Анну редко обманывала интуиция: не понравится человек с первого взгляда - не понравится и позже. Но ради справедливости старалась побороть неприязнь. В этот же раз ничего не получалось. Заместитель Спаковской по хозяйственной части Вениамин Игнатович Мазуревич с первых дней вызвал у Анны антипатию. Все в нем ее раздражало: манера перебивать собеседника, его прямой, как бы срезанный затылок, тяжелая отвисшая челюсть.
- Ну вот что, с Мазуревичем я буду разговаривать на пятиминутке. Завтра же, когда больные уйдут в столовую, переоборудуйте палаты. Из двух одиночных перенесите кровати сюда. Ту одиночную, что на север, - под мой кабинет. А в ту, что на юг, переведите Семена Николаевича Захарова.
- Собственно, что мы этим выигрываем? От перемены мест слагаемых сумма не меняется.
- Выигрываем две койки. И завтра же добавим их сюда.
- Вы плохо знаете Мазуревича. Не стоит, пока не получим кровати, затевать перетасовку.
- Мария Николаевна, я прошу вас сделать все до пятиминутки.
- Хорошо. Мне можно идти?
- Да.
"Что она за человек? - подумала Анна. - Я ее знаю не больше, чем в первый день знакомства. В общем-то исполнительна, но очень уж равнодушная".
Оставшись одна. Анна позвонила Вагнеру.
- Григорий Наумович, смогли бы вы, возвращаясь домой, зайти ко мне?
- С удовольствием, - старческий голос прозвучал обрадованно. - Вы у себя в корпусе? Через полчаса буду.
Вот уж кто готов помочь каждому. 62 года, болен, а на пенсию не уходит. Прекрасный клиницист, прекрасный рентгенолог. Именно с ним следует проконсультироваться, вместе обсудить, как ей лечить Семена Николаевича.
Анна не относилась к категории врачей, которые из-за ложной боязни подорвать свой престиж не обращаются за советами к своим коллегам. И если уж консультируют своих больных, то непременно у профессуры или у какой-нибудь знаменитости.
На пятом курсе ее профессор на разборе истории болезни бросил фразу, позволяющую установить диагноз. Студенты ухватились за диагноз, подсказанный им. Анна, глядя в глаза профессору и покраснев до слез, сказала, что не согласна со всеми. Профессор выслушал ее, ни разу не прервав, а потом с нежностью сказал:
- Голубчик, вы будете врачевать, - и уже с негодованием добавил: - А эти! - махнул рукой и вышел из аудитории.
Анна помнила своего старого профессора и его первые заповеди: "Все подвергать сомнению", и "Не вредить". Теперь, когда у нее был почти двадцатилетний опыт, когда даже ученых мужей она поражала точностью диагностики, уже зная, чем болен пациент и как его нужно лечить, - она все же неизменно проверяла себя. Нередко хитрила - прикидывалась, что меньше знает. И радовалась, когда коллега, горячась, доказывал ее же правоту.
- У вас сегодня усталый вид, - заметил Григорий Наумович, со стариковской медлительностью опускаясь на стул.
"Ты тоже хорош", - подумала Анна, взглянув на Вагнера. Под все еще красивыми чуть выпуклыми глазами - темные круги, худое, с обтянутыми скулами лицо бледно до желтизны.
- Мне не понравился ваш голос по телефону. Чем вы взволнованы?
- Ничуть.
- Все же какие у вас неприятности?
- Да почему же обязательно неприятности?
- Да потому, дорогая, что ко мне обычно адресуются, чтобы… Так в чем дело?
- Вот и не угадали, я хочу проконсультироваться у вас.
Вагнер просиял.
Анна рассказала все о Семене Николаевиче. Григорий Наумович долго молчал, прикрыв глаза рукой.
- Как его лечить? Вполне с вами солидарен. Ему нужен покой, тишина. Убрать все раздражители. Почему даже хроникам, которые начинены антибиотиками, помогает санаторий?
- Режим.
- Это. И отсутствие негативных раздражителей. Человек выключается. Никаких забот. Никаких обязанностей. Полный покой для центральной нервной системы. Мы часто о Павлове вспоминаем в докладах и на конференциях. И забываем о нем в повседневной работе. Дети и молодежь не любят тишины. Тишина необходима больным и старикам. А как же мы угнетаем нашу психику этой немыслимой какофонией. Здесь, на курортах…
Анна знала, Вагнер сел на своего любимого конька, и поспешила спросить:
- Я не опрометчиво поступила, разрешив ему работать?
