"Викинг" нравился Лиле, каждое его прикосновение волновало ее. Но она и сердилась на себя: вот новости!
Поздно вечером у ее дома Рольф пытался притянуть Лилю к себе, она отклонилась:
- Всего доброго, Рольф.
Вошла в дом и уже знала, что больше с ним не встретится никогда, не хотела изменять себе.
* * *
На защиту в Веймар Лиля приехала из Москвы осенью. Предстоял решающий бой. Она, конечно, волновалась, но была уверенность, как когда-то в институте перед экзаменами по предмету, который знала безупречно. Ее установку уже внедрили, и здесь, и на Урале были хорошие результаты. Но не подведет ли немецкий язык? Поймет ли она вопросы, которые будут задавать? Съедутся ученые со всей страны. И станут спрашивать на всех диалектах… Страшно!
Поселилась Новожилова неподалеку от парка, посаженного когда-то Гете, в доме фрау Данникер - "нафталинной аристократки", как она ее про себя назвала. Фрау Данникер была церемонна, деликатна и никак не могла забыть, что происходила из знатного рода. Но, растеряв почти все, кроме манер и воспоминаний, отнеслась к своей гостье, в общем, неплохо, и уж во всяком случае - с повышенным любопытством: что это за русская появилась на их небосводе? Фрау Данникер была приятно поражена ее знанием немецкого языка, вдвойне - узнав, что Новожилова собирается стать ученой, и даже пообещала Лиле устроить после защиты небольшой домашний прием на три-четыре персоны.
…На второй день после приезда Новожиловой в Веймар за ней прислали машину из посольства и отвезли отдохнуть, - собраться с мыслями на остров Рюген в Балтийском море.
Сентябрь выдался холодным. Лиля в купальнике сидела на берегу в плетеном, похожем на раковину, кресле, защищающем со всех сторон от ветра. Только впереди скупо пригревало солнце. У ног бесстрашно прогуливалась желтоглазая чайка.
Лиля вздремнула. Все же пути жизни неисповедимы… Могла ли она предполагать после всего перенесенного, что будет здесь… И эти встречи с Людвигом, Рольфом, новой Германией, с ее заводами и Санта-Клаусом, учеными и детьми в коконах… Кем станут они, когда вырастут? Она верит, что не такими, как те, что бесчинствовали в Ростове…
* * *
Защита проходила в Институте строительных материалов. Зал - амфитеатр с высокими зашторенными окнами - был переполнен. Как позже узнала Лиля, съехались не только ученые-специалисты, но и производственники. На острове Рюген ей рисовалось: длинный стол, а за ним восседает комиссия. В действительности все выглядело совсем иначе.
На сцену вышел седовласый, молодящийся профессор Макс-Лоренц - декан строительного факультета. Стоя рядом с кафедрой, он представил Новожилову и передал ей слово. Доклад Новожиловой, сопровождаемый показом графики через эпидиоскоп, кадрами двух короткометражных фильмов, длился час. При выключенном свете промелькнули кадры: соискательница в рабочем комбинезоне, косынке, у производственной бассейновой установки собственной конструкции. Женщина в косынке, завязанной впереди "шишаком", мало походила на ту, что стояла сейчас у кафедры в изящном темно-зеленом костюме.
Потом часа полтора Новожилова отвечала на вопросы. Каждый раз, когда в зале кто-то поднимался и обращался к ней, Лиля, судорожно вцепившись пальцами в кафедру, подавалась вперед, боясь не понять вопрос. Но вот лицо ее светлело, она выпрямлялась - все понятно - и давала ответ.
Так как сдачи кандидатского минимума в ГДР не было, то вопросы могли задавать и по философии, политике, искусству, выявляя эрудированность соискателя. Но к Лиле шли вопросы только по диссертации, видно, увлекла ее новизна.
Спрашивали: какие добавки она вводила для улучшения процесса вспучивания, каким образом достигается равномерное перемешивание в шлаковом распылителе, и еще, и еще. И чем больше она отвечала, тем спокойнее становилась, и совершенно исчезло опасение, что забудет нужное слово.
Встал по виду рабочий человек, высокий, косая сажень в плечах:
- Я хочу задать вопрос присутствующему здесь директору Института чугуна и стали: скоро ли будут внедрять такие отличные предложения фрау Новожиловой на заводе в Айзенхюттенштадте?
