- Лариса, вы опять курили? - с неудовольствием произнесла Анна, заметив в пепельнице окурки со следами губной помады. - Вы же бросили, а сейчас опять за старое.
Лариса резко поднялась. Села.
- Я бы бросила. Но, знаете, Анна Георгиевна, я человек в жизни разочарованный. Столько у нас подлости. Если хотите знать - я пробовала даже пить.
- Ну и как?
- Бросила. Противно.
- А зря. Напилась бы, валялась бы под забором. Ничего не скажешь - достойный и активный метод борьбы с подлецами.
- Лежала я в больнице - всего насмотрелась. Нет уж - не нам, больным, тратить свои нервы на подлецов. Пусть подлецов люди поздоровее перевоспитывают.
- Кстати, Лариса, у нас в отделении семьдесят больных. Здоровее всех - вы.
- А зачем же мне путевку сюда дали?
- Не знаю. Я бы на месте ваших лечащих врачей отправила вас отдыхать в санаторий общего типа. Практически у вас туберкулеза уже нет.
Лариса вздернула подбородок и с вызовом проговорила:
- Между прочим, вопрос о продлении мне лечения уже решен.
- Кто вам это сказал?
- Мне обещала Виктория Марковна. Она до вас была моим лечащим врачом.
- Хорошо, я это выясню. Но повторяю: вы здоровы и продлевать лечение вам нет надобности.
После обхода Анна поднялась на второй этаж, к Виктории Марковне.
Выпятив и без того чуть оттопыренную нижнюю губу, та сказала:
- Вопрос о продлении лечения Щетинко согласован с Маргаритой Казимировной и начмедом.
- Но вы, как лечащий врач, понимали, что нет в этом надобности?
- Почему? Лишний месяц отдыха никому не вредит.
- У нас не дом отдыха. И если мы будем держать в санатории мнимых больных, то для нуждающихся в климатолечении у нас не хватит мест.
- Что вы от меня хотите?
Как можно мягче Анна произнесла:
- Я хочу, Виктория Марковна, чтобы вы пошли со мной к главврачу и сказали о своей ошибке.
Вика неожиданно улыбнулась, оскалив мелкие зубки:
- Это бесполезно. Вот увидите - ей продлят.
Когда Анна вошла в кабинет Спаковской, там сидел Мазуревич.
Он поспешно встал и вышел.
"Королева", откинувшись на спинку кресла, курила. Колечки дыма, раскручиваясь, уплывали за окно в зеленый парк.
"Интересно, а какая она дома?" - подумала Анна, но, встретившись со спокойно-пытливым взглядом Спаковской, сразу же настроилась на деловой лад.
- Я с вами согласна, - выслушав Анну, сказала Спаковская. - Щетинко не нужен санаторий. Но как это ни прискорбно - мы не можем ей отказать. Поверьте мне на слово: другого выхода у меня нет.
- Я отказываюсь понимать.
Спаковская долго и тщательно тушила папиросу. Пепельница - металлическая рыбка с задранным хвостом - ерзала по глади письменного стола.
- Вы бы меня поняли, - сказала она своим ровным, без интонаций голосом, - если бы посидели в моем кресле. Ее дядя помог достать оборудование для кабинета функциональной диагностики. Это не для меня. Для санатория. Для больных. Понимаете? Некрасиво? Согласна. Но иного выхода у меня нет.
Анна молча пожала плечами, поймав себя на том, что повторяет жест Марии Николаевны.
- Вы думаете, милейшая Анна Георгиевна, мне приятно унижаться перед Харитоньевым? Но у него связи.
Раздался телефонный звонок.
- И все-таки, думаю, другой выход есть.
Возвращаясь в корпус, Анна решила пройти через парк. Маленькая передышка. Всего пять минут отдыха.
Все дремлет, разомлев от зноя. И два огромных широколистных платана, и безмолвные островерхие кипарисы, и плакучая ива, и белые свечи каштанов. И море, разнежась, чуть трогает берег тихой волной. А воздух! Воздух, напоенный морем, как бальзам. Сюда бы Зойку. Поспать бы ей у моря, подышать бы ионами, - навсегда бы забыла о своем туберкулезе. А тут эта Лариса Щетинко. Анне внезапно расхотелось сидеть. Она поднялась и торопливо зашагала к своему корпусу.
Курортники оглядывались вслед высокой женщине с широко поставленными яркими голубыми глазами на чуть скуластом хмуром лице.
Она сидела у себя в кабинете над историями болезни, когда без стука вошел Журов с розой в руке. В халате он казался еще выше.
