- Должность выматывает. Я знал одного старпома - в тридцать, как лунь. В Мурманске девица в кино дедушкой его назвала. Вспылил "дедушка"… Однако пойдемте к Волошину - время…
Волошин отпустил замполита, остался наедине с Ушаковым. Чувствовалась взаимная неловкость. Волошин спросил о Куприянове:
- Кажется, вы с ним быстро сошлись?
- Он мне понравился…
- Понравился - не понравился. - Волошин по-своему принял вызов. - Человек - не конфетка и не пиджак. Я с Куприяновым еще не плавал. Плавал он с Мухиным. Потом его послали в академию. Окончил с отличием. Академия Ленина, как вам известно, дает капитальное образование.
- Она дает военно-политическое образование.
- Для моряков есть свой профиль.
- Мне говорили, что политработники овладевают также управлением корабля?
- Во всяком случае, стремятся, хотя их не особенно неволят. - Волошин прошелся по комнате - восемь шагов туда, восемь обратно. Под его подошвами мягко поскрипывала хлорвиниловая пленка. - Мне нужен политработник. - Задержался, поставил в рядок стулья; проверил линию, скосив глаз, и только тогда, как бы собравшись с мыслями, ответил, будто на экзамене: - Нам не нужен политработник, который управляет лодкой, нам нужен специалист по управлению… душами. - Резко повторил, словно заканчивая спор с кем-то третьим: - Пусть управляет душами. Я сам сумею справиться с кораблем. У меня есть старший помощник, помощники… - Волошин досадно отмахнулся окупавшей на лоб пряди, произнес с повышенной обстоятельностью: - Политработа - это профессия, особо сложная профессия. Подчеркиваю двумя жирными линиями, - сделал жест. - Не всякому удается стать квалифицированным политработником, легче стать штурманом, командиром, механиком. При настойчивом желании можно любого обучить этим специальностям, а вот политическая деятельность - профессия другого рода. Если применить слово "творческая", возможно, и творческая. Талант нужен, емкий и гибкий талант, и весьма разносторонний…
Мысли Волошина показались Дмитрию Ильичу интересными, а все же из упрямства не хотелось сразу сдаваться, поддакивать.
- Вы, как я догадался, все же не особо высокого мнения о комиссарском умении управлять кораблем.
- Смотря какой комиссар.
- У вас был опыт, Владимир Владимирович? - спросил более мягко Ушаков, боясь оборвать ниточку сближения.
- Видите ли, Дмитрий Ильич, - Волошин не сразу произнес его имя и отчество, а как бы в ответ на такое же обращение к нему, - есть области, ну, скажем, запретные. К ним относятся разговоры о взаимоотношениях командира и его заместителя по политической части. Чтобы не было недомолвок, отвечу: я за институт замполитов. Мне - и лично, и как командиру - замполит необходим. Я не представляю себе, как бы я оторопел, если бы вдруг оказался без него.
- Это пока служебное. А личное?
- Личное? Да, с кем-то по душам хочется поговорить. С кем-то посоветоваться в труднейшую минуту. Кто наиболее близкий человек? Комиссар. Конечно, разрешаю заранее оговориться, толковый комиссар. Человек чтобы был хороший. Партийный, умный, порядочный. Мне только однажды не повезло. Вспоминать не хочется…
- Вспомните.
- Вы сразу на карандаш!
- Ну и что же? - Ушаков посмотрел просительно. Волошин согласился.
- Был у меня замполитом некто… Хотя фамилия ни к чему… Называли его почему-то все ласково - Петя. За глаза, конечно. На год младше меня. Петя считал себя разъединственным представителем партии, первым и последним. Гонору было на сто Петров. Кто-то убедил его получить право на управление кораблем. Получил - ладно, дело твое, но зачем управлять лезешь?
- У него же есть права?
- Права - одно, а управлять - другое. Тысячи нюансов возникают при управлении. Окончательное решение - производное от обширного комплекса технического, эмоционального, научного. Никакие инструкции всего не сумеют предусмотреть. Мозг командира превращается в радиолокатор, в гидролокатор, в эхоледомер, в вычислительную навигационную автоматику. Решение должно прийти в доли секунды. Решение безапелляционное, от которого зависит жизнь и смерть. Если в черепе обычно вращаются, ну, сколько там, пятнадцать миллиардов шариков, то в такие минуты их, вероятно, вдвое больше. "Не мешай, не мешай!" Вот и отпалил я этакие слова Петечке, а он…
- Что же он?
- Ничего. На корабле промолчал, а когда ошвартовались, портфелик под мышку и застучал каблуками по разным инстанциям. Решил доказать…
- Удалось?
