- Сергей Александрович, почему вы в Крыму?..
- Вы хотите спросить, почему я здесь, а семья в Москве?
- Нет, я хочу знать, как вы сюда попали?
- С двусторонним пневмотораксом.
- Я так и думала. А квартиру в Москве терять не хотите.
- Не хочу, - в голосе его прозвучали обычные насмешливые интонации. - Кстати, - добавил он с неожиданной запальчивостью: - фтизиатром я стал до того, как заболел.
- Я рада, - призналась Анна.
Они зашли к Асе. Молодая женщина лежала на спине, выпростав очень белые руки поверх одеяла. Тонкие, какие-то летящие волосы растрепались по подушке, к потному лбу и вискам прилипли мелкие кудряшки. На бледном, ставшем совсем маленьким, лице с запекшимся ртом - жили только глаза. Сейчас они уже не были ярко-зелеными, какими Анна их видела в больнице, они казались черными из-за темных теней вокруг век.
- Асенька, - сказала Анна, оправляя подушку. - Сергей Александрович хочет вас посмотреть.
Ася осталась лежать так же неподвижно, устремив взгляд на причудливые невиданные деревья за балконом.
Ее взгляд теперь постоянно притягивало диковинное розовое дерево: цветы на нем прикреплены к самым ветвям, и от этого ветви кажутся мохнатыми. Нянечка объяснила: "Называют его - иудиным деревом, а как по-научному, не знаю".
Сергей Александрович вошел в палату с обычной приветливо-насмешливой улыбкой и громким, самоуверенным голосом произнес:
- Доброе утро, как мы себя чувствуем? - Он взял Асю за руку и стал считать пульс, и тут только взглянул на нее.
Улыбка на его лице исчезла, оно стало серьезным. Анна поняла: беззащитность Аси и ее глаза тронули Журова. Он несколько мгновений, не отрываясь, смотрел на Асю, потом опустил глаза. Удивление, жалость и какое-то чувство виновности совершенно преобразили его.
Как же Анна знала эго чувство беспомощной виновности, как часто оно ее мучило. Что-то доброе шевельнулось в душе, и она тихонько дотронулась до руки Журова.
Ася, увидев стетоскоп в руках доктора, решила, что он будет ее слушать, и, приподнявшись, села. Сразу же закашлялась.
Журов схватил стакан воды и подал ей.
- Выпейте маленькими глотками Постарайтесь задержать дыхание. И, пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь Ложитесь и отдыхайте, - сказав это, он вышел, забыв проститься.
И снова Анна удивилась. Она считала его не способным на такие мягкие интонации. Ну и ну!
Ася вопросительно взглянула на своего доктора.
- Он не плохой человек, - убежденно проговорила Анна. - Я к вам еще зайду, - пообещала она.
Журов сидел у нее в кабинете, и непонятная нежная улыбка, делавшая его несколько фатоватое лицо приятным, блуждала под усами и светилась в его глазах.
Анна села за стол и открыла папку, с Асиной историей болезни. Она ждала, когда он заговорит.
- Вы знаете, я женолюб.
- Бабник.
- Анна Георгиевна, зачем вы непременно хотите меня убедить, что я гад. Люди всегда мне почему-то стараются это доказать, и в конце концов я этому поверю.
- Ох, какой Печорин!
- Но, как говорит Надюшка, - к черту Печорина Итак, я женолюб, - упрямо повторил он, - но знаете, тут я не посмел бы. Нет, не посмел. Ни в какую больницу, конечно, мы эту девочку не отпустим. И мы ее с вами поднимем. Хотите союз?
- Еще бы!
- И вот вам моя рука - рука врача, - без тени иронии проговорил он, протягивая ей руку.
Анна крепко, по-мужски пожала ее.
Мгновенно кто-то приоткрыл дверь и посмотрел в щель.
- Войдите! - крикнула Анна.
Дверь поспешно закрылась.
Лицо Журова стало хмурым и злым.
После неловкой паузы Анна сказала:
- Послушайте, Сергей Александрович, а если бы моя больная не была бы такой женственной… вы бы стали ей помогать?
