- Б… б… бумажный полтинник ваш! - пророчил юноша.
- Мой! - вдруг захныкал Пека.
И, видно, лошадиный бог внял его чистым слезам. Нежданно-негаданно неказистая пегая "двойка" не только обставила мою гнедую "тройку", но и показала хвост княжеской каурой "пятерке".
Кон Белон охнул и схватился за сердце.
- Тайфун! Что ты со мной делаешь? Уступил какому-то Урагану!..
- Обскакал! Обскакал! - ликовал Пека, впившись в пегого скакуна своими зелеными глазищами.
А мне мерещились болотные глаза его мамы. "Ах, Иван Иваныч, у нас юг!"
Трибуны стонали от восторга.
- Ты г… г… гений! - клялся Петушку юноша с рыжеватыми баками.
У нас на глазах он схватил Пеку за ручонку и пытался утащить вместе со счастливым билетом к заветной кассе. Опомнившийся князь ласково взял юношу за белоснежную грудь.
- Старик! Иди и в жокеи, в лицедеи, в святые апостолы, но не смущай младенца! Несчастный тотошник! Сгинь!
- Г… г… гуд бай!
Рыжеватые баки испарились.
- "Двойка", Пека, это перевернутая "пятерка"! - уверял счастливчика Константин Сергеич. - Полсбора наши! Петушок! Ты напоминаешь мне маленького Костика. Устроить тебя в школу для особо одаренных? А?
- Не!.. - мальчуган испуганно замотал головой.
Наш гений увлек его к окошечку кассы, совсем позабыв про меня.
- Граждане, пропустите! Товарищ кассирша, выдайте моему малышу… Сколько там положено за Урагана?
Очкастая дама за глубоким окошечком покачала головой:
- Не положено.
- То есть как? - свистяще прошептал Константин Сергеич. - Вы что - не узнаете?
- Узнаю, товарищ Белоневестинский.
- Так примите и дайте!
Дама беспомощно развела руками:
- Я что! Установка.
Тут к окошечку протиснулся я.
- Князь! Не будем мелочными! Пожалейте даму. Разве ей легко разглядеть из этой амбразуры? Может, ваш Ураган не пришел!
- Пришел… - дама вздохнула.
- Моя "двойка" всех обскакала! - клялся Пека.
- Обскакала, - согласилась очкастая дама. - Только в дороге облегчилась. Вон видите наш работник убирает совочком ее яблоки. Следовательно, живой вес вашей "двойки" стал меньше всех ее соперниц. Судьи не зачли.
- Ну погодите! - Кон Белон, позеленев, задыхался. - Я вам припомню эти яблоки! Я вам оформлю! Ж-жик!..
Пока художник рвал и метал, Пека куда-то исчез.
- Все снюхались! - не унимался Кон Белон. - Жокеи, тотошники, судьи!..
- Пожалейте эту лошадиную стрелочницу! - взмолился я. - Вы же, черт побери, мужчина!
- Верно! - опомнился добрый князь. - А где же Петушок? Пека! Пека!..
Петушок тут как тут. Под мышкой радужно переливается книжная новинка.
Князь поймал торчащее Пекино ухо.
- Стащил?
- Честное дошкольное! - обиделся Пека. - Дал книжной тете денежку, а она: "Деточка! Тащи билетик!" Вот я и…
- Слышите? - вдруг умилился Кон Белон. - Он всё-таки выиграл! Так поедем к моему знакомому виноделу. Обмоем Пекину - как ее там? - "Акулу-Барабулу"…
- У! Коварная рыбина! - говорю. - Но куда ей до Пекиной мамы!
11. У винодела и безалкогольщика
Прокаленному южным солнцем, морщинистому виноделу Макару Антоновичу под семьдесят, а румяному безалкогольщику Захару Семеновичу под пятьдесят. Друзья сидели в беседке, увитой плетьми винограда десяти сортов. Тут вам и "Лидия", и "Дамские пальчики" и бог знает что! Пили из крохотных мензурок, запивали стаканами с "Белой Невестой".
- А ты знаешь, Захар Семеныч, шо такое русская женщина? - Макар Антоныч неторопливо поднял палец.
- Постой! Екатерина Вторая тоже русская… - сыпанул скороговоркой Захар Семеныч.
