Они прошли по асфальтированной дорожке, по обеим сторонам которой цвели фиолетовые ирисы. По широким ступеням поднялись к белому зданию и очутились в просторном вестибюле.
Спаковская приподняла пеструю портьеру и, пропустив вперед Анну, сказала:
- Вот наша столовая. Ну, как? Нравится?
Несколько минут Анна молча разглядывала большой зал. И тут великое множество цветов. Из зала через застекленные двери - выход на просторную веранду, с трех сторон затянутую тентом. По столбам и перилам вьется плющ, с южной стороны тент приподнят: цветущими террасами спускается берег, а там море - голубые просторы поднимаются ввысь, сразу и не различишь, где небо, а где море.
- Великолепно! - снова вырвалось у Анны.
Довольная улыбка мелькнула на лице Спаковской.
Из столовой они спустились к морю в аэрарий. И тут во всем - внимание к больным. Открытый солнцу и морю деревянный павильон, разделенный на кабины. Кровати заправлены покрывалами, над изголовьями - лампочки, можно читать лежа.
- Сервис складывается из пустяков, - проговорила Спаковская, показывая на деревянные полочки с вешалками. - Недавно я обследовала один санаторий. Там все кровати с заржавевшими спинками. Очень неопрятное зрелище. А почему? Да потому, что негде сушить полотенца, их сушат на спинках кроватей. Эти вешалки нам ровно ничего не стоили. Их сделали отдыхающие в часы трудотерапии. У нас все, кто могут, - занимаются трудом. Это прошу вас учесть. У нас хорошо оборудованная столярка. К сожалению, у меня нет времени сейчас вам ее показать: нам пора на пятиминутку.
Анна еще раз взглянула на море. По голубому зыбкому простору рассыпались лодки.
- Далеко же они заплывают, - заметила Анна.
- Это не наши, - решительно произнесла Спаковская.
Анна подавила улыбку. Они медленно стали подниматься по лестнице из каменных, выщербленных от времени плит.
- Скамейки тоже пустяки. Их сделали сами отдыхающие. Не всем же легко подниматься.
Спаковская тяжело дышала, но шла, не останавливаясь, постукивая высокими каблучками.
Анна все оглядывалась на море, забирающееся к самому небу.
На пятиминутке Анна с любопытством принялась разглядывать своих новых коллег. Седой, худощавый, с болезненным лицом старик - рентгенолог Григорий Наумович Вагнер. Ему даже говорить мешает одышка. Вероятно, астматик. Рядом со стариком - цветущая женщина. Она чем-то напоминает купчиху с полотен Кустодиева. Сколько на ней золота: серьги, золотые часы на золотом браслете, кольца чуть ли не на каждом пальце, медальон. Женщина заговорила:
- Между прочим, у Жанны Алексеевны пустует место на море, а я не могу для моей Черниковой добиться места на море.
- Почему вы своевременно мне об этом не доложили, Таисья Филимоновна? - Спаковская повернулась к "купчихе" и с явным неудовольствием добавила: - Учтите, у вас отпуск только через неделю. Прошу оставить чемоданное настроение.
- Между прочим, Сашу Черникову нельзя пускать к морю, она перебудоражит все мужское поголовье, - раздался голос из угла.
У Анны мелькнула беспокойная мысль: Вовка умчится к морю и забудет о Надюшке.
- Сергей Александрович, я, кажется, просила - без пошлостей, - повысила голос Спаковская.
- Пардон, ничьей целомудренности я не хотел оскорбить.
"Уж очень он бесцеремонен, этот начальник медицинской части", - подумала Анна. Встретившись с ним взглядом, она поспешно отвернулась, а потом, досадуя на свою поспешность, холодно глянула ему в глаза.
Он сидел, откинувшись на спинку кресла, положив ногу на ногу. Темные, тщательно зачесанные волосы открывают высокие залысины. Усы придают его лицу несколько фатоватый вид. Взгляд серых, глубоко посаженных глаз как бы говорил: "Угодно это вам или не угодно, но я вас вижу насквозь". И это почему-то раздражало Анну.