- К моему счастью, нет! Член Военного совета у нас деликатный, умный, с кондачка не решает. Командующий - тоже. Пожурили моего Петю, а он - в бутылку. В прямом смысле. Закладывать стал. А тут еще семейные неприятности. Не хотелось мне его топить, отозвался о нем удовлетворительно. Все же увели его от меня, а потом прилетал сам Максимов, уволили. Приходил Петя прощаться, расчувствовался: "Мне с вами было хорошо, Волошин". Ему хорошо, а нам плохо. Флот не вдовий дом - кому хорошо, кому плохо. Вопрос один: нужен ты или не нужен флоту? Умеешь или не умеешь? Полезен или бесполезен? А просто хорошей, жизни на травке ищи, как козлик…
Ушаков смотрел на него внимательно и по-доброму. Волошин наблюдал за ним из угла комнаты, куда доходила коричневая штапельная штора, закрывавшая не окно, а карту на глухой стене.
- Смотрите на меня и думаете - не Петечка ли? - с улыбкой спросил Ушаков.
- Нет, - Волошин не особенно смутился. - Хочу спросить вас: не боитесь?
- А почему надо бояться?
- Вы ходили на подлодках?
- Немного. На дизельных. Был на учебных торпедных стрельбах. Даже выходил через торпедный аппарат. Конечно, в учебном центре. Осваивал водолазный костюм. Сидел в декомпрессионной камере.
- Одного "заряжали" в аппарат?
- Нет, троих.
- Хорошо. А в войну?
- Был на Черноморском. Совсем юнцом. На сторожевиках, "охотниках", с морской пехотой. Молодость толкала всюду, в любую дырку. Получил и осколком, черепок чуть-чуть не раскололи. Но у матросов, сами знаете, чуть-чуть не считается.
- Последствий от ранения не было?
- Опасения? Выдержу или не выдержу? Выдержу, Волошин. Я психически подготовился к любому сроку.
- То есть? - Волошин присел.
- Хочу побыть месяц-другой с настоящими людьми, с нашими моряками… - Ушакову не хотелось подробно делиться своей заветной мыслью. - Ходил на "щуке", к Босфору. Ничего не потопили за три недели. Лодка потом стала гвардейской, а командир ее ныне контр-адмирал, - назвал фамилию, Волошин кивнул: адмирал был известный.
И Волошин подобрел к Ушакову.
- Полгоры с моих плеч, - сказал он. - Откровенно говоря, затея с вами мне не особенно нравилась. Мы все - туда нам и дорога, а тащить в океаны невинного человека… У вас и награды есть?
- Четыре ордена и медали…
- Планки прицепите. Надели военную форму, положено и регалии носить. Это одно мое замечание. Других претензий не имею. Еще раз посоветуйтесь с нашим врачом и готовьтесь.
Вошел Куприянов.
- Ну как? - спросил он с порога.
- Чуть не загрыз до смерти, - сказал Волошин.
- Прекрасно. Вижу, сошлись. - Куприянов опустился на стул. - Если уж откровенно, побаивался. Пускал к вам Дмитрия Ильича, переживал. Думал, поцапаются, и все.
- Ну-ну, вы уж слишком откровенно, Василий Семенович, - сказал Волошин, - не все нужно выкладывать.
- Иногда все же не мешает быть дипломатом? - спросил Ушаков.
- Мое против меня! - Волошин улыбнулся. - Какие дела?
Куприянов достал из портфеля бумаги.
- График сеансов политической радиоинформации. Я рассчитал…
- Потом. - Волошин недвусмысленно остановил его. - А это вам зачем понадобилось? - указал взглядом на книжку.
- Как же! Автор-то В. В. Волошин.
- Стоит вам забивать голову? - Волошин все же был доволен. - Скучно, никаких эмоций.
- Почему? Есть. - Куприянов открыл книгу. - Вот здесь написано, что во все периоды разочарований и поражений вы не переставали верить, что великая твердыня Севера должна в конце концов пасть перед настойчивостью человеческой воли.
- У вас были разочарования во время первых арктических походов? - Ушаков механически вытащил блокнот.
- Не у меня. У одного из наших предшественников. Я привожу в своей книге позитивную мысль о настойчивости человеческой воли, ее окончательной победе, несмотря на могущество Арктики, где все шансы против исследователя, где хранители тайн обладают неисчерпаемым количеством козырей, которые они предъявляют смельчакам, дерзнувшим вступить с ними в игру. Можно согласиться, жизнь там собачья, но работа достойна настоящего человека. И наша работа достойна мужчин! Вот так и заряжайте, Куприянов! Имейте в виду, наша команда должна быть веселой, если хотите, озорной. Никаких дурных мыслей! Пойдем, пройдем, вернемся! Теперь о графике сеансов… Это скучно для вас, Дмитрий Ильич. Сплошная техника…
Ушаков откланялся.
