- Что с тобой?! - испуганно спросила Ася, безуспешно пытаясь заглянуть ему в глаза.
- Прости. Нервы. Меня так все это мучит, - произнес он, поднимаясь и избегая ее взгляда. - Ты посиди здесь, а я пригоню машину.
- Я одна не останусь. Ни за что!
- Боишься? Может повториться это? Что тогда… после премьеры?
И хотя Ася ничего не боялась, она кивнула. Они так мало были вместе. Надо было дорожить каждой минутой.
Возвращались медленно. Часто останавливались, и он притягивал ее к себе за плечи и целовал в висок.
Ночью, просыпаясь, Ася осторожно дотрагивалась до мимоз и подносила руки к лицу. Руки пахли лесом. Улыбаясь, она закрывала глаза. Видела лесную дорогу, Юрия и себя.
Глава одиннадцатая
Юрий обещал прийти в одиннадцать, сразу после врачебного обхода. Ася долго сидела перед зеркалом, стараясь как можно лучше уложить свои пышные каштановые волосы.
- Ох, и любит, видать, муж, - сказала Шурочка. - Вы с ним пара.
Ася промолчала. Через двадцать минут увидит Юрия.
- А почему вы на разную фамилию? - продолжала допытываться Шурочка. - Вы Арсеньева, а он - Заверин. Из-за диплома?
- Так получилось, - сказала Ася. Не объяснять же, что она оставила свою фамилию в память родителей.
Пять минут двенадцатого! Ася вышла в вестибюль.
Навстречу ей поднялась Агния Борисовна.
- А Юра? - стараясь скрыть разочарование, спросила Ася.
- Он в театре. Его вызвали. Пойдем, Асенька.
- Пойдемте, - равнодушно согласилась Ася.
Свекровь долго вздыхала, нюхала карандаш от мигрени, жаловалась на головную боль. Наконец Агния Борисовна засобиралась домой. Проводив Асю до подъезда, свекровь сказала:
- Я завтра приду.
- Хорошо.
"А Юра придет?" - хотела спросить Ася, но удержалась. Свекровь все не уходила. Поймав Асин вопросительный взгляд, она полезла в сумочку.
- Тут, Асенька, тебе письмо от Юрочки. - Агния Борисовна подала конверт, поцеловала Асю, прослезилась и, сказав "Благослови тебя бог", - наконец, ушла.
Ася поднялась на чердачную площадку и, присев на подоконник, распечатала конверт.
"Моя дорогая девочка, знай, что ни одну женщину в мире я не любил так, как тебя, и, конечно, никогда не полюблю…"
Ася оторвалась от письма и глянула в окно на зеленеющий тополь. "Асенька, все, что я скажу тебе сейчас, я хотел, я должен был сказать вчера. Но у меня не хватило мужества. Пусть я трус и прибегаю к бумаге, боясь объяснения с тобой с глазу на глаз. Ася, я люблю тебя и поэтому жестоко страдаю. Верь мне! Но мы должны расстаться. Да, должны! Пойми, для меня разлука с тобой - несчастье, не меньшее, чем для тебя. Я должен все объяснить. Меня пригласили в Ленинград. Ты хорошо понимаешь, что это значит для меня. Но в Ленинграде климат ужасный - он погубит тебя! И потом: хочу быть до конца честным перед тобой - я боюсь туберкулеза не потому, что боюсь физических страданий. Мои душевные муки сейчас, когда я пишу тебе эти строки, - куда сильнее! Нет! Я боюсь другого. Асенька, ты знаешь, что для меня нет жизни без театра. Ради него я готов пожертвовать всем, даже самым дорогим - любовью к женщине. С тобой я могу быть откровенным. Я не страдаю манией величия, но я не фарисей. Я буду, я стану большим артистом. Но если я заболею - все пропало. Мама тебе говорила - я с детства предрасположен к легочным заболеваниям. Да и что за семья: муж - жалкий актеришка и больная жена. Нет! Это не для нас.