- Царица-то она русская, а принцесса немецкая, - невозмутимо заверил друга старый винодел. - Ну, какая она Катерина? И не выговоришь натощак: София-Августа-Федерика Ангальт-Цербтская! Ясно? Сам читал. "Я, говорит, культурная, я, говорит, ученая, я, говорит, просвещенная!" А знаешь, как правила Россией эта чужедальняя дамочка? Пугачу голову отрубила, славну Запорожську Сич разорила, вража маты! - И вдруг затянул старый раздумчиво, протяжно:
Ой, лэтила бомба од Чорного моря,
Та сэрэд Сичи впала.
Хочь пропалы запорожци,
Та не пропала их слава! Х
И пришли деды моих дедов сюда, к синему морю. И стали Россию от турка стерегти. А сунулся сюда Гитлер с танками и ерапланами - тут его и жиганули! И с гор, и с моря. А Наполеон - тот до нас не дошел…
- Нет, ты лучше скажи, - перебил приятеля румяный Захар Семеныч, - что такое по-французски шваль?..
- Ох, молодежь! - Макар Антоныч развел руками. - Ну… шваль.
Ничего ты не понимаешь! Шваль - это дохлая Конина. Когда Кутузов бил французов…
- Шваль - это шваль, - упорствовал медлительный винодел.
Они так спорили, что не заметили и нас, и наш новый "Запорожец", отдыхавший под столетним тополем, к лысеющим веткам которого прилипла ядовито-зеленая омела.
- Друзья мои! - не выдержал князь Кон Белон. - Я вас помирю. Шваль - это по-французски лошадь. И совсем не дохлая. А что касается женщин…
- И все-то вы, Константин Сергеич, знаете! - усмехнулся шустрый безалкогольщик. - Посмотришь на вашу интеллигентную сорочку - сразу видно: талант!
- Не талант, - говорю, - а гений. Его даже кони признают. А Европа не знает!
- Еще узнает! - Свободный художник завладел полупустым графинчиком. - Я видел изнанку войны. Служил в похоронной команде. И вот под Веной в альпийском замке встретили удивительного старика. На его холстах пылали африканские краски. - Он понизил голос: - Сын миссионера и личный друг папы римского!..
Я понимающе переглянулся с виноделом и безалкогольщиком.
- Не верите? - князь Кон Белон молча достал из бумажника пожелтевший фотоснимок.
На снимке рядом с седым бородачом в кожаных шортах стоял долговязый солдатик с дымящимся котелком.
- Узнаете? Я его подкармливал, а он меня просвещал. Его памяти я посвящу свою "Мадонну"!
- Это какую? - спрашиваю. - Белоневестинскую или белогорскую?
- Обе! - утешил меня гений. - Главное - искать!
- Ты сам - редкая находка! - Лукавый безалкогольщик потрепал князя по узкому плечу.
- Находка! - Медлительный винодел сорвал возле самого уха князя румяную гроздь и приподнял над открытым ртом. - Зараз же придумай небывалое название для моего вина. И наклеечку…
Свободный художник со скорбным видом слил содержимое обеих мензурок в стакан и залпом выпил.
- Друзья мои! Драгоценные Макары Захарычи! Осточертели мне эти наклейки… Но для вас… Тш-ш! - Он запустил тонкие пальцы в свою гриву, прочесав ее до самого сверкающего пятачка на макушке. - Так… так… Из белой пены - ж-жик! Зеленая головка… А над нею - радужные блики, блики…
- А название?
Свободная рука князя сама потянулась за самой крупной гроздью:
- "Поцелуй солнца"! - прошептал он. - А?
- Ох, молодежь! - Винодел потер ладони. - Это то, шо нам надо.
- Никаких поцелуев! - Неожиданно для себя я гулко вздохнул. - Они водят вас за нос… А вы: поцелуй! Солнце!
- Нарисуйте Кудряша! - подумав, предложил Пека. - С жирной денежкой в зубах!
Свободный художник поморщился.
- Ты бы, Захар, лучше рассказал, как сам вышел в международные зятья! - добродушно поддел приятеля Макар Антоныч.
- Что рассказывать! - отмахнулся смущенный Захар Семеныч. - Война. В Венгрии мы стояли. Моря нет, а тополя, как у нас. Есть такой виноградный городок Кечкемет. По-нашему - Козочкин город. Ну, дело молодое. Влюбился. Илонкой ее звали. Потом меня тяжело ранило. Очнулся в России. Ну… вот и все.