- Анна Георгиевна, ну, ей-богу, не подчеркивайте на каждом шагу, что я сволочь.
- Ладно, не буду, - весело согласилась Анна. - Послушайте, а как же Спаковская?
- Это уж я беру на себя. А теперь давайте обсудим, как лечить вашу Асю. Мы постараемся ее продержать в санатории полгода., год, пока не поставим на ноги. Благо, наше правительство предоставило нам это право.
- Да, да, - обрадованно отозвалась Анна, - что, если нам позвать Григория Наумовича.
- Мне вы не доверяете?
- Вот уж не подозревала в вас ложной амбиции.
- Если угодно, во мне столько всякого… Не хмурьтесь - согласен мою персону обсудить не в служебное время, а сейчас… - он оборвал себя и прислушался - Прежде всего мы должны избавить ее от этого ужасного кашля.
Глава шестнадцатая
Как-то само собой повелось: после пятиминутки Григорий Наумович, делая небольшой крюк, провожал Анну до ее корпуса, а потом уже отправлялся в свой кабинет. Они шли сначала кипарисовой аллеей, потом сворачивали на дорожку, обсаженную поблескивающим своими жестковатыми листочками самшитом.
Анна любила эту прогулку. Им всегда было о чем говорить. Но он умел и помолчать, когда надо.
Тревожила Ася. Пневмоторакс не дал желанных результатов. Молодая женщина по-прежнему температурит… Никогда ни о чем не просит, не жалуется.
Однажды Анна предложила:
- Хотите, я познакомлю вас с одной женщиной вашего возраста? Инженер, очень милая, интересный человек. Кстати, она из соседней палаты.
- Мне спокойнее одной, - сказала Ася и, как бы извиняясь, добавила: - Надо разговаривать, а я стала такой скучной собеседницей…
"Интересно, в какие дебри она погружается, лежа целый день в одиночестве. Зайдешь поговорить, а она ждет не дождется, когда оставишь ее одну".
Раздумывая, Анна шла рядом с Григорием Наумовичем, стараясь приноровить свой стремительный шаг к его размеренному. Глянув в прогалину между кипарисами, она сказала:
- Наверное, наша профессия из всех существующих на земле самая тяжелая. Постоянно чувствуешь свою беспомощность. Когда же у нас будут ощутимые сдвиги?!
- Ваш покорный слуга не имел бы счастья следовать за вами, если бы не антибиотики. Вещи познаются в сравнении. Я был еще студентом на практике в Одесской клинике, и представьте: туберкулез гортани лечили солнцем. Да, да. Больной с активной формой водружался на веранде, а врач "гортанным" зеркалом направлял "зайчик" на пораженные голосовые связки, подвергая их солнечному облучению.
- А если антибиотики не помогают? Что тогда? Должны же помогать - процесс-то свежий!
Григорий Наумович долго молчал. Анне показалось, что он забыл об их разговоре. Он дышал тяжело. Видимо, даже легкий подъем был для него не по силам, и она еще умерила свой легкий быстрый шаг.
Неожиданно он сказал:
- Жаль, что нельзя сделать рентгена души. У нее какие-то далекие глаза.
Анну всегда удивляла его способность угадывать то, чего она не договаривала.
- Когда вы успели рассмотреть ее глаза?
- Вчера. Я вышел из вашего кабинета, она - из дежурки. Она ответила на мое приветствие, но готов голову дать на отсечение - меня она не видела. У нее есть семья? Муж?
- Да. Хороший муж.
- И пишет он ей сейчас?
- Да, конечно, - машинально ответила Анна. И тут же вспомнила: вчера Асе принесли три письма, и они остались нераспечатанными. Почему? Если бы от мужа, Ася не утерпела бы. Тогда Анна спросила: "Как успехи мужа в Ленинграде?" Ася сказала: "Спасибо. Хорошо", - и перевела разговор на другое.
- Ну, я к себе. - Григорий Наумович потер рукой худую щеку, глянул на Анну выпуклыми глазами, со склеротическими прожилками на желтоватых белках, и сказал: - Ее вылечила бы радость - величайший эликсир жизни.
- Вы говорили - труд, - напомнила Анна.
