Петр Бармин основательно перепугался. Он и вообще-то робел перед женщинами, а перед плачущими женщинами - терялся совершенно.
- Успокойтесь, прошу вас, - неприязнь к Зинаиде Степановне смешалась с жалостью, - выпейте воды. Успокойтесь. Это ни к чему.
- У нас и так-то жизнь не складывается, а тут еще эта сопля. - Зинаида Степановна всхлипывала, громко сморкалась в платок, но постепенно успокаивалась, и Петр Бармин счел возможным сказать, что он опаздывает на собрание.
- А как же с ней? - встревоженно спросила женщина.
- С кем? - наивно переспросил Бармин.
- Ну, с вашей дружинницей. - Слезы Зинаиды Степановны мгновенно просохли, и лишь кончик носа был как-то странно красен. - Настей Зубовой?
- Мы проведем беседу, - не совсем уверенно начал Петр Бармин, - не беспокойтесь, дела этого так не оставим. Поручим комитету комсомола…
Зинаида Степановна уловила эту неуверенность, нахмурилась и, поднимаясь с кресла, решительно заявила:
- Я еще раз предупреждаю, не примете серьезных мер - буду жаловаться в горком партии. До свидания.
- До свидания, - растерянно пробормотал Петр Бармин, наблюдая за тем, как стремительно пересекла его кабинет высокая женщина в сиреневом платье, и почему-то думая о том, что ужасно глупо надевать на себя сиреневые одежды. И еще Бармин думал о том, что женщина в таком платье непременно дойдет до райкома партии, дойдет до крайкома, а то и ЦК, только бы спасти для себя мужа.
Настю Зубову он помнил смутно. Брюнетка, невысокого росточка, глаза черные, очень живые. Пожалуй, более всего, они и запомнились - черные глаза. В общем-то совсем еще девчушка, кажется, из деревни. Кой черт дался ей этот… Кудрявцев? Что за глупая история? Надо было подробнее расспросить эту сиреневую женщину, узнать, какие у нее доказательства. Какой-то там адрес… Зачем?
Петр Бармин расстроился. Он был почти уверен, что ничего серьезного, в этой истории нет, что здесь гораздо больше фантазии ревнивой жены, чем вины ее мужа и Насти Зубовой. Однако какие-то меры принимать надо было, и он пригласил Настю Зубову для беседы на десять часов утра следующего дня.
Петр Бармин любил сидеть за своим письменным столом: этакая двухтумбовая громадина, занимающая чуть ли не половину его кабинета. Настольная лампа, календарь, графин с водой и стакан, на черном коленкоре белая стопка бумаги и авторучка - больше на столе ничего не было. И именно отсутствие лишних вещей на столе Петр Бармин более всего почитал.
Когда, предварительно постучавшись, вошла Настя Зубова, Бармин отложил авторучку и по возможности приветливее пригласил ее сесть. Настя неловко, бочком как-то, присела на стул, поправила платье на коленях и вопросительно посмотрела на него. А Петр Бармин не знал, с чего начинать разговор, и это его слегка раздражало. Он задал ей несколько необязательных вопросов типа: "Как вы учитесь?", "Нравится вам будущая специальность?", и получил такие же необязательные ответы. Разговора не получалось, и Бармин резко сократил вступление.
- Скажите, Настя, э-э-э, вы знаете Кудрявцева?
Нет, этого вопроса она от него не ожидала. Бармин видел, как Настя вздрогнула и густо покраснела. И сразу же вызрела уверенность, что сиреневая женщина приходила не зря. Это маленькое открытие было почти неприятно Бармину, так как он до последней минуты надеялся, что визит сиреневой женщины - досадное недоразумение. Теперь же надеяться на это уже не приходилось.
- Так знаете или нет? - чуть построже повторил вопрос Бармин.
- Да, - тихо ответила Настя, не поднимая головы и не вкладывая в это "да" почти никакой интонации.
- И давно вы знакомы?
- Нет.
- А точнее?