- Ох, молодежь! Не крути! - лукаво погрозил ему длинный винодел. А шо было через восемнадцать лет?
- Ну, пришло письмо… - Щеки безалкогольщика стали ярче красных маков. - А в письме фотокарточка, а на фотокарточке девушка. Вроде Илонки и вроде нет. Нос, понимаете, картошкой…
- Твой! - не сдержался Макар Антоныч.
- Мой… - подтвердил Захар Семеныч и сыпанул автоматной очередью: - А звать ее Катицей. По-нашему - Катюшей. Мать пишет: "Замуж нашу Катицу выдаю, на свадьбу приглашаю". Что делать? Хотел я заколоть хрячка да махнуть в Кечкемет. А моя Ася не пускает. Скоро сорок девять, а ревнует, как в девятнадцать. В войну маленечко в девках засиделась…
- Как? Не пускает даже на свадьбу? - возмутился князь.
- Говорит: "Колоть коли, а ехать не моги!" Вот так, братцы. - Безалкогольщик обхватил руками редеющие волосы. - Что, думаю, дочке на свадьбу послать? Виноград у них свой, вино свое, сало свое. И послал я моей Катице белое свадебное платье с казацкими узорами…
- Никаких узоров! - вдруг решительно заявил Кон Белон. - Я вас напишу! Пошлем мой… то есть ваш портрет! Европа должна меня знать!..
А винодел, покачивая седой головой, запел про казацкую любовь:
Ой, да сидит твоя сиза голубонька
Да край синего моря,
Край синего моря.
Ох да, и умывается сиза голубонька
Да морскою водою,
Морской водою.
Ах да, и утирается сиза голубонька
Да русою, ой, косою…
- Не надо! - умоляю старика. - К чему эти косы? Их теперь разве что общественные инспекторы носят. Отрезать их надо, отрезать!..
12. Белоневестинский ищет
Мы спустились по замшелым ступенькам в подземную прохладу. В полутьме каменного погреба громоздились пузатенькие бочонки. Они напоминали откормленных боровов разного калибра. Только вместо пятачка краник. И не хрюкали.
- Сказка! Миф! - ахнул Белоневестинский. - Не хватает, собственно, Радия Звонцова. Вот кто меня сделал человеком! Вместе искали, вместе хлопнули дверью училища… - Князь забылся, облокотившись на крайний бочонок. - Искать! Шедевры создаются в беспамятстве! Ж-жик! Радий клялся: "Ты гениальнее меня!" Почему же одним не везет, а другим?.. Он-то… Захочет - вознесет, захочет - ж-жик! А я… Приезжает - философствуем в "Золотом якоре". "Радий! - говорю. - Круши серость! Ты же радиоактивный критик! Помоги, вытащи!.." А он: "Костик! Жди. Ты… ты… нет слов! Ты самородок!"
Пека многозначительно ковырнул в носу:
- И мама говорит: "Он самородок, да не золотой!"
- Что твоя мама понимает? Откуда ей знать, что в экстазе я пишу не кистью, а чем? Ну чем? О нравы! О, Белая Невеста!.. Даже диковатая Лилия… Я задыхаюсь…
Свободный художник изогнулся, стал на колени и невинно припал к красноватому шлангу, как к материнскому соску.
- Дывысь: зовсим дитына! - покачал головой Макар Антоныч.
- Только свою культурную сорочку не закапайте! - заботливо предостерег Захар Семеныч.
- Тише, папаши! - говорю. - Шедевры создаются в беспамятстве. Он ищет… творит…
Гений что-то страстно мычал и сосал, сосал хмельной шланг, опутавший бездонный бочонок.
- Ма… ма… Ма-ка-ры Го-но-ра-рычи! Го-но-ра-ры Заха-ры-чи! Хочу в Европу! Украду Ли-лию! Сделаю из нее Ма… Ма… "Ма-дон-ну". Клянусь… Ж-жик! Возь-му-у…
Тут я оттащил вдохновенно мычащего художника от винного соска. На завлекательной сорочке расползлись свежие сочные пятна.
- Аминь!..
Вдруг в чуть притворенных дверях что-то оглушительно тявкнуло. Оглядываюсь: знакомая косматая морда.