Тебе надо долго и упорно лечиться. Я всегда буду помогать тебе… Но, Ася, я ничего еще не решил Решай ты! Как ты скажешь - так и будет! Я отдаю свою судьбу в твои руки. Независимо от того, что ты решишь, я и мама сделаем все от нас зависящее, чтобы ты могла лечиться. Я буду о тебе страшно тосковать. Но когда я вспоминаю переполненный зал и зрителей, которые слушают меня, сознание, что мой талант приносит столько радости людям, - несколько смиряет меня с той болью, которую я приношу не только тебе, но и себе. Еще раз прости меня. Решай, Ася! Знай - последнее слово за тобой! Завтра за ответом придет мама. Если ты остаешься со мной - я приду завтра вечером. Если нет, то нам не следует видеться - лишняя травма для обоих. И тогда послезавтра я лечу в Ленинград.
Всегда любящий тебя Юрий".
Ася дочитала письмо и кто-то, со стороны, ее голосом сказал: "Он так не мог". Заново перечитала, словно ровные, без помарок строчки могли ее обмануть. Мелькнула мысль: "Письмо написала мать, а он переписал. Нет, сам. Неужели сам?! "Завтра за ответом придет мама". Значит он даже за ответом не придет"… Внезапно заныли зубы, сдавило горло… Боль отошла постепенно, странное состояние - в ушах звон, в голове ни единой отчетливой мысли. Сидела на чердачной площадке, пока ее не позвали:
- Арсеньева, пора ложиться! Мертвый час.
"Мертвый час, а если для меня теперь вся жизнь - мертвая".
В палате, не раздеваясь, легла лицом к стене. Так весь день и пролежала, испытывая ощущение зыбкой пустоты вокруг.
…Шесть лет назад Ася возвращалась из туристской поездки по Алтаю. С вокзала, загоревшая, захлебываясь от впечатлений, она бежала домой. Хозяева (тетка снимала частную комнату) сообщили: тетка умерла от инфаркта. Пусть Ася не обижается, что ее не известили. Куда было посылать телеграмму-то? Жара. Пришлось поторопиться с похоронами.
Асю сразу же устроили в общежитие. Пришли подруги помочь собраться.
Уже на улице, не глядя ни на кого, Ася сказала:
- Я забыла одну вещь.
Вернулась проститься. Голый стол без скатерти. Обнаженная этажерка. Старенькое кресло, в котором тетка иногда засыпала. Обрывки бумаг и бечевок на полу…
Вот и сейчас у Аси на душе, как в той комнате - все вынесли, все куда-то ушло.
Пусто. Одни обрывки.
Ночью она подремала не более часу. Снотворное не подействовало. Нельзя заставить себя не думать - тут и лекарства бессильны. "Неужели конец всему?! Как жить без него?! Уж лучше бы я вместо Петровича… Что сейчас делает Юрий? Наверное, тоже мучается… У него талант, а у меня две каверночки. Он приносит людям радость, а я - горе. Не хочу быть камнем у него на шее. Но я могу вылечиться. А вдруг врачи мне говорят одно, а ему другое…"
И все же с рассветом, вопреки здравому смыслу, родилась робкая надежда - приедет Юрий и скажет, что все это придумала мать, а он не сможет так поступить. Ася гнала от себя эту мысль, стыдясь ее, но чем светлее становилось в палате, тем все чаще и чаще возвращалась к ней. И когда Варенька, еще в клинический час, с таинственным видом шепнула ей: "К вам пришли", у нее часто забилось сердце.
На скамейке под лестницей сидела Агния Борисовна. Сердце упало и покатилось. Не пришел!
У свекрови было какое-то пристыженное и в то же время заискивающее лицо. Ася старалась на нее не смотреть.
- Сейчас свидание не разрешают. Но здесь никто не увидит.
Ася молчала.
- Ну что же, Асенька?
- Скажите ему… он свободен.
Свекровь тяжело задышала.
- Ты написала ему?
- Нет. Так скажите.
- Не могу, Ася Он не поверит.
- Не поверит?!
- Да… Ты не представляешь, как он мучается, страдает. Ты напиши, у меня есть бумага и карандаш. Я взяла на тот случай, если тебя не позовут.
Ася написала: "Ты свободен. Я все понимаю. Прощаться не приходи. Ты прав: это излишняя трепка нервов. Я буду счастлива, если ты станешь большим артистом. Ася".
Свекровь, взглянув через плечо, всхлипнула.
- Ася, ты ангел! - Она схватила Асину руку и поцеловала ее.
