- Она в журнале. Ты её сам туда положил, - ответила Лена. Она сидела в прежней позе, обняв руками колени, и смотрела на огонь.
- Пошли спать. Хватит грезить о любви, - сказал Женя.
- Мы звёзд ждём, - Веня оторвался от гармошки и поднял глаза на Евгения. - Можешь составить компанию, если хочешь пойти по звёзды.
- С лукошком? - серьёзно спросил Женя.
- Форма одежды по выбору, - сказал Веня и снова заиграл на гармошке.
- Ты не хочешь кушать? - спросила бородатого Лена.
- Спасибо, я сыт. Я думаю, что здесь где-то рядом есть совхоз или колхоз. Точно, помню, - отозвался Женя и присел к огню.
Он взял Ленину руку и спросил её:
- Хочешь, погадаю?
Веня незаметно поднялся и ушёл в палатку.
Он зажёг фонарик и сразу увидел карту, которую искал Женя. Она лежала на одеяле, и он, верно, долго изучал её. Он же за старшего у них.
Костёр был совсем рядом с палаткой, и к Вене доносился тихий шёпот.
- Я люблю тебя, Ленка. Слышишь? Давно… когда мы ещё с тобой бегали в школу. Помнишь, я закрывал тебя на ключ, чтобы ты опоздала в школу, и ждал тебя за дверью, ждал, когда ты начнёшь стучаться. А ты убегала на уроки через окно. И потом. Всегда.
- Тише, - ответил голос девушки, - Веня услышит.
- Пусть слышит. Он и так знает всё. Я люблю тебя.
Стало тихо. Только шелестели листья деревьев.
- Почему ты молчишь? - спросил голос Жени.
- Я слушаю тебя. Ты никогда мне об этом не говорил. Только, мне кажется, об этом не нужно кричать и громко говорить.
- Я могу говорить громко. Я хочу кричать, - упрямо ответил Женя. - Я имею на это право.
- Когда получается плохая кинокартина, её рекламируют, как могут. Я против афиш.
- Лучшая реклама фильма - дети до шестнадцати лет не допускаются, - медленно ответил бородатый. - А мы с тобой уже вышли из этого возраста. И ты знаешь, Лена, ещё вчера я чувствовал себя чем-то вроде пластинки, да, да, на которой записана только одна песня. А вот сегодня эта пластинка разбилась. И мне как-то легко. У меня теперь много песен. И все эти песни про тебя.
Стало тихо. Сквозь палатку было видно неясное пятно, костра. О полог палатки уныло бился слабый ветер.
- Пойдём походим? - спросил голос Жени.
- Пойдём, - согласилась Лена.
Венька улыбнулся и с головой накрылся тонким одеялом. От него пахло сухарями.
Всё идёт совсем хорошо, подумал Веня. И Женька, честное слово, славный малый, когда он не корчит из себя Иисуса Христа.
Неожиданно ему почудилось, что над тайгой закричали дикие лебеди. Веньке даже показалось, что он услышал взмах крыльев. И лебединый крик звенел, как далёкий звон колоколов. Веня привстал и прислушался. Было тихо, только шелестели листья.
Гулко упала на палатку шишка. Выходит, ему действительно почудилось.
Спал Веня крепко и спокойно, и сны к нему не являлись. Утром он проснулся позже всех.
Он немного понежился под тонким одеялом и, вылезая наружу, сказал:
- Я проспал. Не сердитесь, таёжные люди.
Небо было совсем не осенним, не ноябрьским. Оно проступало сквозь верхушки сосен и кедров неровными голубыми квадратами. В одном из таких квадратов Веня заметил тонкую белую полоску, оставленную реактивным самолётом.
Ни Жени, ни Лены он не увидел.
Костёр догорал, а их нигде не было видно.
Веня присел у потухающего огня и стал слушать мелодичный звон капель, опадающих с деревьев. Ночью, верно, тоже прошёл короткий дождь. Некоторые капли падали в тлеющий костёр и, негромко вскрикнув, испарялись.
Веня вздохнул и посмотрел на появившегося из палатки второго Калашникова. Парень завязывал на белой сорочке чёрный галстук и смотрел на Веню.
- Они ушли? - спросил Веня.