С передней скамьи амфитеатра поднялся солидный господин и ответил, что метод фрау Новожиловой внедрят скоро, только понадобится несколько перестроить бассейн…
Потом снова на сцену вышел профессор Лоренц и объявил фамилии двадцати самых авторитетных ученых и производственников, которые приглашались участвовать в обсуждении и голосовании в аудитории рядом.
Все они потянулись из зала, а остальные остались ждать результат.
Уже прошло полчаса, час. Лицо Лили от волнения покрылось красными пятнами: "Провалилась, провалилась".
Наконец в зал возвратились все, кто выходил, и профессор Лоренц, подняв руку, призвал к вниманию:
- Господа, товарищи, вы, наверно, удивляетесь, почему мы так долго совещались. Дело в том, что подобные рекомендации, для получения пемзы с заданными свойствами, сделаны впервые в мире. Работа соискательницы фундаментальна, имеет большое практическое значение. До сей поры мы брали за основу, как вам известно, английский патент Галлай-Хатгардта, модернизировав его. Пемза получалась невысокого качества, с рваной пористостью, приводила к перерасходу цемента в бетоне, удорожала и утяжеляла его.
Коллега Новожилова ввела тугоплавкую, тонкомолотую добавку каолиновой глины. Она всегда есть на металлургических заводах для закупорки летка домны. Пемза сделалась легкой, прочной, с закрытыми порами.
Мало того, фрау Новожилова спроектировала, смонтировала, опробовала и внедрила на заводе экспериментальную бассейновую установку. Эталоны соискательницы приняты безоговорочно, как и методы комплексной оценки качества шлаковой пемзы. Поэтому мы решили поставить фрау Новожиловой не только высший балл - единицу, но единицу с плюсом. Подобного прецедента у нас еще не было, однако полагаю, что ошибки мы не допустим.
* * *
На ужин к фрау Данникер Лиля пригласила своего руководителя профессора Гюнтера Козицки, одутловатого весельчака со шрамом через весь лоб, профессора Лоренца и того рабочего - Уве Ротгаммеля, что задавал вопрос директору института. Лиля попросила профессора Козицки привести его с собой. Козицки пришел в некоторое замешательство: тактичнее, было бы пригласить директора института, но желание Лили объяснил "избытком демократизма"..
Еще до защиты, ночью, Лиля приготовила "все по-русски": винегрет, холодец, салат, пельмени, пирог и даже сделала мороженое.
К моменту прихода гостей фрау Данникер извлекла из старинного буфета черного дуба старинную посуду, старинные салфетки и зажгла в своей квартире витые свечи в старинных подсвечниках, а затем критически оглядела новый наряд квартирантки. Лиля надела черное, закрытое, плотно облегающее платье с широкими, собранными внизу рукавами, на ноги черные лодочки, прикрепила на груди янтарную брошь ("все мамино богатство"). Фрау Данникер подумала: "Оказывается, у этих большевиков иногда проявляется вкус" - и поплыла навстречу звонку гостей.
Ужин получился на славу, немцы напористо подчистили все, что было на столе, произносили тосты за "коллегу Лилию", а Уве Ротгаммель, оказавшийся славным парнем, двинул неплохую речь о том, что труд Новожиловой - "это часть строительного материала в нашем здании дружбы".
На этом месте Макс Лоренц и вовсе расчувствовался, встал:
- Я прошел ад концлагерей и, как мне думается, знаю цену жизни, человечности. Хочу поцеловать вас, фрау Лилия, а в вашем лице всех прекрасных советских женщин.
- Не слишком ли много для тебя одного?! - раздувая щеки, шутливо воскликнул Гюнтер и тоже встал.
Фрау Данникер, спасая свою квартирантку, завела граммофон и предложила потанцевать под песенку о Лили.
* * *
Наутро местная и берлинская газеты очень одобрительно писали о "первой женщине и первой иностранке, защитившей диссертацию в Веймаре".
Приехал с поздравлениями секретарь горкома партии - совсем молодой человек с густой каштановой шевелюрой. Пожимая Лиле руку, сказал, что ее защита - "и политическая акция".
Через четыре дня Новожиловой вручили диплом, напечатанный в типографии специально для нее. Диплом был внушительного размера, в серой матерчатой обложке с золотым тиснением, с круглой печатью на листе, куда вписали, кроме фамилии, год и место ее рождения, место и время защиты и звание - доктор-инженер.
Странное звание. Лиле объяснили, что оно соответствует званию кандидата наук, и что еще один диплом она получит в Москве.
Глава пятнадцатая
Тарас встретил Лилю в аэропорту на своей служебной машине. Обнял, ткнулся губами в подставленную щеку, посмотрел испытующе:
- Ну, как?