15
Время похода приближалось. Ждали командующего флотом.
Пока в часы досуга можно было сразиться в шахматы с главстаршиной Яшкулем, перекинуться парой фраз со Снежилиным или Донцовым - они для Ушакова были теперь старыми знакомыми. В кубрике жили команды двух лодок. Часть людей, судя по пустым койкам, находилась на дежурствах. Остальные весьма неразговорчивые. О чем угодно - пожалуйста, только не о службе.
Каждый занимался своим делом. Куприянов заканчивал обход семей офицеров, записывая на магнитофон голоса жен и детей. Доктор Хомяков зазывал к себе и похваливался то набором хирургических инструментов, то коробкой с какими-то редкими антибиотиками и нетерпеливо поджидал с катером командующего особый пакет из Академии медицинских наук, заинтересованной в его научной работе. Стучко-Стучковский перемежал свою деятельность шахматным матчем с товарищем по училищу, который служил на другой подводной лодке.
Команда вела себя бодро. Обычные шуточки, розыгрыш, а то и "малу кучу" затеют, чтобы в любую минуту рассыпаться как ни в чем не бывало. Старшины не бродили окаянными тенями. Они умели поддерживать стиль корабля - без понуканий, крепкословия, на уровне сознательной дисциплины.
Молодой боцман Четвертаков не носил боцманских усов, не обладал хриплым басом, не прокалывал ухо для серебряной серьги и не снился матросам в виде рогатого чудища. Он не был похож на боцманов верхних палуб, хозяев швабры, дресвы и мела, фанатично отдавших себя в жертву шаровой краске. У боцмана атомной лодки много других, боевых забот. Он наряду со всеми кончал спецкурсы, и его стриженая рыжеватая голова хранила бездну всяких секретов. Боцман был опытным рулевым, и вахтенный офицер мог на него положиться.
Ребята, краснощекие, с заиндевевшими ресницами, загружали корабль. Когда вспыхивало северное сияние, все приобретало феерический вид. Север моряков не пугал, а возбуждал. Его динамичные краски и трепет всполохов были выше всяких подделок.
Погрузка завершалась.
Еще Пири признавал только ту хорошо организованную арктическую экспедицию, где запасы и снаряжение находятся на первом месте.
Любой романист прошлого проглотил бы слюнки, просматривая ведомости запасов современного подводного корабля, рассчитанных на долгую отрешенность от цивилизованного мира.
Если дизельная лодка должна назначать "рандеву" с заправочным танкером или судами снабжения, то атомные предоставлены самим себе: подводный остров имеет все для своих робинзонов.
Подвозили и опускали через торпедопогрузочный люк муку, вермишель, макароны, крупу, мясо, замороженную птицу, консервы, масло, сыр, сахар, жестянки с сухарями, с сельдью. Балыки и икра, спирт, картофель в свежем и сухом виде, морковь, лук, приправочные травы, лимоны и апельсины, сухие вина Грузии и Мысхако, чернослив, урюк, сушеные яблоки и свежие - крепкие зеленоватые "симиренко", кофе, чай, лавровый лист, перец и многое другое, что в земных условиях привычно, как воздух, а в отрыве от складов и магазинов, вдали от берегов, в океанских глубинах - что и говорить: все должно быть продумано и подсчитано, ничто не забыто.
Жизненные запасы надо уложить, используя все - от морозильных камер до кладовых. Размеры подводного ракетоносца все же ограничены, так как провиант - только частица комплекса. Надо погрузить аварийные комплекты арктического снаряжения, оружие, складные портативные сани, надувные лодки и плоты, водолазное снаряжение, противопожарные и газовые маски, полупроводниковые рации и все другое…
Ракетный отсек - сложное хозяйство со штатом опытных операторов, владеющих счетно-решающими устройствами, приборами проверки ракеты, ее бортовых систем. В любой момент ракеты могли бы покинуть из-под воды свои гнезда и переложить рули на атаку.
Ракеты находились в ведении командира боевой части Василия Акулова. Внешне - это скромный, застенчивый человек с приятными чертами лица. Как и большинство офицеров подводного флота, Акулов невысокого роста и, пожалуй, со стороны мог показаться хрупким.
Акулов стремился стать военным и стал им. Препятствия не остановили его. Он из Рязанской области, из захолустного района. Мальчик не мог ездить на курорты, отдыхать в "Артеке", и любовь к морю пришла к нему от книг и умных романтических фильмов. И вдруг в районной многотиражке появилось объявление о наборе в Ленинградское нахимовское училище. Двадцать ребят ринулись туда за своей судьбой. Из них только двое - Акулов и его дружок Трофимов - попали в нахимовское, окончили его и поступили в высшее военно-морское училище. Их послали на Северный флот, на дизель-аккумуляторные подводные лодки. Два похода в Атлантику, учеба - и Акулова перевели на подводный ракетоносец.