- Конечно, ушли, - заговорил второй Веня, надевая пиджак. - Я видел собственными глазами. И рюкзаки прихватили с собой. Тоже мне москвичи. Я так и решил ночью, что они убегут от тебя, когда этот бородатый тип всю ночь болтал фонариком.
- Но Лена? - удивился Веня.
- Все люди - эгоисты. И влюблённые тоже и даже больше, чем все остальные, - вздохнул второй Калашников. - Собирайся.
- Куда? - тихо спросил Веня.
Но ему больше никто не ответил. Веня оглянулся кругом (приснилось, что ли, или показалось?) и поднялся. Прислушался. Было тихо. То здесь, то там раздавался печальный звон капель.
Веня ушёл в палатку и начал укладываться в дорогу. Он старательно уложил свой рюкзак и в раздумье съел несколько ванильных сухарей.
Он начал вылезать из палатки. Откинув полог, прямо перед собой увидел маленькие сапожки, по которым сбегала таёжная грязь. Держа в руках рюкзак, Веня выпрямился.
- Уже встал? - ласково спросила девушка и улыбнулась усталой доброй улыбкой.
Веня просто кивнул ей и ответил:
- А я думаю, где это вы гуляете?
- Мы в деревню ходили. С самого рассвета её искали.
Веня внимательно посмотрел на Лену, в её синие глаза, не глаза, а синие подснежники, и спросил:
- У тебя подозрительные глаза. С чего бы это?
Лена обняла Веню и ответила:
- Это бывает только два раза в жизни.
Веня с удивлением смотрел на девушку.
- Это как раз второй случай, - громко сказал бородатый Женя, приближаясь к палатке. Он, верно, слышал конец их разговора. Евгений шёл к ним с рюкзаками в обеих руках и широко улыбался.
- Хватит при мне обниматься, - сказал он, когда подошёл к палатке и положил рюкзаки на землю. - Постесняйтесь, честное слово, дети, и побойтесь бога. - Женя посмотрел на Веню. - Нашли мы всё-таки твой проклятый совхоз. Он совсем рядом. Можешь топать. Там дадут тебе машину, и считай, что ты уже в городе. Сегодня среда.
- Среда? - переспросил Веня.
- Среда, - улыбнулся Бородатый. - То, что и требовалось доказать. А насчёт скандала, помнишь, мы говорили, я устрою. Пусть займутся лесом, в самом деле. Дело не только в восьмом квадрате. Пора менять старые порядки.
Веня вытащил из рюкзака флягу со спиртом и протянул её бородатому.
- Держи. У тебя, ты говорил, спирт кончился. А мне он всё равно теперь не нужен. Лечитесь от гриппа и вспоминайте врача.
Женя трогательно улыбнулся, раньше он не умел так улыбаться, и тихо сказал Вене:
- Это очень кстати, отец. Мы с Леной расписались в сельсовете.
- Ночью очередь, что ли, занимали? - нахмурился Веня.
- Нет, - улыбнулся Женя, - в семь часов утра, как только открылся сельсовет. Принимаем цветы и поздравления.
- Никаких поздравлений! - сухо и резко ответил Веня.
Он сердито, скорее даже обиженно, смерил их взглядом, забросил за плечи рюкзак и молча снял с соснового сука трубу.
- Ишь чего захотели - поздравления! Вы меня взяли свидетелем? А? Я ни разу в жизни не видел, как узакониваются на земле браки. Этого я вам никогда не прощу, пока вы не напишете мне объяснительную записку в письменном виде. Мой адрес нацарапан на фляге со спиртом. Можете целоваться. Я побежал.
Потом Веня ткнул каждого из них в бок и синеглазую Лену тоже, пусть привыкает к таёжным ласкам, молча улыбнулся и пошёл в тайгу.
А двое, крепко обнявшись, провожали его взглядом. Они ничего не сказали ему, всё и так было ясно каждому из них, но что-то им всё-таки хотелось ему сказать. А слов - их так много, хороших тёплых русских слов, которые теперь изучает весь мир, - не находилось.
Веня был уже далеко. Его смешная фигура едва виднелась за деревьями, и труба блестела под солнцем, когда бородатый не выдержал, сложил руки рупором и закричал:
- Венька-а-а! Пух и перо тебе-е-е!