Журов взял со стола стакан, налил в него из-под крана воды, - все это он проделывал с усмешкой, - сунул розу в стакан и поставил перед Анной.
- Это вам.
Усевшись напротив нее, он несколько мгновений наблюдал за ее пишущей рукой.
- Итак, вы сердитесь, - проговорил он. - Но вам это идет. Вы ведь далеко не красавица, а когда злитесь - становитесь привлекательнее.
- И вы пришли мне об этом сообщить?
- Я пришел сообщить вам: койки вам доставлены можете оборудовать палаты! И второе - я даю вам пять мест в аэрарии. Могу вас поставить в известность - это мне стоило больших усилий.
Он подождал.
- И вы не находите нужным сказать мне дружеское спасибо?
- Не нахожу. Вы ведь меня не благодарите за то, что я веду больных. Это же входит в мои обязанности.
- А вы мне нравитесь.
- А вы мне нет.
Понизив голос, он сказал:
- На меня всегда неотразимо действуют вот такие властные и холодные женщины. Или уж очень женственные, или вот такие… Словом, я пришел предложить вам дружбу.
В чуть приоткрытую дверь просунулась Надюшкина голова с растрепанной косичкой. Девочка улыбнулась, показав щербинку под верхней губкой.
- Здравствуйте! Мамочка, тебе телеграмма. А Вовка дразнит Малявку. Ты не велела, а он дразнит. Я Малявке дала маленечко-маленечко супу. Ничего? Она суп съела, а кашу не хочет. Разве собаки кашу не едят? Вовка говорит, что не едят. А мальчишка, не из нашего двора, говорит, что ихняя собачонка ест ну положительно все, даже, безусловно, капусту.
Все это Надюшка выпалила скороговоркой, стоя в дверях; пальчики шустро перебирали пряди волос, заплетая их в косичку; а сама искоса с любопытством поглядывала на Журова.
- Нет, что за прелесть! - воскликнул Журов. - А как тебя зовут?
- Надя.
- Ну, здравствуй, Надя!
- А я уже сказала - здравствуйте. А… а… А зачем у вас усы? Разве докторы тоже бывают стиляги?
Анна кусала губы.
- Надя, дай телеграмму.
Анна распечатала телеграмму. Лицо ее стало озабоченным.
Журов спросил:
- Что-нибудь неприятное?
- Нет, почему же?
Надюшка, видимо, не в силах оторвать взгляд от усов Журова, склонив голову набок, серьезно сказала:
- А все-таки вы лучше их состригите.
- Конечно, состригу.
Надюшка снисходительно одобрила:
- Конечно, ну их к черту!
- Надя, что это за выражение?
Надюшка на всякий случай улыбнулась.
- Тетя Даша говорит так. Детям нельзя, а взрослым можно? Да, можно? Можно?! Можно?! - прыгала она вокруг Анны, чувствуя - мать только притворяется, что сердится, на самом же деле - ей смешно. А кто же сердится, когда смешно?
Глава пятнадцатая
Ася сидела в приемнике санатория.
Женщины, приехавшие вместе с ней, ушли в душ. Она сидела в глубоком мягком кресле. Хотелось лечь. В ушах звенело на одной ноте, и казалось, будет так звенеть всю жизнь. Одолевала нестерпимая жажда. Графин с прозрачной водой стоял на круглом столе, всего в двух шагах. Нужно только встать, только протянуть руку. Но пошевелить рукой трудно.
- Пить! - громко, как ей почудилось, проговорила она и со страхом оглянулась. Куда же девалась эта полная и симпатичная женщина, что забрала у них путевки? Сначала она звонила, узнавала, есть ли места, и, не дозвонившись, - ушла. Почему она заставила Асю дважды измерить температуру? Не надо смотреть на графин, от этого еще сильней хочется пить. Что это за картина? Сирень, сирень… Где она видела такую же сирень? Да это же Кончаловский. Нет, глупо так мучить себя жаждой. Она схватилась руками за подлокотники кресла и, напрягая все силы, поднялась. Тотчас же огромный букет сирени сорвался со стены и ударил ее по голове. Стало темно. Потом все исчезло.
Придя в себя, Ася осторожно глянула на потолок, стены. Они не кружились. Ее уже не качало. Где же она? Ага, рядом койка. И тут же услышала легкий всхрап. Перевела взгляд и увидела круглую старушку, в белом халате и белой косынке. Старушка сидела на стуле и, прислонившись к спинке кровати, с присвистом всхрапывала.