- Думаю, что нет. Для того, кто жизнь провел праздно, труд в тягость. А для него - эликсир жизни. Хотите знать, почему я не иду на пенсию? Боюсь отправиться к праотцам. Знаете, какая у меня самая сокровенная мечта? Умереть в белом халате.
- Терпеть не могу, когда со смертью заигрывают, - Анна нарочитой резкостью попыталась прикрыть охватившую ее жалость. Она-то знала, как он недолговечен.
- Кстати, я не собираюсь умирать. Особенно теперь, когда приехали вы… Посижу у вас с ребятами и уже не чувствую себя таким одичалым старым псом… Ну, довольно лирических отступлений…
- А давайте-ка я вам смеряю давление.
- Спасибо, докторуля! Я молод, здоров - хоть куда. Пошли-ка, дорогая, по домам.
- Не могу. Столько писанины. - Анна с досадой показала на стопку папок.
- Да уж, писанина - наш бич, - сочувственно вздохнул Вагнер. - Если бы техника пришла к нам на службу и помогла от этой писанины избавиться. Знаете, нам нужны свободные часы, чтобы сидеть и думать. Анализировать. Уточнять диагноз. Допустим, нам, санаторным врачам, еще туда-сюда. А бедный участковый - это безотказная лошадка, которая свой воз тащит всегда в гору. Когда уж там думать! И хотят, чтобы эта лошадка была непогрешимой. Сколько нашего брата ругают за непродуманный диагноз.
- И правильно ругают. Полез в кузов…
- Извините, дорогая, но вы очень уж требовательны.
- А как же! Не знаю, как в других институтах, а у нас каждый поступающий в медицинский обязан был сдать кровь.
- Великолепная традиция.
- Если тебе не подходит белый халат, иди туда, где ты отвечаешь, допустим, за бревна, хотя и за них, конечно, отвечать надо. Но все-таки там бревна, а здесь - люди! - Анна в который раз за последние дни с раздражением подумала о своей предшественнице. Так по трафарету лечить: "Фтивазид, паск", "паск, фтивазид". Сколько пропало санаторных дней у больных!
Вагнер, помолчав, поднялся.
- Спасибо вам, Григорий Наумович. Не сердитесь, что беспокою вас.
- Что вы! Вы же знаете, я всегда рад…
Но поработать Анне не удалось. Вошла Мария Николаевна, присела у окна, закурила.
- Мазуревич отказался дать койки.
- То есть как? Ведь со Спаковской договорились.
- Сказал: нечего устанавливать свои порядки.
Сестра улыбнулась.
- Послушайте, вы как будто рады?!
- Не биться же мне головой о стену.
- Хорошо. Завтра мы поговорим на пятиминутке.
Мария Николаевна не уходила. Анна вопросительно взглянула на нее.
- Что еще?
- Больные на консультацию ездили на попутных машинах.
- А санитарная?
- На санитарной отправили инспектора. Начальство не любит рейсовым транспортом пользоваться.
- Скажите, что представляет из себя Мазуревич?
- Ценный работник.
- Я серьезно спрашиваю.
- А я серьезно. Достанет для санатория все что угодно, а себе не возьмет ни грамма.
- Не знала, что не быть вором - ценное качество.
Мария Николаевна пожала плечами и, не проронив ни слова, вышла.
Что за неприятная манера пожимать плечами. И эта гнусная политика невмешательства! Анна кончиками пальцев потерла виски.
Глава четырнадцатая
Обычно перед пятиминуткой Анна заходила к себе в отделение.
Санитарка Павлина, высокая, здоровенная бабища, с лукавым красным лицом и маленькими бегающими глазами, домывала пол в застекленном с трех сторон вестибюле. Бросив тряпку, она прогудела густым басом:
- Вчера тут такое творилось - хоть святых вон выноси… Смех! Ветошкин из десятой палаты напился. Дал всем чертей. А сестре Марье Николаевне так припечатал - век не забудет. Умора.
Анна с трудом терпела Павлину, постоянно вступавшую в нелепые перепалки с больными.
Жаль, что не так-то просто найти санитарку.
- Что произошло? - спросила Анна, заходя в дежурку.
Мария Николаевна ответила неохотно.
- Ничего особенного. Немного выпил парень. У нас любят из мухи слона делать.
Ветошкин поджидал Анну на самшитовой дорожке, ведущей из санатория. Его молодое, всегда улыбающееся лицо выглядело помятым и виновато-печальным.
- Доктор, уж извините, причина у меня была, - вздохнул Ветошкин.
- Антибиотики и алкоголь - абсолютно несовместимые вещи, - рассердилась Анна.