Калашников порывисто обернулся и помахал им рукой. Разве мог он промолчать, оставляя их вдвоём? И его звонкий задорный голос, удаляясь, полетел над тайгой:
- Таёжного-о мёда-а-а!
Через минуту он исчез за стволами сосен, которые теснились и подступали к палатке со всех сторон.
Было девять часов утра. Двое остались совсем одни.
Впереди у них был длинный путь по тайге и её болотам, очень много работы и брачная ночь под тихий шёпот столетних кедров. Но долго ещё они будут вспоминать упрямого и доброго Веньку, который открыл календарь их таёжного медового месяца.
ЧЕЛОВЕК ИВАНЫЧ
Веня шёл недолго, километра три-четыре.
Чащовка скоро кончилась, сменявшись молодым березняком и низким кустарником, почти не тронутым рукой осени, и Веня вышел к посёлку, который разбросал свои низкие домики в неширокой долине.
Курносый мальчишка, стрелявший из рогатки по одинокой вороне, проводил его до правления совхоза. У мальчишки были русые брови, их не было заметно на загорелом лице, и обкусанные ногти. Он был в синем лыжном костюме, от которого пахло нафталином.
- Как у вас директор? Ничего мужик? - спросил Веня, вытирая грязные резиновые сапоги о влажную тряпку на пороге правления.
- Ну, - ответил курносый мальчишка.
Веня узнал всё, что хотел. Он улыбнулся и вошёл в рубленый дом.
В избе было жарко, густо накурено. Туда-сюда бесцеремонно ходили люди. Спорили. Смеялись. Кричали друг на друга и все вместе на кого-нибудь одного. Другие подписывали и сдавали разные бумаги. Хлопали двери. Щёлкал арифмометр. Говорил репродуктор, но Веня догадался и выключил его. Однако тише не стало.
Веня прислушался к разноголосому шуму, но ничего не понял. На свободном стуле дремала пушистая кошка. Она, видно, давно привыкла к такому шуму и смирилась со своей судьбой.
Калашников ещё немного постоял у дверей, разглядывая народ, который толкался, просил семян, торговался, требовал нарядов, и громко сказал, обращаясь ко всем вообще и к каждому в частности:
- Здравствуйте.
Но никто не обратил внимания на его приветствие, людям было не до него. Лишь молодая черноволосая женщина в пёстром платке с красными розами задержала свой взгляд на Вене, но и она тут же забыла о нём и принялась кого-то ругать. Это у неё получалось довольно здорово.
Директора совхоза Веня определил сразу и безошибочно. Это был молодой парень лет двадцати пяти в мохнатом малахае на голове. У него были большие красные уши, словно директора за эти уши таскали всё утро, зелёные озабоченные глаза и чёрные усы. Усы были редкие, как у китайца, какие-то необычные, даже смешные и делали директора почему-то похожим на кролика.
Он стоял за столом, который был завален сводками, отчётами, графиками и прочими бумагами, и кричал на бородатого длинноногого мужчину, который крепко держался обеими руками за стол, будто боялся упасть на пол:
- Нет у меня машин! Нет! Это твоя башка понять может или нет? - И при этом редкие усы директора двигались, как у кролика, который жевал ботву от моркови.
Но бородатый мужчина упрямо отвечал:
- Да мне на полдня, на полдня… На пол же дня.
- Я не автобаза! - гремел директор совхоза, но никто в избе даже не повернулся на этот крик, верно, тоже давно привыкли к нему. - Ты знаешь, сколько у меня деревень? Так я тебе скажу - восемь! А у меня машина есть, печки-лавочки? Я в каждую деревню гоняю на велосипеде.
- На полдня, - машинально, без всякой надежды в голосе повторил длинноногий мужик.
- Сдай Али-Бабе заявку, через день-второй получишь, - ответил парень в малахае.
Этой фразой разговор был окончен. Длинноногий понял это, отпустил стол и ушёл.
Веня снял с плеча трубу, согнал пушистую кошку со свободного стула и уложил своё хозяйство на стул.
- Пионерский привет! - весело сказал он, подходя к столу директора, который уже обложился сводками.
- Здорово.