Она старалась не смотреть в его сторону, но всей кожей ощущала, что он наблюдает за ней.
Когда пятиминутка кончилась, Журов подошел к Анне.
- Курите? - он протянул ей сигареты.
- Нет.
- И конечно же, принципиально.
- Просто меня потешают эскулапы, которые, прочитав лекцию о вреде курения, торопятся закурить.
- Я так и полагал, врачу - да исцелися сам. Так?
- Если угодно - так!
Журов, улыбаясь, поглаживал усы. Анна обозлилась: "Идиотский разговор. Что ему, собственно, нужно?" Ее выручила Спаковская:
- Доктор Буранова, идемте - я вас представлю, - сказала "Королева".
Они вышли за ворота санатория.
- К сожалению, ваше отделение на отшибе. Это страшно неудобно. Но отказаться от этого здания я не могу: оно очень комфортабельно. Для особых больных есть все условия. Как видите, я вам выбрала лучший корпус.
Было столько поворотов, дорожек и тропинок, ныряющих в самшитовые заросли, что Анна сказала:
- В этом лабиринте можно заблудиться.
- Когда идете ко мне, держите курс на море.
Из-за кипарисов выглянуло двухэтажное белое здание. "Главное, - подумала Анна, - большие веранды на юг".
В вестибюле, превращенном в своеобразную комнату отдыха, Спаковская произнесла, показав на девушку с красной повязкой:
- Наши помощники - общественные дежурные. Дежурят все отдыхающие. Идемте в кабинет, познакомитесь с вашей сестрой.
Мария Николаевна понравилась Анне. Почти с нее ростом, круглолицая, преждевременно поседевшая.
- Наша лучшая сестра, - представила ее Спаковская.
- Давайте не будем, - грубовато оборвала "королеву" Мария Николаевна и, взяв со стола папки с историями болезни, спросила: - Ну что, начнем, пожалуй?
- А нельзя ли, чтобы с нами пошла врач, которая вела этих больных до меня, - обратилась Анна к Спаковской.
- Она на больничном. Кстати, Виктория Марковна врач молодой. Надеюсь, вы ей поможете.
- Да, безусловно.
Сестра сказала:
- Надо бы зайти к Харитоньеву. Он собирается жалобу писать.
- Опять?
- Как всегда.
- Идемте к нему.
На кровати, укрывшись одеялом до подбородка, лежал пожилой человек с крупным мясистым лицом и читал.
- Что же вас сегодня беспокоит? - спросила Спаковская.
Харитоньев заложил страницу закладкой, засунул книгу под подушку, снял очки и только тогда заговорил. Конечно, изжога, которая его совершенно замучила. Лечащему врачу говорить бесполезно. Диетсестре тоже. И вообще, он чувствует себя все хуже и хуже. Вчера он температурил. Чем это вызвано? За последние дни у него увеличилась селезенка. Пусть Мария Николаевна не улыбается. Кажется, ничего смешного он не сказал. А если его не хотят лечить, - пусть так и скажут.
Он говорил долго, подогревая себя жалобами.
- Пожалуйста, запишите, - Анна заглянула в историю болезни, - Никанора Васильевича ко мне на прием.
Но Харитоньев не унимался. Поговорив о бессоннице, принялся жаловаться на своего соседа: на редкость неприятная личность. Пусть его переведут в другую палату.
"Уж вряд ли неприятнее тебя", - подумала Анна и ту же мысль прочла на лице сестры.
- Вы же сами просили двухместную палату, - сказала Мария Николаевна.
- Я не с вами разговариваю, а с доктором, - оборвал ее Харитоньев. - Я, как персональный пенсионер, имею право на особые условия.
- У нас есть свободная койка в пятиместной. Только на северную сторону, - невозмутимо предложила Мария Николаевна.
Харитоньев заговорил, голос его срывался. Как это расценить? Он приехал отдыхать. Он не позволит обращаться с ним, как с мальчишкой. Он напишет в ЦК. Он сделает это не ради себя, а ради других, пусть хоть у других будет отдых полноценным.