- …
- Когда вы познакомились?
- …
- Вы что же, не хотите мне отвечать? - Бармин чувствовал себя скверно. К таким разговорам он еще не привык и хотел закончить его как можно быстрее.
- Зачем вы меня об этом спрашиваете? - Настя подняла голову и посмотрела Бармину прямо в глаза. Вопрос этот его возмутил. Возмутила и прямота Настиного взгляда.
- А затем, Зубова, - твердо ответил Петр Бармин, - что вчера ко мне приходила жена Кудрявцева. Теперь вы понимаете - зачем?
- Нет.
Он растерялся. Он не ожидал такого ответа. И он опять не знал, как вести разговор дальше.
- Она сказала, что вы, Зубова, отбиваете у нее мужа.
- …
- Это правда?
- Не знаю, - бесцветным голосом ответила Настя.
- Да вы понимаете, что творите?! - взорвался наконец Бармин. - Вы, студентка нашего института, разбиваете семью! Вы что же, не понимаете этого?
- …
- Не понимаете?
Настя поднялась, как-то странно посмотрела на него и вышла из кабинета.
- Вернитесь! - Бармин прокричал, когда дверь уже закрылась за ней.
Через неделю было общее комсомольское собрание института. Петр Бармин выступал, говорил горячо и гневно. Говорил долго и искренне. Он понимал, что урок Насти Зубовой должен послужить добру, должен предупредить, предостеречь других от опрометчивых поступков. В первом ряду сидела женщина в сиреневом платье и с благодарностью смотрела на него.
Общее собрание большинством голосов решило: за аморальное поведение Настю Зубову из института исключить…
5
У кинотеатра они разделились на три группы, и каждая из групп пошла своим маршрутом. Настя Зубова и Вера Леднева направились к Амурскому бульвару. Вечер еще только начинался: солнце красно багровело над сопками, на улицах было шумно и многолюдно, хлопали двери магазинов, взвизгивали тормозные колодки автомашин, воздух пах бензином и остывающим к вечеру асфальтом. Именно в эти часы вспоминался Насте дом, река, подвесной мост, горы, тайга, все, что с детства окружало ее. Вспоминалась отцовская пасека, деловитое гудение пчел, сам отец с дымокуром в руках, липовая роща и еще тысяча самых различных мелочей, которые она раньше умудрялась не замечать.
Они вышли на Амурский бульвар. Вера предложила:
- Присядем?
- Давай.
Выбрав скамейку поукромней, подруги сели и принялись наблюдать за прохожими. Время за этим занятием бежало незаметно, и они лишь изредка обменивались репликами:
- Смотри, где-то тетка яблоки урвала.
- Этот к ночи насосется.
- Еще ходить толком не научилась, а уже туфли на высоком нацепила.
Потом напротив них сел мужчина в полувоенной форме. Настя сразу и не поняла, чем он привлек ее внимание: или этой странной полувоенной формой, или тем, что был, кажется, навеселе и с каким-то добродушным удивлением посмотрел на них. Но ее почему-то тянуло еще и еще раз взглянуть на этого мужчину, и она поглядывала на него украдкой, пока Вера не сказала:
- Пошли, Настя, проверим участок.
Они поднялись и медленно побрели по бульвару, и Настя не выдержала, оглянулась - мужчина провожал их взглядом.
- Странный какой-то, - сказала Настя.
- Кто?
- А этот, что напротив сел.
- Пьяница.
- С чего ты взяла? - Насте не хотелось, чтобы это было так.
- Так пьяный ведь. Не видела?
- Ну, мало ли…
Они прошли по бульвару, постояли над Амуром, невольно залюбовавшись его гладью, далекими сигнальными огоньками теплоходов, и двинулись назад. А до конца дежурства оставалось еще два часа.
Уже издалека она заметила его и невольно укоротила шаг. Было чувство, что ждет он ее. Откуда такое чувство взялось? Бог его знает. Откуда-то взялось. И она не ошиблась.