- Кудряш! Кудряш! Она подослала? - спрашиваю. - Нет у меня жирных денег. Нет! А? И ты хочешь творить?..
А Кудряш, глядя мне в глаза, так жалостливо руку мою лижет, что и сказать нельзя.
13. Кудряш и Милованов
Никуда я из нашей с Пекой комнатушки не ушел. Совсем уж собрался, да Петушок не пустил. Как уцепился и в плач. Раиса Павловна побледнела, потом покраснела, а потом, гляжу, так извинительно улыбнулась:
- Иван Иваныч, не травмируйте детскую душу. Лучше заколите моего кабанчика.
Заколол, а у самого душа кипит.
- Иван Иваныч, умоляю: уважьте, покоптите…
- А как же! Уважаю, - говорю, - Пеку.
Сидим мы с Петушком в саду, коптим под трухлявой грушей этот злосчастный окорок. Дым глаза ест. Вдруг видим: синяя фуражка через штакетник в сад скаканула. И сразу лай, крик.
Подбегаем: а наш Кудряш и товарищ Милованов по траве в обнимку катаются. И такие горячие у них объятия.
- Кудряш! На место! - кричу.
Еле оттащили мы с Пекой его за лохматый хвост.
А новый участковый отряхивается и цедит сквозь зубы:
- Ваш кобель?
Я, сжав до хруста пальцы, спокойно объясняю:
- Кобель-то Раисы Павловны, а вот вы, товарищ Милованов, как сюда попали? Почему, извиняюсь, на штакетнике клок вашего обмундирования болтается?
А Кудряш из-за моей спины: "Гав!.. Гав!.."
Будто подтверждает, как свидетель и отчасти потерпевший.
Нахмурил свои дремучие брови товарищ Милованов, а глазки-буравчики так и сверлят.
- Пса, - говорит, - немедленно на цепь, а кого я в вашем саду преследовал - начальству будет известно.
Повернулся так независимо и зашагал к калитке, придерживая ладонью не то кобуру, не то дырку в форменных брюках.
- Дядь Милованов!
Гляжу: Петушок за ним. А в руке клочок синий, тот, со штакетника.
- Вот! Забыли!
- Я ничего не забываю! - И сунул он тот клочок в карман своих пострадавших брюк. - Так матери и передай.
Только он калиткой хлопнул, а из окна - сонное розовеющее лицо Раисы Павловны:
- Что за шум? Снова Кудряш?
- К нему, - поясняю, - гость со свисточком пожаловал. Прямо через штакетник…
А белоневестинская мадонна будто не слышит. Сладко потянулась:
- Так что вы там коптите?
- Небо, - говорю.
А Пека из сада как закричит:
- Дядь Ван Ваныч! Он окорок стащил!
Мать потемнела:
- Кто? Кудряш?
И я озлился:
- Нет, - говорю, - Милаш!
Подбегаем, а окорок не коптится, а шипит на огне: Петушок побрызгал бензинчиком чадящие головешки.
Ветчина получилась поджаристая.
14. Во сне и наяву
А мне не до ветчины. Только прилягу - снится: синяя фуражка через штакетник скачет. Какой там штакетник! В окно лезет. А навстречу - красная шапочка. Просыпаюсь в испарине.
- Пека! - говорю. - Крышка! Хотел сердце подлечить - на голову начинаю хромать. Снится красная шапочка с синей фуражкой…
Пека подумал, ковырнул в носу:
- К аварии!
Вздыхаю:
- Везет, Петушок, не нам, а князю Кону Белону!..
Сдержал князь клятву. Выкрал, как горец в старину, диковатую Лилию прямо из "Золотого якоря", увез на перевал, в совхоз "Красный виноградарь". В трехнедельную творческую командировку. Малюет свои гениальные щиты, сочиняет винные и не винные афоризмы. Пишет с Лилии "Мадонну".
- Ох, любовь! - говорю. - Бедняга Лилия хоть отдохнет от доброты твоей мамы. А тут мучайся, ночей не спи, страдай! А из-за кого?..
- И моего Буратино забрал! Честное дошкольное!..
Нет, Петушок меня не понял. И стал я, как тот призрак из кинофильма "Гамлет", бродить полутемным приморским парком.
