Надо что-то сказать, думал он, пошутить, вспомнить какую-нибудь весёлую историю. Ну, например, как зимой волки сожрали у меня сардельки, вывешенные за окно.
Но он не сказал ничего. Он осторожно спрятал в стол свою записную книжку и вздохнул.
Они простились, пожав друг другу руки, с улыбками, как прощаются старые добрые друзья, с твёрдой надеждой скоро увидеться.
- На пароходе я, - сказал Веня с порога.
- Счастливого пути, - ответила Валентина.
Когда Веня подошёл к складу, у которого стояла его машина, он увидел на подножке "ЗИЛа" курившего Сёмку.
- Я в город звонил. Не дозвонился, - пожаловался ему Веня, останавливаясь перёд ним с портфелем в руках.
- Что это у тебя? - Сёмка кивнул на портфель.
- Золото.
- Ты всё шутишь. Я вот новые рукавички получил.
Веня молча достал из-под сиденья серый рюкзак, с которым ходил на охоту и по грибы. В рюкзаке лежал фотоаппарат, вручённый ему Гуревичем, чёрный костюм, плащ с капюшоном, карманы которого были набиты фисташками, и засунул в рюкзак вместительный кожаный портфель.
- Ты через Таёжный поедешь? - неожиданно спросил Сёмка.
- Нет. Машину я тебе оставлю. Присмотри тут за ней. Двину на пароходе, а то, глядишь, застряну где-нибудь, как ты, и буду сидеть.
Сёмка грустно вздохнул.
- А что? - спросил Веня.
- Да так, - замялся Сёмка. Врать ему не хотелось, а правду сказать он не мог. - Нужно на пару часиков к старухе одной завернуть, - со слабой надеждой в голосе ответил Сёмка, снимая с рук новые рукавички. - Ей шестьдесят стукнет. Сын её у нас работает.
- Если смогу, заеду. Давай адрес.
- Во вторник нужно, - вздохнул Сёмка и протянул лист бумаги с адресом.
Калашников спрятал его в задний карман брюк и тихо сказал:
- А я, Сёмка, влюбился.
- Ну? - не поверил он Вене.
- Да.
- Когда?
- Сегодня.
- Где?
- На почте.
Сёмка вздохнул, помолчал и негромко сказал:
- Безнадёжное это дело у тебя. У неё парень есть, Руслан. Старший прораб на стройплощадке. Отличный парень, а не какая-нибудь обезьяна в сметане.
- Бывай, старик, - Веня протянул Сёмке руку. - Не уезжай ты отсюда. Лучше Фисенко гоните в шею.
Сёмка не ответил. Он взял в руки Венин рюкзак, втиснул в него пакет с провизией и помог надеть его на плечи Калашникова. Потом достал из кабины трубу и захлопнул дверцу машины. Он надел трубу на плечо и сказал:
- Ты не забудь про старуху. И нам когда-нибудь будет по шестьдесят.
Веня усмехнулся:
- Бери выше, по сто шестьдесят. Я родился в пятницу - девятого мая. Вот как услышим салют по радио, это, значит, мой день рождения отмечают. Можешь присоединиться.
- Пятница… - задумчиво сказал Сёмка. - Пятница - это хороший день. В пятницу родился Вашингтон. Тебе повезло, Венька. А я в понедельник известил мир о своём появлении. Паршивый день - понедельник, и не везёт мне поэтому.
- Чепуха! В понедельник двенадцатого октября тысяча четыреста девяносто второго года Христофор Колумб открыл Америку.
Веня солгал. Он отлично знал, что это произошло в пятницу. Но бывают такие минуты, когда не можешь удержаться, чтобы не соврать. Ложь-то бывает разная. В народе говорят, что за одну ложь бьют, а за другую хвалят.
- И вообще, Сёмка, всё это ерунда! Мой на ночь ноги, успокаивает нервы.
Но Колумб глубоко запал Сёмке в душу, у него разгорелись глаза и заметно поднялось настроение. Семён ласково посмотрел на Веню, словно тот принёс ему ордер на отдельную квартиру, немного подумал и стащил с головы широкую кепку дубль мастеров футбола.
- Махнёмся?
- Не против.