- Девушки, вы студентки? - спросил не совсем твердым голосом мужчина, как только они поравнялись с ним.
- А вам-то что? - с вызовом ответила Вера.
- Да ничего, - мужчина смутился. - Я тоже студент.
- Что-то поздновато вы в студентах ходите.
- Заочник я. А поздновато - так получилось. Посидели бы со мной?
- С какой это стати? - Вера насмешливо прищурилась.
- А без "стати" нельзя? Просто так? - Это он уже говорил ей, Насте, и ее, Настю, просил рядом присесть. - Юбилей у меня, девчата, такой юбилей, что хоть вой. А повыть-то и не перед кем.
- Вот еще… - начала было Вера, но Настя дернула ее за руку и тихо прошептала:
- Посидим. Просит же человек.
- Так что же за юбилей у вас такой? - Вера недоверчиво покосилась на мужчину.
- Антоном меня зовут, - сказал он, - а юбилей… юбилей, девчата, у меня невеселый.
- А все же?
- Два года назад из авиации списали. Вот и весь юбилей. Теперь в Иркутске на охотоведа учусь. - Антон усмехнулся и добавил - Загулял вот, домой страшно идти. Может быть, вы защитите?
- От кого?
- Да это я так, - смутился вдруг Антон, - шутки ради.
- А почему вас списали? - это уже спросила Настя.
- Да как вам сказать? Побывал в аварии, кости помяло, не очень уж здорово, а комиссия прицепилась. Вот и все причины. У нас это делается просто. Впрочем, теперь уже не у нас. - Он задумался, повторил: - Не у нас.
- Летать страшно? - поинтересовалась Вера.
- Страшно не летать, - грустно сказал Антон, - все остальное не страшно.
- Ну, нам пора. Извините, - они поднялись со скамьи.
- Можно я с вами пройдусь?
- Как хотите, - не очень охотно согласилась Вера, а у Насти заколотилось сердце. Теперь она уже знала, что так просто это случайное знакомство не закончится. И действительно, как-то само собой получилось, что она пошла рядом с Антоном, а Вера чуть замешкалась и отстала, и теперь уже неловко было ей подойти.
- Вы часто дежурите?
- Раз в неделю.
Но не это хотел он спросить и не это она хотела ответить. А что - неизвестно. С ним было покойно Насте, с этим Антоном, бывшим летчиком и будущим охотоведом. Но и не покоя хотела сейчас Настя. А что? Неизвестно. Она догадывалась, понимала, что Антон не один, что такой мужчина не может быть один, но это ее почти не беспокоило. Почему? Его голос, глаза, грусть его были как-то по-особому близки и понятны ей. В его мыслях она словно бы угадывала свои мысли, в его словах были и ее слова…
- Можно будет мне зайти к вам в гости?
- Конечно.
- Я запишу ваш адрес?
- Пишите.
Он достал папиросы и на коробке крупно записал ее общежитие и номер комнаты, ее фамилию и имя.
- А как зовут вашу подругу?
- Вера.
Она знала, что ему совсем неинтересно, как зовут ее подругу, но так требовал какой-то неписанный закон, и он спросил ее об этом, и она ответила ему.
- Вы на каком курсе?
- На втором.
- А я - первокурсник, - Антон засмеялся, - мне уже двадцать восемь лет.
- У нас тоже есть такие ребята. Они хорошо учатся.
- А что им остается делать? Все фортели - позади.
- Вы были военным летчиком?
- Да.
- А я после школы два года работала в леспромхозе учетчицей. Теперь мне двадцать один год. У нас дома я уже в старухах числюсь.