- Ты здесь за министра? - спросил Калашников.
- Ну.
Парень в малахае кивнул. Его зелёные озабоченные глаза не выразили особого восторга и радости. Это было плохо. Но в них не было и огорчения и безразличия. Это было хорошо.
Машины у него есть, готов поспорить на ведро пива, подумал Веня. Но он жмот, как и каждый директор, и если я буду у него просить и клянчить, то никакой машины мне не видать.
К молодому парню в малахае подошла черноволосая женщина, та самая, на плечах у которой был пёстрый платок с красными розами. Она торопливо заговорила:
- Иваныч, мы без машины не можем. Ты же сам сказал, чтобы с силосом покончили до пятницы. Давай машину.
У директора вытянулось лицо. Он вздохнул и выругался:
- Печки-лавочки! Ну что вы ко мне с машинами всё утро пристаёте?
- Ты не кричи, ты давай машину, - напирала на Иваныча молодая женщина. Это была боевая баба, которая своего не упустит.
- Машин сегодня не будет, - строго сказал директор. - Все на стройке.
- Но ты же мне вчера обещал, - тихо сказала женщина. Она вовремя поняла, что напролом у неё ничего здесь не выйдет, и быстро сменила тактику. - Я никаких заявок не подавала.
Директор искоса посмотрел на неё, торопливо написал что-то на листке календаря, оторвал его и протянул женщине.
- Отдай Али-Бабе, - сказал он.
Женщина тут же исчезла, а парень повернул голову к Вене:
- Что тебе?
- Человека ищу, - сказал Калашников.
- Какого?
- Который выдал бы мне литер, - усмехнулся Веня и сел на стул напротив молодого директора.
- Что за литер? - Иваныч нахмурился и поднял на Веню глаза, и Веня заметил, что зелёные глаза директора были в коричневых крапинках.
- На бесплатный проезд в город. Туда и обратно. Только и всего, - объяснил спокойно Калашников.
- Этот номер не пройдёт, - сухо сказал Иваныч и покачал головой. - Ничем не могу помочь. И, как говорится, до скорого свидания.
Он снял с головы малахай. Директор был брит наголо, и по его отполированной лысине можно было кататься на коньках.
Веня молча выслушал отказ. Кивнул и поднялся со стула.
- Ты откуда? - хмуро спросил Иваныч, заметив на стуле Венину трубу.
- Из газеты. Из области, - не моргнув глазом, солгал Веня. - Две недели назад меня отправили в командировку на Лисью гору к верхолазам. Хорошие ребята. Статью готовлю. Ну а время у меня ещё осталось, я решил по области прогуляться. А вчера командировка кончилась, - продолжал бессовестно врать Веня, чувствуя, что медленно начинает краснеть. - Вот мои кости и застряли на дороге.
Он где-то читал, что врать - это не так страшно и трудно. Гораздо труднее запоминать, что ты врёшь, чтобы потом не врать во второй раз. И Веня старательно придерживался этого правила. Он вспомнил Яшу Риловского и пожалел, что у него нет очков. В очках бы он был больше похож на журналиста.
- Вот так, директор, - уверенно сказал Веня. - Помогай прессе. Она в долгу не останется. И не будь жмотом и скрягой.
Калашников ожидал увидеть на лице Иваныча растерянность или немую откровенную любезность. Но импровизированный фокус сорвался сразу же: бритый наголо директор радушно улыбнулся и протянул Вене обе руки.
- Что же ты сразу не сказал, печки-лавочки? - с лёгким упрёком заговорил Иваныч. - Ты очень кстати появился в наших пенатах. Материальчик есть для фельетона, кое-кому по мозгам нужно ударить. Совхоз задыхается, а кое-кто поплёвывает на это с высокой колокольни. Как твоя фамилия?
Веня никак не ожидал такого поворота дела, который принимал невыгодный для него размах. Здесь можно было так завраться, что потом не расхлебаешь эту состряпанную кашу. Лучше было сразу рассказать всё, как есть, и дело с концом.
Он с огорчением полез в карман за паспортом.
- Не надо мне никаких бумажек, - широко улыбнулся Иваныч и надел малахай на голову. - Я не печатям верю, а человеку. Этот принцип ввожу в жизнь у себя в совхозе.