Веня снял с руки "Вымпел", за который филин не пожалел пятьдесят целковых, и протянул часы Сёмке.
Обмен устроил каждого из них, и каждый остался доволен.
- Идём, я провожу тебя на причал, - Сёмка подправил трубу на плече и зашагал вперёд.
Спешить им было некуда - пароход отходил через час. Они медленно шли по посёлку Роз, и Сёмка здоровался с каждым, кто попадался ему на пути. Его, видно, хорошо знали в посёлке.
Когда они вышли на причал, Веня увидел Валентину. У него заколотилось сердце, он покраснел и посмотрел на Сёмку.
Семён неловко улыбнулся и отошёл в сторону.
Веня подошёл ближе к девушке и сказал:
- Не ожидал увидеть тебя. Когда не ждёшь, вечно получаешь сюрпризы.
- Я тебя ждала, - ответила Валя. - Ты оставил у меня записную книжку.
Девушка протянула ему красную книжку с алфавитом и вкладышем, в котором был календарь на два года, адреса и телефоны внешнеторговых организаций, перевод английских и американских мер длины в метрические, из которых следовало, что в одном метре почти тридцать дюймов.
Откуда она могла знать, что Веня нарочно оставил в столе эту книжку? Оставил, чтобы самому вернуться за ней на обратном пути. Теперь у него не будет никакого предлога.
Вене снова захотелось поцеловать её крепким и долгим поцелуем, таким долгим, когда не хватает дыхания и осторожно приходится дышать через нос, а руки положить на её густые блестящие волосы и смотреть на её веснушки и дрожащие ресницы, сомкнутые при поцелуе.
- А где твоя машина? - спросила Валя. - Ты же на машине приехал?
- Я вернусь за машиной. И увезу тебя на ней.
- А если я не поеду? - спросила Валентина. В её голосе не было вопроса, а что-то совсем другое, мягкое и робкое, что Веня не мог объяснить.
- Тогда я прилечу сюда на самолёте. На большой серебряной птице. Ты разожжёшь костёр для посадки?
- А если нет?
- Тогда я поеду на Кавказ и наберусь там опыта. Вернусь и по всем правилам украду тебя среди белого дня.
Девушка улыбнулась и сказала:
- Ты как снежная вьюга, подхваченная ветром. Только ветер не холодный, а тёплый.
Она сразу заторопилась и улыбнулась Вене на прощанье. Он долго смотрел ей вслед.
Как бы её тут без меня не украли, подумал Веня. Несправедливо получится. Ищешь, чёрт возьми, ждёшь, кого бы увезти на своей машине. А когда находишь, то узнаёшь, что какой-то Руслан давно уже собирается её украсть.
- Сёмка! - позвал Веня товарища.
- Ну.
- Что же мне делать?
Сёмка пожал плечами и снял со своего плеча трубу.
- Не знаю, - хмуро сказал он. - Все считают Руслана её женихом. Около её почты много ребят крутилось, Руслан их всех разогнал. Я же тебе говорил, что у нас мало девчонок и на каждую сногсшибательный конкурс.
Веня ничего не ответил. А что он мог ответить?
Угасал день. На западе из-под гряды туч выглянуло солнце и смотрело на маленький посёлок, словно мальчишка из-под руки. А на другой половине неба уже пробивался молодой тонкий месяц.
НОЧНОЙ ПАССАЖИР
Деревянные плицы старенького маленького пароходика лениво, привычно и устало шлёпали по холодной воде. Были последние дни навигации. Старенькая "Пальма" шла по реке.
Над пароходиком вспыхнули сигнальные огни. Их свет отражался в воде, как в зеркале, густо залитом чернилами, и мелко дрожал.
Пришла ночь. Веня стоял на корме "Пальмы" и задумчиво смотрел за борт.
Бледный свет сигнальных огней мягко качался на тёмной тяжёлой осенней воде, и Вене казалось, что какие-то неясные странные тени, догоняя и наступая друг на друга, бегали по воде, словно эти неведомые тени, взявшись за руки, водили хоровод. В мачтах свистел ветер, словно кто-то дул в пустую бутылку.