- Все в порядке…
- Поздравляю, поздравляю, - произнес натянуто, - а Клавдия Евгеньевна с Вовкой уже приехали.
- Здоровы ли? - с тревогой спросила Лиля.
- А чего им сделается?
На Тарасе длинное пальто, темная шляпа старательно надвинута на лоб. В дороге он мрачно думал: "Ошибся я, выбрав в жены Лильку… Слишком много у нее претензий".
…При виде матери Шмелек закричал от радости и сразу же сообщил о главном:
- Мама, еж вылечился! - толстые губы его расплылись в улыбке. - А соцсоревнование проверим?..
Когда Вовка пошел в школу, Лиля написала ему из Москвы: "Теперь мы будем вместе учиться. Давай соревноваться". И в каждый приезд домой мальчишка показывал свой дневник, требовал отчета от нее.
Клавдия Евгеньевна всплакнула от избытка чувств, выставила на стол любимый дочкой яблочный пирог с розовато-коричневой блестящей коркой. Рядом с ним Лиля положила два своих диплома и объявила:
- А теперь буду раздавать подарки.
Она усадила всех рядком на диван, а сама вышла в соседнюю комнату. Выдача подарков была любимым ее ритуалом. Сначала Лиля вынесла белье маме, и Клавдия Евгеньевна, восхищенно рассматривая тончайшие кружева, смущенно спросила:
- Да куда же мне такая роскошь?
Тарас принял две нейлоновые рубашки со снисходительной улыбкой:
- Не забыла обо мне, ученая степень?
Шмелек поднял визг, когда заводной маленький гоночный автомобиль, сверкая фарами, помчался по полу, натыкаясь на ножки стола и стульев.
Потом Клавдия Евгеньевна, требуя подробностей, расспрашивала, как проходила защита, и рассказала о ростовских новостях:
- Улица Энгельса, можно сказать, совсем новая; набережную протянули - там теперь такая красота, по вечерам народу полно…
И шепотом, озираясь на дверь в соседнюю комнату:
- Трудно мне с Тарасом… Груб, нелюдим… Не сердись, уеду в Ростов… На могилу папы тянет…
- Ну, побудь хоть немного со мной, - попросила Лиля.
- Немного побуду.
* * *
В институте были поздравления, расспросы, серьезные и Райкины, вроде: "Нырнула в моду?", "Много шмоток купила?" - а потом дни покатились своим чередом.
Кандидату наук Новожиловой определили должность старшего научного сотрудника, назначили заведующей лабораторией физико-химических исследований. Профессор Глухов одобрил это: "Без физхимий, - сказал он ей по телефону, - в вашей области хорошего ученого, с заглядом на будущее, получиться не может".
Журналы охотно печатали статьи петрографа Новожиловой, к ней пошли письма со всей страны. Даже издалека приезжали за советами.
Но Лилия Владимировна нисколько не поддалась буму, определила себе новую задачу: с помощью математического планирования дать до двухтысячного года прогноз использования шлаков в стране. И еще: поскорее пустить установку с опрокидным бассейном.
В этом желании Виталий Арсентьевич ее сдерживал: "Успеете, - писал он, - лучше займитесь сначала процессами кристаллизации, установите ее влияние на свойства шлаков. Надо выяснить, какое строение предпочтительнее в разных областях применения. А установку пусть пока строят. Это от вас не уйдет".
С некоторых пор Новожилову упорно начали уговаривать стать ученым секретарем института и редактором "Записок". Она колебалась. Сможет ли? Надо ли? Снова позвонила в Москву своему профессору. Он, внимательно выслушав, посоветовал:
- Соглашайтесь. Не следует замыкаться в узкой теме. Надо расширять кругозор. Желаю всяческого благополучия. Да, чуть не забыл, пришлите мне сборник с вашей последней статьей.
…Дома наступила полоса затишья, и Лиля, в какой уже раз, решила, что надо сохранять это перемирие, не обострять отношений. Мальчику необходим отец, и пусть он его имеет. "Может быть, я больше сама виновата в том, что до сих пор происходило? Оставшееся неизменным мое чувство к Максиму Ивановичу порождало раздражение, отчужденность, и они превратились в привычку".
Шмелек утвердился в желании стать "комиссаром охраны зверей", расширил домашний зоопарк и с возмущением говорил о каком-то бессовестном Петьке, который бьет во дворе кошек.