- Жена уехала, - тихо произнес Ветошкин и, глядя себе под ноги, пояснил: - Ну, в общем бросила. Не верите - прочитайте. - Он полез в карман.
- Не надо, - сказала Анна, - верю я вам.
- Пишет, за детей боится. Заразный я. Пишет, не хочу, чтобы через тебя дети гибли. Я знаю, это мамаша, значит, теща, подначивает. Как к сыну своему уедет - все тихо-мирно. Как приедет, так и начинается ассамблея. Живем в ее собственном доме. Сто раз в день об этом дает понять. - Он махнул рукой. - Анна Георгиевна, у меня такой пацанчик…
- Вот что, Гоша, вы обидели сестру Марию Николаевну. Вы должны перед ней извиниться.
- Да я… и не сомневаюсь.
- Если повторится - выпишу сама.
- Чтобы я еще - ни грамма!
- А письмо все же дайте. Я ей напишу, и никуда она от вас не уйдет.
Анна опоздала на пятиминутку. Мазуревич выразительно показал на часы. "Какое его собачье дело", - с раздражением подумала она.
Когда она заговорила, он, не сгибая шеи, всем корпусом наклонился к старшей сестре Доре Порфирьевне. В знак согласия сестра кивала головой, и локоны, обрамлявшие ее моложавое личико, тоже кивали.
Нет, оказывается, он все великолепно слышал. Голос у него тонкий, составляющий резкий контраст с его мощным телосложением. Напрасно товарищ Буранова беспокоится. Койки сегодня будут. А на машине действительно отвезли инспектора курортного управления. Было бы известно товарищу Бурановой, инспектор тоже больной. Сердечник. Мы обязаны были оказать помощь больному человеку.
- Вениамин Игнатович, койки нужно привезти сегодня же, - произнесла недовольно Спаковская.
- Товарищ Буранова за койки беспокоится, а вот почему ЧП в своем отделении скрывает? - проговорил своим тонким голосом Мазуревич, поворачиваясь к Спаковской.
- И вечно вам ЧП снится, - проговорила Мария Николаевна, стряхивая пепел с папиросы в бумажный кулек.
- Вам, Мария Николаевна, как коммунисту и члену партбюро, следовало бы не замазывать недостатки, а вскрывать их. Почему вы не доложили на пятиминутке, что в ваше дежурство напился больной? Круговая порука? Лично меня не удивляет, что больные врача Бурановой пьянствуют.
- А нельзя ли определеннее изъясняться? - Анна засунула руки в карманы халата и выпрямилась.
- Могу уточнить. Мне стало известно, что врач Буранова участвовала в пьянке с больными двадцать пятой палаты. Могу даже уточнить, когда это было.
"Откуда он знает?" - Анна перехватила ускользающий взгляд Доры Порфирьевны.
Григорий Наумович, ни к кому не обращаясь, громко произнес:
- Насколько мне известно, за месяц до прихода в санаторий Анны Георгиевны выписали за пьянство трех больных.
- Я требую, чтобы меня выслушали, - сказала Анна.
- Мы не можем вместо работы заниматься склоками, - проговорил Мазуревич.
- Это уж слишком! - возмутилась Мария Николаевна.
Журов, рассматривая свои великолепно отточенные ногти, как будто это более всего сейчас его занимало, невозмутимо проговорил:
- Считаю пьянство с больными достаточно серьезным обвинением. Пусть Анна Георгиевна скажет, что это за недоразумение.
- Да, да, Qudiator et altera pars, - Вагнер явно волновался.
- Григорий Наумович, вы можете обойтись без латыни? - раздраженно произнесла Спаковская.
- Хорошо. Перевожу: следует выслушать и другую сторону.
Анне дали пять минут на объяснение. В двадцать пятой палате произошло следующее.
Лесоруб Глухов, степенный пожилой человек. Когда она вошла во время обхода, он и его соседи по палате сидели за столом. Действительно: на столе были бутылки. Целых две: коньяк и шампанское. Правда, не очень-то уж целых.
Глухов, обращаясь к ней своим волжским говорком, произнес почтительно:
- Извиняйте нас, Анна Георгиевна, значит, у меня такая радость - сноха внучат принесла, сразу двух. Дед я теперь, стало быть. Ну, мы с товарищами и решили отметить, значит, такое событие на семейном фронте.
Он подал чашечку с надписью: "На память о Крыме", сказав, чтобы она ничего не опасалась: из чашечки этой никто не пил - старухе в подарок куплена.