Время от времени Веня клевал носом. И тогда ему чудился разъярённый Фисенко с аккордеоном в руках, который играл "Липси" на танцах, горбоносый Филин мирно играл в шашки с Сёмкой на первой асфальтированной улице в посёлке Роз, Аня-радистка судила футбольную встречу, а на Валиной почте курил кубинские сигары старший прораб Руслан.
Откуда-то из отсека послышался перезвон гитары, и Веня открыл глаза. До него долетели тихие слова песни:
На небесном синем блюде
Жёлтых туч медовый дым.
Грезит ночь. Уснули люди.
Только я тоской томим.За бортом шумит, как цапля.
Горько хлюпает вода.
А из туч глядит, как капля,
Одинокая звезда.Я хотел бы в мутном дыме
Той звездой поджечь леса
И исчезнуть вместе с ними,
Как зарница в небеса.
Кому-то тоже не спится, подумал Веня. Но я же везу золото. Смешно. И никто об этом не знает. А скажешь, не поверят.
Пароходик всё так же лениво шлёпал деревянными плицами вниз по реке. За бортом шелестела вода. В глубине старенькой "Пальмы" с надрывом сипели клапаны паровой машины.
Веня смотрел на тёмную воду и улыбался. Тени на воде плавно качались, и вместе с ними мерно раскачивались звёзды и тонкий красивый месяц. И Веньке вдруг захотелось раздеться, побежать босиком на ют и, звонко крикнув так, чтобы протяжное эхо полетело над рекой, прыгнуть в прохладную воду ночной реки и крепко вцепиться обеими руками в месяц.
Для чего существуют ночи, такие длинные и такие тихие? Можно услышать массу разноречивых, самых удивительных и непонятных ответов: для любви, для отдыха, для сновидений, для грёз и бессонницы, недоделанной работы и раздумий о человечестве, для обновления красоты, для доказательства своего ничтожества и своей силы, для познания неведомого и безграничного. Нет, люди пока не знают, для чего существует ночь.
А над тайгой, уснувшей на берегах сибирской реки, стояла молчаливая осенняя ночь.
Вене было немного холодно и страшно. Страшно - это не то слово, и всё-таки страшно. Такое ощущение у него было несколько раз…
Он приехал в Тайшет, когда сорок первая колонна начинала тянуть ЛЭП-500 до Братска. Гуревич взял его учеником верхолаза-высотника.
- Только помни, - сказал Гуревич Калашникову, - у нас ударная стройка, и мне лодыри не нужны.
- А лодыри никому не нужны, - ответил Веня.
А через два дня он поднялся вместе с Сашей Ротиным на провод. Первый раз в жизни.
Ротин ловко прошёл по проводу, присел около Вени и усмехнулся:
- Зырь сюда, черепаха, как ставятся распорки. - Сашины быстрые руки несколько раз показали, что нужно делать. - Понял?
- Понял, как китайскую грамоту, - невесело отозвался Веня.
- Остальное, черепаха, постигай собственной головой. Для этого она и сидит у тебя на плечах.
- Теперь понял, - ответил Веня. Он оставался один.
На первой распорке Веня возился битый час, и Саша Ротин увёл свою бригаду далеко за первый пролёт. Ребята работали крепко.
Веня старался поменьше шевелиться и не смотреть на землю. Ничего страшного там, на земле, не было, просто какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему, что смотреть туда лучше не стоит. Но когда Веня всё-таки посмотрел вниз, он потерял равновесие и свалился с провода вниз головой. У него ещё не было сил и умения забраться обратно на провод.
И сколько Веня ни пытался подтянуться, у него ничего не получалось. Он весь вспотел от напряжения, но так и остался висеть в перевёрнутом мире с бешено колотящимся сердцем.
Было красиво и страшно. Очень страшно - его раскачивал ветер в разные стороны на монтажном поясе, и Вене всё чудилось, что он вот-вот должен свалиться с высоты на землю. А высота как-никак тридцать метров. И тогда Веня закрыл глаза.
А когда он открыл их, прямо под собой он увидел маляршу Тоську Котлярову в испачканном суриком комбинезоне, с ведром в руках.
- Страшно? - спросила она его.
Веня молчал.
- Страшно, пижон? - повторила Тоська.