- Дорогая, вы же знаете: одну и ту же болезнь у каждого человека надо лечить по-своему.
…Перед приемом больных Анна обычно минут десять проводила в своем кабинете - в полном одиночестве, просматривая истории болезни.
Как-то одна больная с возмущением сказала: "Мой врач заявила мне, что она отменяет мне паск, а сама и не назначала его. Разве врач имеет право забывать?"
Анна понимала, большой беды не будет, если больная неделю станет принимать вместо фтивазида тубозид, но, если больной потерял доверие к своему врачу, ему у него лечиться бесполезно.
Вот почему перед тем, как взглянуть в лицо больного, она должна была вспомнить о нем все, даже то, что не записано в истории болезни.
Но сегодня она достала, в который раз, только одну историю болезни. Ася Владимировна Арсеньева, 24 года. Что у нее случилось? Надо разузнать. Но как?
Анна так углубилась в свои мысли, что не заметила, как вошла Мария Николаевна.
- Доктор, больные ждут, - сказала она.
Однажды ее новая коллега, Жанна Алексеевна Зорина, сказала: "Врач - копилка человеческих страданий". Ну, нет. Она, Анна, с этим не согласна. Семен Николаевич ее радует. Сухонькие ручки святого с иконы мирно покоятся на коленях. Он старомодно ее благодарит: в отдельной палате ему так хорошо. Он и чувствует себя много бодрее.
…Вечером она спросила Асю:
- Панкратова, это та маленькая женщина, которая всегда к вам приходила? Кажется, она завуч вашей школы?
- Нет, второй школы, где я раньше работала.
- Она ваша приятельница?
- Она мой друг. - Дрогнули ресницы, что-то еле уловимое мелькнуло в уголках губ, и снова лицо Аси стало неподвижным, замкнутым.
Панкратова отозвалась подробным письмом. "Самое ужасное, - писала она, - заключается в том, что Ася до сих пор считает его поступок благородным… Не она, а он жертва, он, видите ли, всем готов пожертвовать, все принести на алтарь искусства. Он бросил на этот алтарь не только любовь, но и ее жизнь".
В первый же день своего дежурства, после тихого часа, Анна зашла к Асе в палату.
- Я недовольна вами, Асенька, - проговорила Анна, присаживаясь к ней на кровать, - сегодня вы опять ничего не ели. Так вы никогда не поправитесь.
- А зачем? Мне все равно.
- Ася, я все знаю, - осторожно сказала она. - Я понимаю: вы его любите. Но пройдет время: и вы поймете - он недостоин вашей любви. Оставляют близкого человека в беде только ничтожные люди…
- Не говорите так! Он любит меня. Но он не принадлежит себе…
- Асенька, вы знаете Екатерину Тарасовну. И конечно же, знаете, что человек, который навещал ее, не был ее мужем.
- Мне говорили.
- Он был очень несчастлив с женой. У него дочь. Девочка много лет страдала ревматизмом. Теперь она выросла. Учится. Вышла замуж. А он женится на Екатерине Тарасовне, а она, надо вам сказать, еще ко всему хроник. А вы знаете, кто он?
- Нет.
- Он преподаватель. Математик. Человек, безгранично любящий свою профессию. У Екатерины Тарасовны открытая форма. Если он заболеет, то потеряет право работать в школе. А в запасе у него ведь нет молодости, приобретать новую специальность - ему трудно.
- У нас совсем другое… Это я… и не бросила, а оставила, ради него же. - Говоря это, Ася подняла руки и словно что-то оттолкнула от себя.
Анна не сразу нашлась, что сказать.
В открытую на веранду дверь вместе с солнцем врывались звуки: щебетали ласточки под карнизом крыши, прошуршала шинами по асфальту машина. Ветер донес голос диктора с причала: "Морская прогулка - лучший вид отдыха". Чей-то заливистый голос кричал: "Нинка, Нинка, возьми и на меня билет".
Жизнь шла своим чередом: лилась, звенела, бурлила.
- Я не признаю никаких жертв, - произнесла наконец Анна.
- Но вы… Извините… Мне рассказывали… Пожертвовали же своей молодостью ради человека, который был старше вас и… инвалид.