Даже отца, за его "волохатость", Володька прозвал боберчиком. Он вычитывал везде, где только мог, и с особым пристрастием, все о бобрах, затем рассказывал матери, что хвост у них, как длинная лопата, а между пальцами перепонки, чтобы легче плавать, что делают бобры себе в лесных реках хатки из ила и веток, а питаются корой и побегами тополя, ивы.
- А ты знаешь, бобрище, - обратился он как-то к отцу, - ты - реликтовый…
- Это что еще?
- Ну, редкий.
Тарас недовольно поморщился:
- Лучше учи уроки…
С некоторых пор Володька превратился в занудливого воспитателя родителей и бабушки:
- Сколько раз я тебе говорил, - назидательно замечал он, - лучше прожаривай лук…
- Мама, ты не те туфли надела.
Потом сунулся с рекомендациями к отцу:
- Папа, у тебя галстук на боку…
Лиля не выдержала:
- Не рановато ли тебе, Володя, делать замечания взрослым?
- Нет, в самый раз, - он локтями поддернул штаны.
- Но, может быть, пореже?
- А как вы мне делаете? - уличающе уставился он умными темными глазами.
Может быть, действительно это он у них перенял?
Видно, почувствовав, что переусердствовал в своих воспитательных наклонностях, заластился к матери:
- Ну, постараюсь меньше…
Тарас буркнул:
- Телячьи нежности!
Вообще, мальчишка в последнее время стал относиться к отцу сдержаннее прежнего. Сначала все величал его "мой бобрик", "бобришка волохатый". Но после памятной порки, после того, как отец все чаще проявлял к нему невнимание, отвергал ласковость, мальчишка и сам отстранился.
* * *
Лиля проснулась рано, когда все еще спали. Было по-домашнему тепло и уютно.
Стараясь не разбудить мать, она тихо умылась и стала готовить завтрак Шмельку. Больше всего он любил поджаренную картошку, отваренную в мундире накануне вечером. И чтобы рядом была яичница, обильно залитая томатным соусом, посыпанная чайной ложкой сахара.
Лиля нагнулась над Шмельком: он разрозовелся во сне, темные волосы разметались.
- Вставай, сынок! - тихо сказала она.
Володька мгновенно отозвался:
- Угу! - вскочил и начал делать зарядку. Умывшись, сел за стол на кухне.
- Ты знаешь, почему Валька Шуликов (это его сосед за партой) такой толстый?
- Нет, - с недоумением посмотрела мать.
- У него папа - начальник бойни.
Логика, ничего не скажешь.
- А знаешь, чему научился Джим? - так называли соседского черного пуделя. - Он вешает ведро на колонку, лапой открывает кран и тащит ведро домой.
"Ну, это, наверно, фантазия".
Шмелек проверил, все ли в порядке в ранце, и вышел из дома - школа была через дорогу.
Вскоре и Лилия Владимировна, приготовив завтрак Тарасу, тихо закрыла дверь квартиры.
Роса омыла крыши домов, тротуары, желтеющие листья берез, красные кисти рябины. До института ходьбы минут тридцать, и этот путь Новожилова проделывала обычно неторопливо, с удовольствием.
Она миновала жилые кварталы, молодой парк и влилась в поток рабочих, спешащих на радиаторный завод. Было какое-то особенно приятное ощущение от этого движения в живом потоке.
Недавно построенное здание института издали приветило белыми стенами, ясными окнами.
За время пути Лилия Владимировна обдумала свое выступление на ученом совете, прикинула, чем будет заниматься сегодня в первую очередь. О себе как ученом она была не очень-то высокого мнения. Считала, что подтверждались худшие опасения, высказанные еще в детском дневнике: лучше иметь один талант, чем множество способностей. Но, пожалуй, все же один талант у нее есть - организаторский. Даже если это касалось вечеринок в лаборатории, для которых она писала стихи капустника, пекла торты и разрабатывала меню, чтобы затем, в разгар веселья, незаметно исчезнуть.
Новожилова поздоровалась в вестибюле с вахтером, старичком, похожим на их школьного сторожа Тимофея Игнатьевича - такие же моржовые усы, - и прошла в свой кабинет на втором этаже. Здесь сняла плащ, расчесала густые волосы. На ней были шерстяное бордовое, строгого покроя платье - сама шила его - и янтарное ожерелье, которое не давало покоя ухажерам.
"Неужто, - подумала она, - нынешнее звание и должность, вызвали в институте сей повышенный мужской интерес к моей персоне? Было бы обидно такое объяснение…"
Но факт оставался фактом - началась полоса объяснений в любви женщине бальзаковского возраста.