- Нет, - хрипло ответил Веня. - Красиво, как в арабских сказках. Мир перевёрнут.
- Ну? - не поверила Тоська.
- Точно. Могу даже назначить свидание. Я сегодня собираюсь выйти в тайгу. Составляй компанию. Может, вместе украдём луну.
- Пижон и поплавок! - крикнула с земли Тоська. - Ты умрёшь сейчас от страха. Я по твоим глазам вижу.
Она, конечно, издевалась над ним. Венька промолчал, потому что не любил скандалить, да и упорства у него было не меньше, чем у Яна Гуса. Ему не было стыдно. Ему было страшно - в этом Тоська была права.
- Эй, поплавок! - снова крикнула Тоська. - Если ты купишь мне два килограмма винограда, я сниму тебя с этой вешалки. По рукам?
Вене надоело болтаться над землёй так позорно и чувствовать, как неприятно покалывает у него под ложечкой, и он хрипло крикнул:
- Куплю четыре килограмма.
- Нет, не пойдёт. Я не беру взяток, - засмеялась Тоська. - Ты хочешь лишить меня удовольствия. А я не люблю молчать.
- Можешь болтать сколько угодно, - со злостью ответил Веня. - Я ещё новичок. Я куплю тебе два кило за моральную поддержку и два - за помощь при вынужденной посадке.
- Это меня устраивает, - согласилась Тоська.
Но эта история с Тоськой и первым страхом была так давно, что Веня теперь вспоминал её с улыбкой. И в колонне давно забыли об этом, а Тоська, потерявшая свою любовь, не разглядевшая её, вышла замуж за первого встречного, кто предложил ей руку, сердце и хороший кошелёк, и уехала учиться в Ужгород и рожать мужу детей. Ей очень хотелось стать учительницей в начальных классах. Она очень любила детей и всегда издевалась над взрослыми.
Второй раз Веня на своих костях убедился, что страх - это не арабские сказки и каким он может быть липким и кислым до тошноты, как душок байкальского омуля.
В деревне Листвень (в его память на всю жизнь врезалось это название) Веня весь вечер танцевал с девчонкой. Девчонка как девчонка, ничего особенного. На ней был тонкий китайский свитер и чёрные гладкие туфли. Теперь Веня не помнил её имени, вспоминались только ярко накрашенные губы и тонкая гибкая талия. На руке у девчонки было обручальное кольцо. После танцев он проводил девчонку домой и, как обычно, поцеловал. Она ему ответила таким же малообещающим поцелуем.
А когда Веня возвращался в колонну, насвистывая весёлый мотив кубинской песни "Продавец орехов", четверо парней поговорили с ним по душам. "У нас не принято щупать чужих жён", - сказал в темноте чей-то голос. Веня не стал объясняться и выяснять, кто это сказал, он просто пообещал, что примет эти слова к сведению.
И тогда широкий и крепкий, как кувалда, кулак свалил его на землю. Они лупили его от души, на совесть. Молотили могучими кулаками, как цепами пшеницу, и, лёжа на сухой траве под тяжёлыми мужскими кулаками, ощущая вкус густой тёплой крови, запах пота и дыма - где-то рядом жгли костёр, - Веня вдруг испугался, что его прибьют до смерти. Веньке было и страшно, и больно, и противно, но он терпел, зная, что кричать не нужно и бесполезно. Потом он потерял сознание.
Позже он рассчитался с каждым из них по совести, но мерзость гадкого страха врезалась в память навсегда, и, во всяком случае, к чужим жёнам его больше не тянуло.
Веня стоял на корме "Пальмы" и слушал тишину.
Давно уже погасли сигнальные огни на мачтах и пропали звёзды на небосклоне. Только одна, далёкая, белая, ещё слабо дрожала на краю небосклона. Это была утренняя звезда Венера, предвестница солнца.
Небо расчистилось за ночь. Оно было безмятежно спокойно, будто застыло и приготовилось к завтраку, из тёмно-синего, стало бледно-голубым, почти белым. Странной казалась эта белизна и солнце, встающее на востоке, разрезанный пополам арбуз, и от этого прозрачного бесконечного неба, светлого и сочного, чуть забрызганного арбузным соком, вода в реке представлялась совсем чёрной.