Наверное, впервые Ася увидела, как потемнели голубые глаза Анны Георгиевны.
- Вам неправду сказали. Не было жертвы. Каждый день, прожитый с ним, был для меня счастьем. Все, чем я жила, было ему дорого. Он знал все о моих больных. Да разве только это?! Он научил меня слушать музыку, любить стихи. Господи, да он целый мир для меня открыл!
…В сорок первом, за год до получения диплома врача, Анна уехала на фронт. Командир дивизии был первый, кому она перевязала рану, он стал и ее первой любовью.
Однажды, не выдержав, пришла к нему в землянку и, презирая себя, объяснилась в любви. Он проводил ее до госпиталя, поцеловал на прощанье в глаза и сказал:
- Я женат. Но если я был бы холост - лучшей жены для себя не желал бы.
Госпиталь эвакуировался в тыл.
Военные бури замели след командира.
Но Анна не забыла его. Всюду писала и получала один и тот же ответ - такого не значится.
Весной сорок шестого один раненый, - она уже работала врачом в госпитале, - сказал, что лежал с Владимиром Колосовым в подмосковном госпитале: расхваливая бывшего командира, бросил: "Правильный старик". Старик?! Тогда не он. А вдруг он?
Выпросив недельный отпуск, выехала из Энска.
Приехала к вечеру. Сдав чемодан в камеру хранения и расспросив, как найти госпиталь, отправилась по размытой дождями дороге.
Не поверила, когда санитарка сказала:
- Есть такой, обождите - сейчас позову.
Она стояла в грязных ботинках, мокром от дождя пальто и сбившейся на голове косынке. Мельком взглянула в зеркало и увидела - чужое бледное лицо с прикушенными губами.
К ней вышел высокий грузный мужчина на костылях, взъерошенный, седой, с небритым лицом.
- Анночка! - сказал он, останавливаясь. - Какими судьбами?!
- Вот так. Узнала, что вы здесь, и приехала, - сказала она, глотая слезы и улыбаясь.
- А я, видишь, - он кивнул на костыли. - Ну, моя песенка спета. А как ты живешь? Сядем.
Стуча костылями, он сел на диван, она опустилась рядом.
- Как живешь? - Он потирал белой рукой заросший подбородок.
- Работаю.
- Замужем?
- Нет.
- Что так?
- Вы же знаете, - опустив голову, еле слышно проговорила она.
- Вот как оно бывает… Позволь, да как ты узнала, что я здесь?
- Так, узнала и приехала.
- Ко мне?!
- К вам.
- У тебя все легко получается. Я не только ногу потерял, но и жену. - Он потянул потухшую папиросу и добавил: - Я ее не виню, кому нужно с таким вот возиться. Ты где остановилась?
- Я прямо сюда.
Он помолчал, что-то обдумывая.
- Тебя надо устроить. Когда ты уезжаешь?
- Мы вместе поедем.
Он долго молчал. Выкурил три папиросы. Когда от третьей прикурил четвертую, она отобрала у него папиросу и потушила…
…Анна замолчала.
- А потом? - спросила Ася.
- Потом… Он приехал ко мне. Через год…
Семь лет пролетели, как короткое северное лето.
Ради него она изменила специальность, став фтизиатром.
Он умер у нее на руках, оставив ей сына. Дочь родилась через пять месяцев после смерти отца.
Ася не спускала с нее сухих блестящих глаз.
- Но вы же не вышли замуж… после…
- Мне трудно было: я всех примеряла, да и примеряю на него.
Отвечая не Анне, а видимо, на свои мысли, Ася сказала:
- У вас дети… Вам для них жить надо… - Она не договорила.
Взяв Асину горячую руку в свою, Анна сказала:
- И все равно жить надо. Жить, чтобы видеть небо, море, слушать пение птиц.
- Кваканье лягушек…
Анна сделала вид, что не расслышала иронической реплики.
- Подлечитесь и будете работать. К вам приходил начмед. Сергей Александрович. Он был тяжело болен, а прожив в Крыму пять лет, сейчас практически здоров.
- Он врач.