- Калашников, - уныло ответил Веня.
- Калашников? - повторил задумчиво Иваныч. Он сморщил лоб, напрягая свою память. - Калашников… А как же! Читал, читал. Твой последний подвал недели две назад в областной газете. Не помню уже название. А, вспомнил. "Восстание фактов" - так? Точно! - Он хлопнул рукой по столу и, не слушая Веню, открывшего рот, продолжал: - Хорошо пишешь, печки-лавочки, броско и доходчиво! Прочистил их с песочком. Время нынче такое - без критики ни шагу. Ну а кое-что приврал, а?
- Приврал, - охотно согласился Веня.
- Меня же не проведёшь, печки-лавочки, - шумно засмеялся Иваныч. - У меня нюх. Я заочник Московского университета на факе журналистов. Понимаю, что к чему. Этой весной последнюю сессию поеду сдавать, - с гордостью похвастался Иваныч.
- Коллеги, выходит, мы с тобой, - мрачно сказал Веня.
Ему было совестно, и стыдно, и неудобно, и всё такое на свете. Он сразу понял, что надуть и обмануть такого человека, как Иваныч, - это элементарное свинство. Венька был явно не в своей тарелке, и ему захотелось провалиться сквозь землю, чтобы больше не врать. Но машина? Ему же надо в город приехать пораньше.
- Ясное дело, коллеги, - кивнул Иваныч и пристально посмотрел Вене в глаза.
- Что у тебя за материал? - спросил Веня. Он искренне думал, что сможет чем-нибудь помочь Иванычу.
- Скандал поднимать надо.
- Скандал?
- Точно.
- Это можно, - кивнул Калашников. - Если есть причины, то можно и революцию поднимать.
- Причины? - Молодой директор оживился. Он наклонился ближе к Вене и заговорил, двигая редкими усами: - У нас, печки-лавочки, на каждый месяц есть план по завозу картофеля в город. Но в картофеле, как обычно, до десяти - пятнадцати процентов нестандартной продукции. Это нормой предусмотрено. В городе картофель засыпают в хранилище. Но через месяц его надо перебирать, потому что он нестандартный и торговать им нельзя. Соображаешь? Тогда вызывают в город наших рабочих, картошка-то ведь наша, печки-лавочки, и они перебирают и увозят обратно испорченные клубни. И что получается? Только мой крошечный совхоз использует в год для этого пять тысяч рейсов. Да плюс рабочая сила. А по всей области сколько? А по всей стране? Соображаешь, печки-лавочки? Миллионы денег бросаются в мусорный ящик просто так, за здорово живёшь!
Веня с интересом слушал Иваныча. Он понимал его взволнованность, и поэтому ему было ещё более стыдно и неловко. Он с умным видом чертил на чистом листе бумаги какие-то закорючки, а когда директор закончил, ответил:
- Паршиво получается.
- Преступление! - с жаром воскликнул Иваныч. - Кое-кто по уши засел в бюрократизме.
Иваныч снова снял с головы свой лохматый малахай и погладил ладонью вспотевшую лысину.
Скандальный фельетон до зарезу нужен.
Он достал из-под папок несколько листов бумаги, мелко исписанных красными чернилами, и протянул их Вене?
- Я тут кое-что нацарапал. Посмотри, может, подойдёт?
Калашников просмотрел его записи, а Иваныч взял в руки лист бумаги, который Веня исписал разными каракулями, и спросил:
- Стенографией владеешь?
Веня сморщился, словно у него болели зубы, и тихо сказал:
- Учусь… Твой материал - клад для газеты.
- Ну? - наклонил голову Иваныч.
Веня вчетверо сложил статью, положил её в карман и, грустно вздохнув, ответил:
- Постараюсь, Иваныч, проколотить твою статейку в редакции. Ручаться не могу. Но всё, что можно, сделаю.
- Ничего получилось? - с любопытством спросил директор.
- Кое-что подправить нужно, конечно. Но это мелочи.
- Если что такое, ты соавтора привлеки. Главное, чтобы напечатать.
- Я думаю, что всё будет хорошо. На обратном пути мы с тобой потолкуем.
- Почему на обратном? - не понял Иваныч.