На тумбочке у кровати стакан с водой. Снова почувствовав жажду, Ася потянулась за стаканом. Но пальцы не слушались ее.
От шороха старушка открыла глаза и, встряхнувшись как кошка, зачастила:
- Ой, слава же осподи, малость очухалась. Яка гарна дивчина, и хвороба проклятуща доканала. Водички испить? А это мы зараз. - Она подала стакан Асе.
- Нянечка, где я?
- В изолятору, миленькая.
Медленно Ася вспомнила, что с ней произошло.
- А потом меня куда?
- Хиба ж я знаю. - Оглянувшись на дверь, нянечка зашептала: - Место в больнице тебе хлопочут. А ты, детынька, не соглашайся. Пес с ней, с этой больницей, В санатории, поди-ка, получше. Больных-то помене. Все ходячие. Ой, прости меня, осподи, какие лбы… Тут и догляду будет боле. Только ты меня, детынька, не выдавай.
Пришла врач.
- Мы уже лучше себя чувствуем? - она улыбнулась, показав мелкие зубки с обнаженными розовыми деснами.
- Доктор, скажите, меня положат в больницу?
- По существу, вы постельная больная. И мы не имеем права вас принимать. У нас санаторий.
Ася устало закрыла глаза.
- Вы хотите спать? Сейчас вам принесут покушать.
Ася не отозвалась. Ах, как она сейчас ненавидела это холодное и спокойное лицо. "Она похожа на мышь", - подумала Ася.
Шаги. Тихо стукнула дверь. Слава боту, никого. И все, что так долго, с того самого дня, как свекровь принесла ей письмо от мужа, так долго сдерживалось, - прорвалось. Она схватила полотенце и, закрыв им лицо, тихо, безутешно разрыдалась.
Только услышав голоса за дверью, поспешно вытерла лицо и стиснула полотенце зубами.
Распахнулась дверь. Тихий голос:
- Спит!
Ася открыла глаза.
- Анна Георгиевна!
- Ну разве можно так?
Анна дала Асе выплакаться у себя на плече.
- Ни в какую больницу я вас не отпущу, а заберу в свое отделение. Есть у меня одиночная палата, я вот уже третий день ее для вас берегу.
- Как же вы узнали, что я…
Анна поглаживала Асину горячую руку, и от ее прикосновения жар, как будто обжигавший тело, потихоньку улетучивался.
Все очень просто. Никаких загадок. Ася, конечно, помнит Екатерину Тарасовну, ей пришлось из-за болезни матери срочно выписаться: она позвонила в школу и, узнав, что хлопочут о санатории, помогла Асе попасть к нам в "Горное гнездо". Они-то - Панкратова, кажется, завуч школы, и Екатерина Тарасовна - дали телеграмму об Асином выезде.
- Я почему-то считала, что вы должны завтра, послезавтра приехать. Ну, а когда сказали, что приехала девушка из Сибири, я сразу догадалась, кто это.
Через час Ася лежала в небольшой палате. Правда, здесь такие же голые стены, как и в больнице. Но есть шифоньер с зеркалом, круглый стол. Дверь из комнаты выходит на веранду, там стоит кровать.
- Вот спадет температура, акклиматизируетесь и будете спать на веранде, - пообещала Анна. - У вас есть с собой ночная рубашка?
- Не помню… - пробормотала Ася. На самом же деле она не знала, что лежит в чемодане. Домой за ее вещами ходила Александра Ивановна, она же и укладывала чемодан.
- Если есть - наденьте свою рубашку, - сказала Анна, делая вид, что не заметила Асиного смущения. - Вероятно, вам надоело больничное белье. Знаете, женщине такие вещи поднимают настроение. А давайте я с вашего разрешения похозяйничаю. Вот славное платье. Люблю голубое.
- Я сама шила, - слабо улыбнулась Ася.
Переодевшись с помощью Анны, Ася вдруг почувствовала себя не такой уж несчастной.
- Ну, а теперь спать, - заявила Анна. - Сон для вас сейчас самое главное лекарство.
Анна ушла.
Ася закрыла глаза. Но заснуть что-то мешало. Это что-то врывалось через дверь на веранду. Какие-то смутные голоса, смех и шум, Отчего этот шум? Нет, не дождь. Может, ветер?
Ася накинула халатик и, держась рукой за стену, выбралась на веранду. Встала на стул коленями, положив локти на перила.