- Врачу лечиться труднее, - он все знает о себе. Я к тому о Сергее Александровиче, что Крым буквально воскрешает. Подлечим вас, станете работать, пусть и не сразу в школе.
- А где? Меня и в официантки не возьмут, скажут - заразная.
- Не думайте пока об этом. Найдем работу. Скоро наш библиотекарь уходит на пенсию. Главное: надо поверить в свои силы, Я говорила уже вам о Семене Николаевиче и Григории Наумовиче. Старики, немощные. За плечами ох, ох сколько пережито, а трудятся - здоровый может позавидовать.
Ася слушала, подперев голову кулачком.
- Вот что, - неожиданно заявила Анна, взглянув на часы, - после ужина я зайду за вами, и мы погуляем.
- Пожалуйста, - ответ прозвучал с вежливым равнодушием.
"Я знаю, тебе не хочется, - подумала Анна, - но ты пойдешь".
К Анниному приходу Ася оделась в свой дорожный костюм: темную юбку и клетчатую блузку. Волосы спрятала под косынку.
- Нет, так не пойдет, - сказала Анна, критически оглядывая молодую женщину. - У вас есть другие платья?
- Есть. Но я так похудела.
- Наденьте вот это. Белое. Этот жакет к нему? Прекрасно! Очень вам идет. Платок этот мы снимем.
Ася никак не могла заколоть волосы. Шпильки рассыпались.
- У меня ничего не получается, - жалко улыбаясь, она оглянулась на Анну.
- Давайте, я помогу. Из ваших волос можно любую прическу соорудить.
Ася не то вздохнула, не то всхлипнула.
- Анна Георгиевна, может быть, мы не пойдем? Может быть, лучше завтра?
- Ну, ну… Бросьте эти гнусные разговорчики!
Одеваясь, Ася сказала:
- Это платье подарила мне свекровь.
Анна не отозвалась.
Ася с каким-то упрямством продолжала:
- Ив больнице она часто меня навещала. Почти каждый день.
- Забудьте вы про нее, она эгоистичный, жестокий человек.
- Нет, неправда. Она очень любила сына.
- Животные тоже любят своих детенышей. Ваша свекровь забыла воспитать в сыне человека.
Ася ничего не сказала. Мельком взглянув в зеркало, она поспешно отвернулась.
Они вышли.
- Ася, опирайтесь крепче на мою руку. Кружится голова?
- Немножечко…
- Ничего страшного. От воздуха можно и опьянеть. Вот дойдем до той скамейки и отдохнем.
- Я еще не устала.
- Ася, запомните: здоровый садится, когда устал, больной - чтобы не устать. У вас пульс хороший, лучше чем я ожидала. Ну, вы пока не разговаривайте. Еще несколько шагов - и мы у цели.
Самшитовая дорожка привела их в кипарисовую аллею.
- Правда, красиво?
- Да, - безучастно отозвалась Ася.
Они свернули на тропинку и вышли к мохнатому разлапистому дереву.
- Это ливанский кедр, - сказала Анна. - Посмотрите: у него верхушка как бы надломлена, будто кедр кланяется солнцу.
Ася подняла голову, глянула и, о чем-то задумавшись, опустила глаза.
- Дальше не пойдем, здесь и посидим на этой скамейке. Вот так: откиньтесь на спинку, ноги вытяните.
Парк зелеными террасами спускался к морю. Огромное, синее, оно мерно дышало, покачивая шлюпки, лодчонки и торопливые громкоголосые катера.
- Анна Георгиевна, я давно хочу попросить вас: не говорите мне вы…
- Хорошо, Ася, я не буду больше говорить тебе "вы". На будущий год я разрешу тебе купаться.
- Это все не для меня…
Анне изменила выдержка:
- Почему? Почему не для тебя?! Потому что для него искусство дороже всего на свете? Самая отвратительная разновидность подлеца, когда подлец рядится в тогу страдальца!
Ася сидела, вытянув ноги, бросив на колени тонкие, неподвижные руки.
"Зачем я все это говорю? Может, лучше оставить ее в покое? А если для нее этот покой - смерть?" Анна искала и не находила нужных слов.
Ася первая нарушила молчание:
- Я не пойму, чем же это пахнет?