Ни один мускул не дрогнул на лице Спаковской. Она позволила ему выкричаться и, когда он, наконец, замолчал, как ни в чем не бывало спросила:
- Никанор Васильевич, а когда же выступите перед отдыхающими? - И, обращаясь к Анне, пояснила: - Никанор Васильевич - удивительный рассказчик.
- Да, - пробормотала огорошенная столь резким переходом Анна.
Мария Николаевна пренебрежительно фыркнула.
В дверь заглянула санитарка.
- Маргариту Казимировну вызывают к телефону.
Все облегченно передохнули. Спаковская на минуту задержалась, договариваясь с Харитоньевым о его выступлении. Когда они вышли из палаты, Анна спросила:
- Он действительно интересный рассказчик?
- Заговорит всех до столбняка, - сказала Мария Николаевна.
- Зачем же…
- Мы договорились на той неделе, потом перенесем, а там у него и срок кончится, - Спаковская засмеялась.
"Это надо уметь", - не без иронии про себя отметила Анна.
Поговорив по телефону, Спаковская сообщила: приехали из курортного управления, придется обход продолжить без нее.
- Покажите мой кабинет, - предложила Анна сестре. - Я хотя бы мельком просмотрю истории болезни. Десяти еще нет.
Войдя в большую светлую комнату, свой кабинет, Анна удивилась:
- Ведь здесь же свободно разместились бы четыре кровати. Разве нет в корпусе более подходящей комнаты для кабинета?
- Есть.
- Вы мне ее покажите, - Анна заглянула в историю болезни и, удивленно приподняв густые брови, проговорила: - Ну и ну! Харитоньеву 73 года. Да он великолепно сохранился.
- А как же! Туберкулеза у него нет и в помине, а каждый год отдыхает здесь.
- Почему?
Мария Николаевна в ответ только пожала плечами.
- Я слышала ваш разговор с начмедом о курящих медиках. Но у меня… - она вытащила из кармана папиросу и подошла к окну: - хроническая болезнь.
- Вы были на фронте? - спросила Анна.
- Да. С первого дня до последнего. А вы?
- Была. Простите за назойливость. Нам вместе работать. У вас есть семья?
- Есть. Я воспитываю племянника. Собственно, это даже не племянник, а пасынок моей умершей сестры. Я его усыновила. Такой занятный хлопец.
"Значит, мужа у нее нет", - решила Анна.
- Я хочу вас предупредить, доктор: у меня характер неуживчивый.
- Между прочим, и у меня неуживчивый. От сестер я требую безукоризненного порядка в отделении и исполнительности.
- Спаковская тоже.
"Что она этим хотела сказать?" - подумала Анна и, взглянув на часы, встала. Пора на обход.
Поднимаясь по лестнице, услышала снизу голоса. Разговаривали в гладилке, расположенной под лестницей.
Молодой девичий голос произнес:
- Глянь-ка - новый врач.
- А толку, что новый, - голос был хриплый и принадлежал явно пожилой женщине, - нам от этого не легче. Прилетела какая-нибудь птичка-курортница почирикать.
Анна оглянулась на идущую позади нее сестру. Лицо Марии Николаевны было непроницаемо. На Анну сестра не смотрела.
Глава тринадцатая
Надюшка сказала:
- Мама, пойдем погуляем. Сегодня воскресенье. Ты обещала в воскресенье со мной погулять, - девочка подошла к раскладушке, на которой Анна устроилась с книгой, и, склонив круглую головку с косичками-хвостиками к плечу, заглянула в лицо матери.
- Ты видишь, что я легла отдохнуть. Я устала.
- Ну, тогда в гости, - тянула Надюшка, - а в гостях ведь ничего не делают.
- Иди играй! У тебя есть новая посуда: угощай кукол. Пусть они к тебе в гости придут.
- А можно взять печенья и конфеток?
Получив разрешение, Надюшка подтащила стул к буфету и оглянулась: мать лежала с закрытыми глазами. Натолкав в карманы печенья и конфет, Надюшка отправилась в свой угол. Оттуда донеслось: "Пожалуйста, раздевайтеся, сейчас будем чаи гонять. Я предпочитаю домашний торт, у покупного крем пахнет мылом". Изобразив реакцию гостей громким смехом, Надюшка испуганно оглянулась: "Вы извините, - сказала она, - но я попрошу потише - наши соседи спят".