- Не надо!
- Асенька, я буду навещать тебя каждый день. Если тебе трудно станет, я всегда… У меня ведь есть свои сбережения.
- Не надо, я получу по больничному. И потом… мне же здесь ничего не надо. Я вас только прошу… не приходите ко мне.
- Хорошо, хорошо. Как хочешь… Но если что, позвони.
- Да.
- До свиданья, детка. - Она поцеловала Асю в лоб. - Да благословит тебя бог.
Вернувшись в палату, Ася снова легла лицом к стене. В такой позе она лежала теперь целыми днями, притворяясь спящей. С нетерпением ждала ночи. Глотала снотворное и засыпала тяжелым сном. Мучали какие-то кошмары. То она пробиралась через обледенелый Ленинград, искала среди обломков мужа, то бродила по березовой роще: где-то там, за деревьями - Юрка. Видела мелькающий знакомый силуэт, бежала к нему, но деревья смыкались, преграждая путь. Просыпалась с холодным потом на лбу. Потом снотворное перестало действовать… Стоило ей только закрыть глаза, как она видела его крупное, с неправильными чертами лицо, такое характерное, ни на кого не похожее. Ощущала прикосновение его рук.
По вечерам ртутный столбик упорно лез вверх. Пусть. Это к лучшему: не надо вставать, не надо разговаривать, ходить в столовую.
В воскресенье, когда она лежала одна в палате, в дверях неожиданно появилась маленькая, приземистая фигура в белом халате.
- С чего это вы вдруг затемпературили? - спросила Александра Ивановна.
- Не знаю. У нас бывает.
- Вы плохо себя чувствуете?
- Обыкновенно.
- Я звонила к вам в школу. Обком союза обещает путевку.
- Да. Мне написали.
- А когда операция?
- О сроках пока еще не известно.
А ночью не выдержала: встала, накинула халат и тихонько пробралась на чердачную площадку. Присела на широкий низкий подоконник.
По черному стеклу текли дождевые капли. Ася прижалась горячей щекой к стеклу. Чьи-то тихие шаги заставили ее оглянуться.
- Ася, что с вами? - спросила Екатерина Тарасовна, садясь подле нее и беря ее руку в свои.
"Что им всем от меня надо?" - с досадой подумала она. И вдруг, как бросаются в холодную воду, очертя голову:
- Я разошлась с мужем!
Она не знала, зачем это сказала. Достала из кармана халата письмо и протянула его Екатерине Тарасовне.
- Прочтите это. Прочтите, - настойчиво повторила она тоном, заставившим Екатерину Тарасовну подчиниться.
Екатерина Тарасовна, не проронив ни слова, вернула письмо, обняла Асю за плечи и прижала к себе.
Ощутив щекой мягкое, теплое плечо, Ася расплакалась. Потом стихла.
За черными блестящими окнами лил дождь.
Тусклая электрическая лампочка освещала лестничную площадку, узкую дверь на чердак и двух женщин в больничных халатах, сидящих на подоконнике.
Снизу раздался голос Идола:
- Это еще что за хождение по ночам! Больные, идите спать! Завтра будет доложено вашему врачу.
Екатерина Тарасовна поднялась:
- Не стоит подводить Римму Дмитриевну.
Однажды в больницу явился весь класс.
В те пятнадцать минут (больше им не разрешили), пока Ася была с ребятами, все, что ее мучило, вдруг отошло на задний план. Ребята говорили наперебой. Молчал один Ренкевич.
- Как ты живешь, Лева? - спросила она.
Он покраснел:
- Нормально. Вам хоть немного лучше?
Сразу стало тихо. На нее, как в давние времена, смотрели сорок пар глаз.
- О да, конечно! - ощущая всю ненатуральность своего голоса, проговорила она.
- Вас скоро выпишут? - Люда Шарова оглянулась на ребят.
- Нет, это длинная песня.
Они о чем-то перешептывались.
Потом Ренкевич вытащил из внутреннего кармана пальто листок бумаги.
Люда Шарова пояснила:
- Лева посылал в газету "Медицинский работник" письмо, спрашивал, - она смешалась, - ну, в общем, про вашу болезнь.
"Кому-то все же я нужна".