День обещал быть хорошим.
"Пальма" повернула к берегу. Там виднелся причал.
Веня надел на плечо трубу, взял рюкзак и посмотрел на отверстия в фальшборте, которые служат для проводки снастей и для стока воды с палубы и которые зовутся шпигатами, - удивительный это народ, моряки, - и пошёл к трапу.
Странное дело, думал Веня. Прошла ночь, и ничего не случилось особенного. А мне почему-то грустно расставаться с "Пальмой".
Старенький пароходик швартовался к причалу.
Веня вдруг вспомнил о радуге. Просто так, вспомнил, и всё. А когда вспомнил, улыбнулся.
Ведь "Пальма" совсем старенькая, она давно вышла из моды земной цивилизации, доживает последние дни и, верно, служит последнюю навигацию. Весной вместо неё выйдет в рейс новый пароход, может быть, даже на подводных крыльях, и этот новый пароходик могут назвать "Радугой". А "Пальму" спишут. Её проводят на пенсию без шума и всякой музыки, моряки не любят сентиментальничать, они народ серьёзный. Её увезут куда-нибудь на речное кладбище или совсем сломают. Разрежут автогеном, и амба. Не вспомнит тогда больше "Пальма" о мешках с ливнями, о грустных ночах под молодым месяцем, не засвистит над её красной трубой раздольный прощальный гудок.
Но если всё-таки её не сломают, думал Веня, забудут или пожалеют, хорошо бы тогда вернуться к ней снова в летний отпуск и с её палубы, борт которой уже никогда больше не коснётся причала, половить тайменей. Мы придём вместе с Валей, и нам будет хорошо вдвоём. Мы поймаем с ней самую большеголовую рыбину с красными крапинками вдоль спины и сделаем из неё отличную похлёбку. Это будет наш свадебный ужин. А над рекой будут летать и кричать дикие лебеди, гордые и красивые птицы, и их крик, как звон колоколов, будет висеть в прозрачном чистом воздухе. Это будут их свадебные колокола. Самые звонкие в СССР.
Свадебные колокола. Они постоянно звенят, переливаясь, в юности, они зовут к себе, чтобы отдать в руки молодости счастье любви, без которой немыслима юность. И чем добрее сердце человека, чем шире распахнута его душа для всего мира, в котором у него до всего есть дело, тем сильнее звонят эти далёкие колокола. И тогда нужно забросить всё, собраться в дорогу и торопиться на этот нежный, зовущий к себе звон. Он не обманет.
Веня сошёл с трапа, улыбнулся и, оглянувшись назад, помахал свободной рукой в воздухе. Он прощался с "Пальмой". И старенький пароходик протяжно и резко загудел. Он тоже прощался со своим странным ночным пассажиром.
ХОЛОСТЯК БЕЛЬЧУК
На крошечной пристани было пустынно и тихо.
Двое мальчишек в шерстяных пуловерах, связанных умелой материнской рукой, бросали в воду гальку. Они были очень похожи друг на друга, как звёзды в созвездии Близнецов, и отличались только тем, что у одного из них брошенные камешки легко, как молодые чайки, порхали над водой, а у другого сразу уходили под воду.
"Пальма" уже отошла от причала.
Веня задумчиво провожал её взглядом, когда к нему подошёл рослый высокий парень в светлом плаще и коричневой шляпе. Шляпа была фетровая, новая, ворсистая. И человек в этой шляпе был похож на большой белый гриб.
- Вы от Исаченко? - спросил парень, слегка коснувшись своей шляпы. Таким жестом профессора приветствуют молодых аспирантов.
Веня кивнул.
- Я Бельчук! - серьёзно и громко сказал белый гриб, словно он был не Бельчук, а Александр Македонский.
Веня ничего не ответил. В другой бы раз он что-нибудь ответил ему, но сейчас ему было грустно и шутить не хотелось.
Он молча прошёл за ним в избушку бакенщика, стоявшую на берегу реки. Около избы лежали две старые перевёрнутые лодки. Их днища были изжелта-белые со множеством заплаток, а там, где были заплатки, чернел вар.