Анна не спала. "Пойти в гости? Не к кому, - раздумывала она, - хотя я здесь почти что месяц. В моем возрасте друзей не легко заводить. Но раньше-то я умела и за неделю подружиться. Вероятно, людям со мной скучно", - вздохнула Анна. Собственно, она и не успела как следует познакомиться со своими коллегами. Отделение, где она работает, на отшибе. Как-то врач Вера Павловна пригласила ее на чашку чая, но разве у нее, Анны, есть время? Чуть ли не каждый день, после работы, накормив ребят, она отправлялась на автобусную остановку, потом около часу тряслась в душном автобусе. Она уже проклинала себя за непростительную глупость: распродать мебель…
В Ялте она шла в мебельный магазин (ее разбирала досада: ах, если бы деньги - все было бы значительно проще), потом возвращалась на пропахнувший бензином ялтинский пятачок автостанции и, пытаясь спастись от палящего солнца под газетой, стояла в очереди. Потом снова тряслась в автобусе. Однажды в Ялте на набережной, усталая, забрела в маленький темноватый магазинчик керамики. В этот день у нее не было ощущения пустоты поездки. В ее сумке лежали: зеленый баран, коричневая птица с радужным гребнем на изящно вытянутой головке, пятнистый олененок на неправдоподобно высоких растопыренных ножках.
Анна открыла глаза, глянула на веселые ситцевые занавески и подумала: вот у нее и новый дом (сто раз в душе Анна благодарила Спаковскую: если бы не она, так быстро квартиру не получить), и в нем хорошо. Правда, немного пустовато.
Теперь можно и гостей пригласить. Но кого?
Больше других Анна была расположена к Жанне Алексеевне. Знающий врач, как будто умна, доброжелательна. Только она всегда точно в скорлупе. Говорят, она очень погружена в семейные дела.
Вообще-то, кажется, симпатичный человек и Вера Павловна. Лечит несколько по старинке. Но добросовестна, чуть ли не до педантизма. В один из субботних вечеров Вера Павловна зашла к ней, Анне, за каким-то советом. Несмотря на немолодые годы, Вера Павловна всегда хорошо одета, держится прямо, на ногах старомодные лакированные туфли с пряжками и широким небольшим каблуком. Видимо, она не прочь вечерок была посидеть, но как назло в Вовку и Надюшку словно бес вселился: они с таким грохотом возились на веранде, что гостья поспешно засобиралась домой.
"Плохо, что с Марией Николаевной у нас контакта не получается", - в который раз пожалела Анна. - "Ну, а кто еще?" - спросила она себя. С Таисьей Филимоновной они встречались всего неделю на пятиминутке. Сейчас она в отпуске. Поговаривают, что ее на усовершенствование собираются посылать. "Только вряд ли ей это впрок. Может, я ошибаюсь!" - одернула себя Анна. Отчего родилась неприязнь? Оттого, что жеманна? Что увешана золотом? Не в этом дело. Как-то Таисья Филимоновна говорила о больном с нескрываемым раздражением. А если этот больной вроде Харитоньева… И все-таки она - купчиха. Сытая. Самодовольная.
Вспомнила Анна и двух молодых врачей. В больнице она дружила с молодежью. А тут молодежь держится особняком. Анна вздохнула.
- Мама, ты не спишь? - Надюшка подошла и потерлась шершавой, липкой от конфет щекой об Аннин локоть. - У тебя что-нибудь болит?
- Почему ты решила, что болит? - спросила Анна.
- А Григорий Наумович так вот подышит, - Надюшка открыла рот и громко подышала, - потом таблетку-лекарство в рот возьмет. Он сказал чего-то, я забыла, чтобы не болело.
- Ничего у меня не болит, - Анна притянула к себе круглую головку дочки и поцеловала ее в макушку.
- Я гостей провожу и полежу с тобой. Ладно?
"Он-то себя не бережет", - подумала Анна о Вагнере. Вот с кем обо всем можно поговорить.