Оставшись одна, Ася прочитала ответ на Левино письмо. Подпись доктора медицинских наук. Здесь она не раз слышала это имя. "Дорогой Лева, ваша учительница, если она будет упорно лечиться, - безусловно поправится. У нас в клинике была больная. Тоже учительница. Сейчас у нее нет и в помине туберкулеза. Сначала она работала в школе взрослых, а вот уже два года - в детской. Она воспитывает не только чужих детей, но и своих. Вы, Лева, решили посвятить свою жизнь медицине. Что же, это похвально! Но знайте: на этом пути терний больше, чем роз. Врач - это не профессия, а призвание. Вы спрашиваете, что главное для врача? Знание и диплом - дело наживное. Главное - любовь к человеку".
…Прилетела на самолете из района, где она учительствовала, Томка. Прилетела на четыре часа. И сразу с аэродрома, в сапогах, в брезентовом плаще, надетом поверх телогрейки, - заявилась в больницу.
Ася повела ее на скамейку в углу сквера. Томка, маленькая, глазастая, не обладала выдержкой Александры Ивановны, она плакала и ругалась. Юрий - растленный тип. Ася должна забыть его. Навсегда. Вычеркнуть из жизни. Ничего нет невозможного! Встретится еще хороший человек. Встретился же Петрович. Безумно его жаль. Конечно, он любил! Тут и сомнения нет. Слава богу - ходят по земле Петровичи! Об Агнии Борисовне нечего говорить. Материнство материнством - но ты будь человеком! Ну, на нее наплевать! Письмо от Юрия можно послать в "Комсомольскую правду". Ну, ладно, ладно. Это ее право. Только уж она, Томка, не стала бы молчать! А вот ребята молодцы! И у нее есть такой же парнишка. Профессор с мировым именем врать не станет. Надо лечиться. Конечно, обидно терять годы. Но что поделаешь! Сейчас все надо подчинить одному: поправиться, чтобы вернуться в школу.
Томка говорила прописные истины. Но как говорила! Ее слова успокаивали, будили надежду: не все потеряно.
Ася с нетерпением стала ждать операции. Но ей сказали: с операцией следует повременить. Надо подлечить бронхи и снять процесс в правом легком. Это хорошо, что достали путевку на юг. Морской воздух излечивает бронхи. Если там предложат операцию, конечно, нужно соглашаться.
Об этом своем последнем разговоре с врачом Ася не написала Томке. Зачем? Пусть верит.
…Через две недели, получив путевку в санаторий, Ася выписалась из больницы. Пришла за ней Александра Ивановна и увела к себе. Она же со старшим сыном сходила за Асиными вещами.
Уезжала Ася ночью, ни с кем не прощаясь. По ее просьбе Александра Ивановна утаила день отъезда.
Ася стояла в тамбуре вагона и смотрела с нежностью на маленькую квадратную фигурку.
Стал накрапывать дождь. Здание вокзала сияло огромными окнами. Спешили пассажиры. Все куда-то торопятся. Она подумала: "А я уже никуда не тороплюсь".
- В дождь уезжать - к счастью, - сказала Александра Ивановна.
Диктор объявил отправление.
- Спасибо вам за все, - Ася помахала рукой и прошла в вагон, к окну.
Освещенный перрон и на нем одинокая маленькая фигурка медленно уплывали назад.
В этот город она больше не вернется. Ей здесь делать нечего. А там - будь что будет! А, впрочем, стоит ли загадывать, когда она не знает, сколько ей еще осталось жить… месяцев… дней…
Часть вторая
Глава двенадцатая
Анна Георгиевна не уставала восхищаться яркостью красок в Крыму: слепящее солнце, необычайная голубизна высокого неба, белые здания дворцов-санаториев на фоне густо-зеленых парков. Но, конечно же, чудо из чудес - море! Перед восходом - смуглое, днем в море играет, дробясь и сверкая, тысяча солнц, а вечером море вбирает в себя все: и вечернюю зорю, и зеленую береговую оправу, и лиловые тени скал, и огни проходящих судов. Ночь на юге наступает внезапно - точно срывается с каменистых гор. И если ночь лунная, то глаз не оторвешь от дрожащей феерической дорожки на море. Было бы у Анны время, она часами бы сидела у моря, бродила в парке. Каких только нет деревьев на этой обетованной прибрежной полоске земли. Кажется сказочным земляничное дерево, не случайно прозванное курортницей-бесстыдницей, нежно-золотистые лохмотья коры позволяют любоваться гладким, земляничного цвета, голым телом дерева.