- Но если бы Дора Порфирьевна проследила и дальше, то она, после того, как заглядывала в двадцать пятую палату, должна была бы пройти по моим следам, - не скрывая насмешки продолжала Анна. - Сто граммов шампанского не свалили меня с ног. Закончив обход, я, как это ни странно, не пела, не плясала, а принимала больных. Можете заглянуть в истории болезни. А старики всей компанией отправились покупать на платье снохе, подарившей Глухову двух парней.
- По-моему, Анна Георгиевна допустила большой промах, - Журов, поглаживая выхоленными пальцами усы, сделал паузу.
- Именно промах, - поддакнула Дора Порфирьевна.
- Я бы на ее месте выпил коньячку.
- О, нет! - в тон ему подхватил Вагнер. - Если уж поклоняться Бахусу - недурственно коньяк с шампанским.
Все знали: Григорий Наумович, кроме минеральной воды и виноградного сока, ничего не пьет.
Прокатился веселый шум. Мазуревич, глядя на Спаковскую, сказал:
- Не понимаю, почему серьезный вопрос товарищи сводят к шуточкам. Наш санаторий считается передовым, и мы не должны этого забывать.
- По-моему, пора идти работать, - сказал Журов.
Анна взглянула на Спаковскую. Глаза из-под опущенных век смотрят холодно, но заговорила она спокойно:
- Я думаю, Вениамин Игнатович несколько преувеличивает. Я не допускаю мысли, что в нашем санатории врач позволяет себе пьянствовать с больными. Анна Георгиевна у нас новый человек, и она не знает о наших традициях. Наш девиз - ни пятнышка на белом халате! Мы должны вести себя так, чтобы у больных не было повода в чем-то упрекнуть нас.
Анна взглянула на Вагнера. Он сидел, прикрыв глаза рукой.
Мария Николаевна шепнула Анне:
- Видали, какие мы хорошие.
- У меня такое чувство, как будто я проглотила кусок мыла, - ответила Анна и услышала голос Спаковской:
- Анна Георгиевна учтет наши замечания. А теперь, товарищи, действительно, пора за работу.
Раздосадованная всем случившимся, Анна нарочито крупно шагала, не обращая внимания на увязавшегося за ней Журова.
- Вы злитесь на этого железобетонного Мазуревича? Ей-богу, не стоит. Людей надо принимать такими, какие они есть. Нельзя обижаться на курицу за то, что не поет соловьем.
- Отсюда не следует, что за это я должна уважать курицу.
- Курица несет яйца. Без Мазуревича санаторий пропал бы.
- А как же другие санатории?
- А ну его, этого Мазуревича, ко всем чертям. Лучше скажите мне, что вечером делаете?
За спиной чей-то запыхавшийся голос сказал:
- Сергей Александрович, познакомьте же меня с новым доктором!
К ним подбежала молодая женщина в белом халате. Из-под докторской шапочки кокетливо выглядывали кудряшки. Все в ней мелко: вздернутый носик, круглые глазки, маленький ротик.
Журов сразу весь как-то поскучнел и вяло проговорил:
- Виктория Марковна Кулькова. Рекомендую говорить "очень приятно" не в начале, а в конце знакомства.
"Так это она вела моих больных до меня", - вспомнила Анна.
Вика натянуто улыбнулась. Анну покоробил пренебрежительный тон Журова, и она насмешливо произнесла:
- Простите, но у вас странная манера навязывать свое мнение.
Журов, вдруг вспомнив, что его ждут в рентгеновском кабинете, свернул в сторону.
Вика, сделав несколько шагов, остановилась:
- Сергей Александрович, подождите, - окликнула она Журова, - у меня к вам один вопрос.
- Ну, что еще? - грубовато отозвался он.
Анна ускорила шаг и все же услышала его раздраженный голос и ее торопливый, захлебывающийся.
"У них роман", - подумала Анна. Мысль эта была почему-то ей неприятна, и, поняв это, она рассердилась на себя. Собственно, какое ей дело до них? И до этого железобетонного Мазуревича?
Все, что тебя тревожит, что угнетает, ты должна оставить за дверями палаты. Больные ничего не должны прочесть на твоем лице: ни сомнения, ни обиды, ни усталости и, наконец, ни простого недовольства.
В палате одна Лариса Щетинко.
- Где остальные? - спросила Анна. - Ах, да! У нас сегодня банный день. - И, повернувшись к Марии Николаевне, сказала: - Они новенькие. Я попрошу вас - объясните им: в баню можно сходить и попозже.
Лариса лежала на кровати, вытянув длинные ноги: на голове бигуди, миловидное лицо покрыто толстым слоем крема. На кровати разбросаны фотографии.