Вовка, когда ему хотелось избавиться от Надюшки, подбрасывал сестренку Григорию Наумовичу.
Вчера Анна, злясь на Вовку, пошла за дочерью к Вагнеру. Надюшка спала, раскинувшись на диване. Григорий Наумович, сидя в кресле у окна, читал. В мрачноватой комнате книги на шкафах, на столе и на полу. Вагнер обрадовался приходу Анны. Засуетился. Усадил в свое кресло.
- Побудьте со мной. Прошу вас. Хотите послушать оперу? Что будете слушать? Могу предложить любую, на выбор. - Он смущенно потер рукой небритый подбородок.
Они слушали "Пиковую даму". За два часа не обмолвились ни единым словом. Ей не хотелось разговаривать. Поставив локти на подоконник и подперев щеки ладонями, она смотрела на море, забыв о хозяине дома. И он не мешал ей. Оказывается, с ним хорошо и помолчать.
Перед Анной сидел худощавый маленький старичок, бархатный воротник и бархатные лацканы несколько широковатого пиджака делали старичка старомодным. Седые волосы прикрывали непропорционально с туловищем большую голову. Коричневое высохшее лицо изборождено глубокими морщинами.
- Семен Николаевич Захаров? - спросила Анна.
Старичок молча наклонил голову.
- Итак, вы заболели впервые в 1905 году?
- Да. Видите, как я стар.
- Что послужило причиной заболевания?
- Я заболел в ссылке, в Нарыме.
- Какой у вас тогда был процесс?
- Понятия не имею, - Семен Николаевич покачал большой головой и развел сухонькие ручки, коричневые, как у святых на иконах. - Там даже фельдшера не было. Вы можете не поверить - меня вылечила бабка. Каким-то настоем трав, медвежьим салом. Я был молод. Страстно хотел жить. Молодой организм прекрасно справился. - Старик говорил, тяжело дыша. После каждой фразы - пауза.
- Когда возобновился процесс?
- В двадцатом.
- Лечились?
- Да. - Семен Николаевич глянул на Анну. - А вы знаете, кто меня спас?
- Кто?
- Владимир Ильич! Нас вызвали в Москву. Я был у Ильича… Меня выдал кашель… Ильич спросил… о моем здоровье. А потом дал распоряжение, и меня отправили в Крым. - Старик замолчал. Сидел неподвижно, полуприкрыв глаза, словно вспоминая.
Анна долго выслушивала и выстукивала его, поражаясь, чем дышит этот человек, Казалось, каждая клеточка организма изжила себя.
- Такую старую развалину, как я… трудно лечить, конечно… Но я должен… протянуть еще хотя бы год.
- О, мы еще поживем! И не один год.
- Мне надо год, - упрямо повторил старик. Словно это зависело от Анны: подарить ему этот год или не подарить. - Я должен закончить работу… Так я бы не согласился понапрасну занимать место… Лучше лечить молодого… Больше толку… Но без санатория мне не протянуть…
- Что вы пишете?
- Конечно, мемуары… Что пишут в моем возрасте?
- Неужели вы и сейчас ухитряетесь работать? Вас же четверо в палате.
- Я пишу в тихий час, когда все спят.
- В тихий час вам нужно отдыхать. И вообще, я бы хотела, чтобы вы в санатории не работали.
- Прошу вас, доктор… Я себя не перегружаю. Часок, два. Полстранички в день… Поверьте, если я хоть десяток строк напишу… я чувствую… еще живу… Мне осталось пустяки… одну главку…
Анна взглянула на руки, которые никак не хотели успокоиться.
- Не сегодня-завтра освободится палата на одного. В ней вам никто не будет мешать. Но с условием: работать только по утрам, за столом не засиживаться, в тихий час - отдыхать. Нарушите уговор - отберу бумагу. Договорились?
- Договорились.
Руки, успокоившись, легли на колени.
Закончив прием, Анна позвала сестру.
- Мария Николаевна, когда же дадут кровати?
- Мазуревич сказал - завтра.
- Я здесь почти месяц - и слышу это каждый день.
Мария Николаевна пожала плечами.