…И вот сейчас, ожидая главного врача санатория, Анна загляделась на глицинию, - удивительное зрелище! - цветущий водопад обрушивается с высокой стены, по серому камню спадают ярко-синие струи гроздьев глицинии.
- Любуетесь нашим благословенным краем? - услышала Анна голос и быстро обернулась.
- Да. Удивительная природа.
- Это вам не угрюмая Сибирь.
- Вы не знаете Сибири!
- Почему же вы уехали оттуда? Простите, спрашиваю не как главный врач, а так… Вы работали, насколько мне известно, в хорошей больнице.
- В этой больнице умер мой муж. У детей был длительный контакт. Ради детей я должна была уехать. Сами понимаете…
- У меня никогда не было детей.
Анна взглянула на женщину, сидящую за столом. Бледное лицо, нос с горбинкой. Тонкие губы слегка подкрашены. Сколько же ей лет? Сорок или пятьдесят?
- А что с вашими детьми?
"Она не из тех, кто каждому жалуется на свою судьбу", - подумала Анна. Ей еще в курортном управлении сказали: "Маргарита Казимировна Спаковская - волевая женщина, с таким главным врачом хорошо работать".
- Так что же? Серьезное что-нибудь? - повторила вопрос Маргарита Казимировна.
- У старшего ангина. У дочки нынче появился очажок. Я страшно за нее беспокоюсь.
- Надеюсь, ваши дети здесь окрепнут. Климат наш благотворно действует на самые тяжелейшие процессы.
Маргарита Казимировна встала и прошлась по кабинету. Анна слышала: за глаза Спаковскую называют Королевой Марго. Что-то величественное есть в ее осанке, в манере держать голову чуть запрокинув, в скупых округлых жестах. Она не идет, а несет себя.
Спаковская подошла к окну.
- Сначала я жалела, что у меня нет детей, - после паузы заговорила Спаковская. - Мой муж погиб на фронте. А теперь пришла к выводу - все к лучшему. Ущербно, когда дети растут без отца… У меня большая работа, для себя не остается времени. Моя личная жизнь - моя работа. Но, вероятно, это удел всех женщин, стоящих на так называемом руководящем посту. Двум богам не служат. Вы не согласны со мной?
- Наша современница служит трем богам: детям, мужу и обществу.
- Вы ее жалеете?
- Я ей сочувствую.
- Но если отнять у нее возможность служить обществу - она будет несчастлива, это значит отбросить ее на сто лет назад.
- Никуда не надо ее отбрасывать. Пусть только будет побольше ясель. И домовых кухонь. Я однажды подсчитала, сколько времени тратит женщина на всю эту домашнюю "музыку"… А впрочем это старая песня…
Анна встала.
- Ну, что ж, Анна Георгиевна. Сейчас я познакомлю вас с нашим хозяйством, а после пятиминутки пойдем в ваше отделение, - предложила Спаковская.
Выходя из кабинета, Спаковская взглянула на себя в зеркало: поправила докторскую шапочку из плотного белого шелка, одернула туго накрахмаленный халат.
Такие изящные туфли на высоких "шпильках" Анна надевала лишь в театр. "Молодчина "Королева"", - отметила про себя Анна.
Перехватив взгляд Анны, Спаковская сказала:
- Мой девиз: женщина до тех пор женщина, покуда она следит за собой. Перестанешь - сразу состаришься. Я не позволяю себе распускаться.
Анна взглянула на свои растоптанные босоножки и с грустью подумала: "Вовке надо каждый месяц покупать новые ботинки".
На крыльце Анна остановилась. С первых дней, когда она еще приезжала из Ялты устраиваться на работу, ее поразило обилие клумб в санатории: всюду цветы, цветы, цветы…
- У вас искусный садовод, - сказала Анна.
- Лучший на всем побережье! Я считаю - лечение больного начинается с ландшафтотерапии.
- Полностью согласна с вами, - горячо отозвалась Анна. - Меня всегда угнетала унылая обстановка в наших диспансерах и больницах.