Сяду на одну из скамеек, которые администрация парка - не зря денежки получает! - по наброскам Белоневестинского окрасила в радужный цвет. Но даже эта небывалая радуга меня не веселит.
Мимо, перешептываясь, парочки проходят, а которые понахальнее - сядут в обнимку на соседней скамейке и целуются вовсю. На Толстой косе маяк своим одним глазом ехидно подмигивает, будто издевается над Иваном Шурыгиным. Зачем, дурак, приехал? Зачем?
Откинулся я на спинку радужной скамейки. А рядом дерево, что кору с себя сбрасывает, как купальный костюм, словом, "бесстыдница" листьями шелестит:
- Шалопай… Губошлеп…
И разом вроде не стало бесстыжего дерева, а передо мной ослепительная хозяйка в коротеньком платье на бретельках. На голове светлый стожок аккуратно уложен. Ушки розовые, а под ними будто золотые капли на ниточках поблескивают. Потом вдруг на вершине того стожка красная шапочка появилась.
- Иван Иваныч! Что за дикие сцены? Вы не понимаете современных шуток! - И со вздохом поправила под красной шапочкой кончики своих мокрых химических волос. - Человеку негде жить! Человеку надо помочь! Почему вы так очерствели? У меня прекрасная веранда. Рисуйте! - И сует мне краски гения. - Столько света!
- Какой свет? - кричу. - Там же плющ все опутал!
- Не желаете? - И властно тычет рукой, что царица Екатерина. - В будку! К Кудряшу!
Вместо того чтобы, не ругаясь, послать ее на планету Венеру, я покорно становлюсь на четвереньки и чешу к будке. И чую: вроде сзади у меня хвост повиливает.
Только хочу юркнуть в эту проклятую будку, а из нее вместо морды Кудряша смотрят на меня из-под дремучих бровей знакомые глазки-буравчики. А в зубах - жирная денежка. Что за чертовщина! Я - назад. А меня за ногу - цап-царап!
- Не хватайте за пятку! - кричу. - Я вам не Раиса Павловна. Куда смотрит милиция?!
И просыпаюсь в холодном поту на радужной скамейке. Хорошо, что в приморском парке ни души. Даже постового не видать. А то ведь я во сне кричал во всю глотку. Могли и вправду подумать, что я не в своем виде.
Брр! Зябко. Не то от сырого ветерка, не то от дурацкого сна. Встал, зашагал к особнячку Раисы Павловны, а сам собачью дрожь унять не могу. Впотьмах бывший женский монастырь белеет. Ох, уж этот Чудотворный тупик!
Подхожу к дому: все окна темные. Обе калитки на запоре. Перемахнул по-солдатски через штакетник. Дернул за ручку одной веранды - на засове. И другая. Ой, люди-человеки!..
А Кудряш из будки даже голоса не подает. Может, и вправду там уже кто другой квартирует? Крадусь тихонечко к Пекиному окну. Гляжу: форточка раскрыта. Слава богу! Встал на цыпочки:
- Петушок! - шепчу. - Голубчик! Открой окошко…
Не слышит.
Что делать? У водосточной трубы кадка с зацветшей водой. Опрокинул я эту кадку на клумбу Раисы Павловны, полил ее увядающие цветочки, Вскакиваю на дно кадки:
- Пека! Отвори!..
Спит.
Наконец я ухитрился: вместе с рукой и голову в форточку просунул. Вот-вот до нижнего шпингалета дотянусь…
И в эту решающую минуту вдруг меня кто-то как огреет пониже спины. Хочу оглянуться - не могу: голова в форточке застряла. Я так, я сяк. Эх, неприкаянная твоя душа!..
Сыплются на меня удары, будто озимые яблоки-каменюки. Хочу отбиться ногами - черта с два! Может, монашки с того света забавляются?
Наконец вытащил голову, чуть не свернув себе шею. Оглядываюсь, остервенелый до крайности. И кого же, думаете, вижу? Замахнулась на меня из-за штакетника белая невеста со сверкающими глазами. В руке - оторванная планка. Хорошо еще, что с яростью выдрала: гвоздь в заборе остался.
- Ворюга!..
Ну да, ее голос. Раньше молча лупцевала, а теперь, видать, маленько струхнула, голосом себя подбадривает.
А я не знаю - плакать или смеяться.
- Нина! - кричу. - За что?