвет…
XXI
Ночью в гостинице Анна Михайловна долго не могла уснуть. В номере было непривычно светло от уличного освещения. Тревожили приглушенные звонки трамваев, редкие, но басистые гудки автомобилей и непонятные шорохи за стеной. Город, видать, никогда весь не спал по ночам, какая-то часть его бодрствовала.
Ворочаясь, Анна Михайловна заскрипела пружиной матраса.
- Не спишь? - окликнула ее смоленская знакомая.
Анна Михайловна вздохнула:
- Не спится… Устала, а глаза не закрываются, хоть ниткой веки зашивай… Я все думаю, какая ты молодчина.
- Почему молодчина?
- По всему. Вот с речью выступила… как заправдашный оратор… И с Калининым разговаривала, со Сталиным. А я не смею.
- А ты попроси слова и поговори… или в перерыв подойди.
- Ой, что ты! - Анна Михайловна испугалась и даже закрылась с головой одеялом. Потом высунула нос, подумала. - Мне слова не сказать. На работе я не уступлю, а на слово робкая… Да и о чем беседовать, не знаю… Спи, спи, милая, беспокою я тебя своей болтовней… утро скоро, спи… - Она затихла, притворилась спящей, вскоре действительно уснула и спала так долго и крепко, что опоздала к завтраку.
В этот второй и последний день совещания Анна Михайловна видела, как распознаются люди.
На трибуне был директор треста по конопле, бритый, губастый и солидный такой мужчина. Дела у него в тресте, видать, шли неважно, но директор не хотел в этом признаться и, утирая платком красное потное лицо, захлебывался словами.
- Выкручиваешься, парень… Ну-ну, холку тебе сейчас натрут, - сказала себе Анна Михайловна.
- Этот прием для нас большое счастье, - тараторил директор, повышая голос до крика. - Это для нас колоссальная зарядка, и мы на долгие годы так себя зарядим, что еще не то сделаем.
- Зарядки много, а конопли мало, - сказали ему из президиума, и в зале долго не смолкал смех.
Директор торопливо налил себе из графина стакан воды и, жадно проглотив ее, стал сбивчиво объяснять, почему трест работает плохо. Он, директор, принял меры, своевременно сигнализировал, но…
- Неудобно идти через голову… Наркомзема, - пробормотал он, заикаясь.
- С каких это пор неудобно стало идти в Цека? - строго спросили его из президиума.
"Правильно, - мысленно одобрила Анна Михайловна. - Коли не ладится дело, иди и чистосердечно скажи, кто мешает… Может, ты сам себе мешаешь".
Выступали агрономы, специалисты из Всесоюзного научно-исследовательского института льна, и много нового открылось Анне Михайловне. Она записала некоторые советы агрономов себе в блокнот и решила применить их на своем участке.
Совещание приближалось к концу. Был объявлен перерыв, и Анна Михайловна, идя по коридору со своей приятельницей из Смоленской области, опять увидела Сталина, окруженного колхозницами. Приятельница вдруг остановила ее и, решительно примяв обеими руками сиреневый берет, протолкалась в середину.
- Товарищ Сталин! - сказала она громко и замялась. - Вот тут моя знакомая… хочет с вами поговорить, а стесняется.
Сталин усмехнулся, все расступились, он подошел к Анне Михайловне и поздоровался.
Она смутилась, забыла, как его зовут, и отчество забыла, оттого еще больше растерялась и долго держала его ладонь в своей дрожащей руке. Спрашивая, откуда она, и как ее имя и как ее величают, что она делает в колхозе, Сталин пошел с Анной Михайловной по коридору.
Отвечая с запинкой, Анна Михайловна искоса, вблизи, взглянула на него, и первое, что ей приметилось, была серебряная седина, тронувшая волосы у висков. "Седые волосы, как у меня", - подумалось ей. Это ей почему-то особенно понравилось, она вспомнила его имя и отчество и неотрывно всматривалась в Сталина. Да, точно, он был немного выше ее ростом, выглядел значительно старше, чем на портретах, и худощавым. "Парное молоко бы ему пить", - подумала она и невольно вспомнила, как Леша, муж ее, любил хлебать парное молоко с ржаными лепешками. Грустно и ласково улыбаясь, она продолжала разглядывать Сталина. Просторная защитного цвета тужурка удобно сидела на нем, не мешая и не стесняя его. Широкие, такого же цвета, как тужурка, брюки были по-крестьянски вобраны в хромовые, на спокойном каблуке, русские сапоги.
- Колхозники наказывали передать… что они одобряют партию, вас, Иосиф Виссарионыч… Народ одобряет!
- Спасибо, - просто сказал Сталин. - Партия гордится доверием своего народа. Мы все - слуги народа, ваши слуги, Анна Михайловна.
Анна Михайловна смутилась, потом, собравшись с духом, рассказала о колхозе, о своем льне, который она вырастила, сняв по двенадцати центнеров волокна с гектара.
- Очень хорошо, - сказал Сталин. - И как это вам удалось?
Анна Михайловна усмехнулась:
- Глаза страшатся, а руки делают.
Сталин на миг задержался, взглянул на нее и с уважением пожал ей еще раз руку.
- Сколько вам лет, Анна Михайловна?
- Без двух шесть десятков… будет летом.
Сталин покачал головой.
- Не переутомляйте себя. В вашем возрасте это вредно.