Взглянула и замерла. Ничего подобного она не только не видела, но даже и представить себе не могла: такое яркое, что на него больно было смотреть, огромное, - она не могла охватить его взглядом, - синее-синее море взбиралось к небу. Деревья, прежде она видела их только в кино, заслоняли берег. Кипарисы, действительно, похожи на свечи, вернее - на пламя свечи. Они молчаливы и торжественны, как памятники. Не случайно, кажется в Италии, их садят на кладбищах. Стоит ли сейчас думать о кладбище… От него не уйдешь… А вон та широкая тропа, наверное, ведет к морю.
Празднично одетые люди. Голые, бронзовые от загара плечи, руки, ноги. Пойти вместе с ними, чтобы хоть потрогать море. От этих людей ее отделяют какие-то пятьдесят метров.
Ася перевела взгляд вниз и увидела глубокий ров, на дне которого сквозь прошлогодние сухие листья сочилась темная вода.
От яркого, синего, живого и теплого моря, от веселых и здоровых людей ее отделял ров. Сможет ли она когда-нибудь перебраться через него?!
Пошатываясь, Ася вернулась в палату.
Сквозь сон она слышала, кто-то тихо входил, давал ей что-то пить. Она просыпалась, но не до конца, ей делали укол, укрывали одеялом, что-то говорили. Потом день как-то сразу померк и зажглась маленькая лампочка-ночник. И вдруг комната превратилась в коридор со множеством дверей; двери со свистом открывались и так же со свистом закрывались, и она никак не могла выбраться из этих дверей. Где-то за этими дверями был ров, на дне которого сочилась темная мертвая вода…
На следующее утро, на пятиминутке, Мария Николаевна передала Анне записку: "Вам предложат перевести вашу сибирячку в больницу. Не отдавайте ее. Она верит только в Вас. М. Н.".
Анна с благодарностью взглянула на сестру и в знак согласия кивнула.
Анна сидела как на иголках, ждала с минуты на минуту, что Спаковская заговорит о переводе. Но "королева" молчала. После пятиминутки она попросила Анну задержаться.
- Что же это такое? - с явным неудовольствием произнесла Спаковская. - Я считала, что уж кто-кто, а вы не станете нарушать правила ради личного знакомства.
- Простите, Маргарита Казимировна, вас неправильно информировали. Это не знакомая моя, а моя больная.
- И все же… в данном случае я на стороне Виктории Марковны. Арсеньева тяжелейшая больная, и мы должны ее отправить в больницу.
Анна представила плачущую у нее на плече Асю и сказала:
- В больнице она погибнет.
- Хуже будет, если она погибнет у нас, - сказала Спаковская и, видимо, заметив, как вспыхнула Анна, поспешно добавила: - Нет, нет, не считайте меня уж таким черствым администратором. Я думаю в первую очередь о больных. Смерть в санатории делает здоровых больными.
- Говорить о необратимости преждевременно.
В дальнем углу кабинета о чем-то вполголоса переговаривались Вагнер и Журов. И Анна не для Спаковской, а для них громко сказала:
- Поймите меня, Маргарита Казимировна, она погибнет в больнице. У нее такая ущербная психика. Она недавно заболела. Как хотите - я не могу… Я уже обещала. Я еще ни разу не нарушила свое слово, слово врача. Тогда и мне придется… - Анна не договорила.
Спаковская молчала. Молчали и те двое в углу.
- Я думаю, большой беды не будет, если мы оставим девочку в санатории, - сказал Вагнер. - Отправить ее в больницу никогда не поздно.
- Что скажет начмед? - спросила Спаковская.
Анна взглянула на Журова и вспомнила его фразу: "На меня всегда неотразимо действуют вот такие властные женщины или очень женственные натуры…" и, вдруг успокоившись, она обратилась к Спаковской:
- Прошу вас пока ничего не решать. Пусть Сергей Александрович будет арбитром, посмотрит историю болезни, послушает больную. Если и он, и Григорий Наумович найдут, что Арсеньеву следует отправить в больницу, - я не стану возражать.
- Поручаю вам разобраться в этом вопросе, - сухо проговорила Спаковская, обращаясь к Журову.
Анна с Журовым вышли.
- Послушайте, охота вам брать на себя обузу? - спросил Журов, покусывая травинку и сбоку поглядывая на задумчивое лицо Анны. - Не понимаю вас. Как мне известно, вы сегодняшнюю ночь не спали.
- Я врач. Я обязана лечить больных. Понимаете, больных.
- У вас удивительная особенность: выдаете прописные истины, а звучат они у вас как откровение. И не мечите на меня голубые молнии.