- У вас дома очень молодые старухи…
Они шли и шли по бульвару, совершенно забыв о Вере, с каждой минутой все больше узнавая друг друга. Узнавая без удивления, словно наперед догадывались, что все именно так и будет. Будет эта случайная встреча, и эта ночь, и только их два голоса во всем городе. Насте казалось, что уже целую вечность идет она с Антоном по бульвару, и эта вечность не была для нее утомительной…
Через два дня Антон пришел в общежитие. Был он все в той же полувоенной форме: защитная офицерская рубашка, защитные брюки, форменная фуражка без кокарды, и только пиджак был гражданский. Он вошел в ее комнату, улыбнулся, пригладил густые волнистые волосы и лишь потом поздоровался. А она уже измучилась ждать его эти бесконечные два дня. Она уже думала, что все было шуткой или просто приснилось ей. Но нет, все было явью, и он теперь стоял в ее комнате и немного растерянно смотрел на нее.
Они пошли в парк. Настя мучительно ждала, что он ей скажет. Сказал Антон совершенно неожиданное:
- Знаете, Настя, ведь я женат.
- Знаю…
- Как? - он искренне удивился и тревожно посмотрел на нее.
- Я еще позавчера догадалась об этом.
Он помолчал, потом остановился и взял ее за руку.
- Я ничего не буду говорить об этом, хорошо?
- У вас действительно был юбилей в тот день?
- Да, Настя, был.
- В следующий раз я выпью вместе с вами.
Он понял все так, как она хотела ему сказать, и благодарно улыбнулся ей.
- У вас дома очень прекрасные старухи. При случае передайте им это от меня.
- Хорошо.
- Что мы будем делать?
Они бродили по парку, они видели, как оформляется лето из лопающихся почек, шумного гвалта птиц, просыхающих луж, поднимающихся к солнцу травинок и медленного затухания дня. Они бродили по парку, мимо прекрасных деревьев, выросших словно для того, чтобы полюбоваться их счастьем, чтобы послушать их согласное молчание и ощутить волнующую теплоту их взглядов. Пространство расступалось перед ними, и они видели далекие сопки в вечерней голубоватой дымке, изящные рожки нарождающегося месяца, огни манящих костров на островах и стремительный полет моторных лодок над Амуром. И еще - звезды, таинственно мерцающие планеты, яркие вспышки сигнальных огней взлетающих самолетов, огонек его папиросы, свет ее глаз…
Где-то в безбрежной Вселенной неслась в эти минуты комета Кагоутека, которая пришла к Земле из неведомых глубин Галактики и вновь отринулась от Земли, в поисках новых планет…
Люди не знают, как целуются деревья и птицы, реки и моря, земля и небо, потому как думают, что целуются только они одни…
А вечер все не кончался, он не хотел уступать ночи, и они, как могли, помогали ему в этом. Они бродили по притихшему парку, и вечер неотступно следовал за ними. Такой это был вечер.
6
Когда Настя пыталась припомнить, было ли в ее жизни что-либо похожее, ничего подобного ей не припомнилось. Какие-то пустяки, глупые и наивные. Но она размышляла дальше и приходила к выводу, что глупыми и наивными эти пустяки кажутся ей только теперь, а раньше, в свое время, они такими не были. В первый раз это случилось в пятом классе. Такой чистенький, аккуратный мальчик с длинными ресницами и задумчивыми глазами. Он не походил на остальных мальчиков из школы, он был особенный - городской. Его мама приехала работать в Мухоловку бухгалтером в промхоз. Она была важной, пышной и сильно накрашенной дамой. В деревне так и говорили: "Вон, Дама пошла". А мальчика звали Сережей. Это был красивый и нервный мальчик. Он мог хорошо учиться, но не делал этого из принципа: он не хотел быть выскочкой. И еще - он не обращал на нее внимания. А уж как она старалась понравиться ему. Лезла в драку с мальчишками, ныряла с подвесного моста, одной спичкой разжигала костер, и все это у него на глазах. Но он - скала, монумент, полный дурак, по деревенским понятиям. Своими сногсшибательными трюками она могла покорить любого деревенского мальчишку, потому что они знали цену этим трюкам, а его вот - нет. Он этой цены не знал и не пытался понять. Когда она, встав на раскачивающийся мазутный трос, держась одной рукой за проволочную перемычку, а другой поправляя волосы, замирала над бурлящей, в грязной пене и маленьких воронках, рекой, когда мальчишки замирали, с восторгом ожидая прыжка, он оставался равнодушным. Она прыгала, она летела над рекой, выбросив вперед руки, зажмурившись до красных пятен в глазах, она уходила в Ледяную воду, мгновенно сжавшись в комочек, чтобы не разбиться о камни, она неслась в упругих струях воды, отчаянно выгребаясь к берегу, а он что-нибудь читал в это время.
- Отчаюга, Настька! - восхищались ребята.
- Серега, прыгнуть слабо? - спрашивали они новенького.
- А зачем? - Сережа усмехался.
Этот вопрос ставил ребят в тупик, потому что каждый из них прыгал с моста, не задумываясь над тем, зачем он это делает. Так было принято. Никто не рождался и не умирал в Мухоловке, чтобы не прыгнуть с моста. Так было всегда.
Дошло до того, что Настя попыталась выведать у своей бабки, как привораживают женихов. Когда бабка спросила, кто же это такой, ее желанный, что она ему голову завертеть не смогла, она соврала ей, что желанный есть не у нее, а у подруги.
- Волос нужон, - строго сказала бабка.
- Какой?
- Ну его, желанного.
- Зачем?
- Тю на тебя, слухай, когда спрашиваешь. Волос нужон. С головы. Как добудешь, так с пятницы на субботу тот волос, с его головы, в русскую печку бросить надо. Как затрещит он там, волос еный, так три раза и повтори: волос в огне, жених - ко мне… Твой будет.
- Да не мой, бабушка.
- А я и говорю…
И началась охота за Сережиным волосом. Однажды, когда она подкралась к нему на речке и уже занесла над одной из прядок его русых волос ножницы, он поднял голову, удивленно посмотрел на нее, на ножницы и презрительно сказал:
- Или я дурак, или у вас в Мухоловке шутки дурацкие.
Наверное, дураком был все-таки он, так как не понял, что его хотели приворожить.
Потом Дама уехала. Исчезла так же неожиданно, как и появилась. Уехал и Сережа. Уехал, так и не прыгнув с моста, так и не поняв, зачем прыгала она.
Второй раз она влюбилась в веселого парня, киномеханика. Звали его Пашей. Он ездил по деревням с кинопередвижкой, и в каждой деревне у него было по девушке.
Так говорили в Мухоловке. Она этому не верила. Ей уже было шестнадцать лет, и она ходила на танцы. Когда не было Пашки, танцевали под гармошку, на которой хоть и лениво, но умело играл захолостяковавшийся Борька Безносюк. Но это были не те танцы, и народа на них приходило мало. Другое дело, когда приезжал Пашка. После кино он включал проигрыватель, и над Мухоловкой с ревом и визгом проносился вихрь никому здесь не ведомой музыки. От нее Борька Безносюк забивался в угол, вздыхал и затравленно вращал громадными глазами. Вначале, как и все девчонки, она лишь обожала Пашку. Но однажды он повел по девчатам своими быстрыми веселыми глазами и остановился вдруг на ней. Настя тут же умерла и воскресла лишь потому, что увидела Пашку перед собой. Он приглашал ее танцевать! Ее, Настю Зубову, которая до этого удостаивалась приглашений только от своих одноклассников. А здесь - сам Пашка! Было от чего закружиться голове. А Пашка станцевал, раза два что-то смешное сказал, сам же и посмеялся, и укатил по другим деревням. А Настя осталась ждать. Когда приехал, развеселилась до истерики, после танцев - плакала, не пригласил. И так прошел целый год. Она извелась, запустила учебу, и когда уже начала потихоньку ненавидеть его - он пригласил. После танцев пошел провожать. Это была победа. Она громко хохотала, она чуть ли не кричала, разговаривая с ним, чтобы подружки знали, с кем она идет. А на речке струсила, притихла, хотела поскорее домой. Но Пашка не любил терять вечера попусту, и уж если он с нею пошел…