Ракеты, выпущенные залпом на инспекторском смотре, попали в цель. А стреляли из-под воды. Акулова заметили, наградили. Не орденом, нет! Обычным охотничьим дробовиком шестнадцатого калибра.
Зато процедура награждения проходила в День флота в базовой бухте. Балтийский визитный крейсер, окрашенный нежно-сиреневой краской. Отличившихся вызвали на его борт. Североморцы-подводники в парадных мундирах ждали своего боевого главкома. Молодые офицеры в войну были детьми. А теперь им доверяли запасы взрывчатки, способной испепелить полмира.
Сигнальщики следили за пирсом.
Отлив как бы приподнял берег. Табунок диких уток колыхался на чернильной воде. На юте - стол, на нем подарки и стопа грамот. Не только сигнальщики, но и строй офицеров увидели отошедший от пирса катер. Тот катер, на котором вчера главком принимал парад кораблей.
Катер достиг положенного расстояния. Горнист заиграл захождение. Оркестр - встречный марш. Главком первым перенес ногу с борта катера на нижнюю площадку трапа и быстро, не прикасаясь к поручням, поднялся наверх. За главкомом с такой же обязывающей быстротой поднимались адмиралы. Их колеблющиеся при движении плеч погоны вспыхивали, как звенья кованой золотой цепи, а белые верхи фуражек с красивой канителью празднично дополняли краски расцвеченного флагами крейсера с его надраенными медяшками и палубами.
Главком был доволен. Заканчивался не только сложный процесс ломки устоявшихся представлений, психологии - был создан флот нового качества. Термоядерный век вступил в свои права. Со стапелей сходили боевые корабли новых проектов. Отряхиваясь, как фантастические морские животные, всплывали многоэтажные субмарины. Атомная энергия проникла внутрь их, из разрушительной силы превратилась в энергию движения, ракеты получили пусковые подводные площадки, вырос корпус офицеров иного качества.
Офицеры знали главкома не только как своего высшего начальника, они знали его по истории великой войны.
Главком был растроган. Он чувствовал доверие и ту молодую любовь, которую заслуживают не только по должности. Главком видел не одного Акулова - он ему прежде всех бросился в глаза своей юношеской восторженностью, - он видел представителей того поколения, которое не только храбро, но и умело разделит со своими отцами любые ратные труды. На них, на этих офицеров, можно положиться, они независимы от старых влияний, не отягощены предрассудками.
Флот строился, строился с невероятным расходованием сил. Надо было не только не отстать, надо было перегнать… Сознание людей, прежде всего флотских, подвергалось испытаниям. Психологическая ломка была не менее сложной, когда оснащалась доктрина, опять-таки новая, потребовавшая денег и денег и, конечно, напряжения изобретательской и технической мысли. Раздвигался диапазон обычных представлений, рушились иллюзии, и, если бы не подхватили крепкие руки, неизвестно, что угрожало бы - бег на месте или прозябание. Многое, естественно, решалось за кулисами, охранялась тайна превращений, главный постановщик ставил отнюдь не комедию на сцене истории, драматические положения следовали одно за другим, нависала трагедия века…
- Наша деятельность - слагаемое большой суммы, - считал Куприянов, - но никто из нас не призван играть роли только статистов. Человек, порученный нам, должен все понимать, и тогда ему легче отвечать, и он не побоится трудов и лишений. Каждый член нашей команды обязан представить свое место не только у своего механизма. От отцов - к детям. И не просто эстафета. Это не примитив, не бег по кругу, угода зрителю не учитывается. Традиции - это кровь отцов. - Куприянов был взволнован и строг. Его лицо стало жестоким, исчезла мягкость черт и жестов. - Помните беседу с гидроакустиками? Отцы наших матросов были у высот Севастополя и стен Сталинграда, у Балатона и в Берлине, на Шпрее и Дунае… В походе мы расскажем, как все было там, где кровью решалось… Будете в библиотеке, подберите материалы географического плана, все, вплоть до Миклухо-Маклая, японских и американских мемуаров о войне на Тихом океане, Джека Лондона, всякие там Соломоновы острова, атоллы, Жюля Верна о капитане Немо, Васко да Гама, Колумба, Магеллана, Кука, Пири. По Африке, может быть, отыщите Стенли, Ливингстона. Отчеты гидрографических экспедиций я попросил у адмирала Топоркова. О Витусе Беринге, по истории Аляски, данные по течениям, не атласы, а путешественников, ученых. Про Австралию что-нибудь, о кенгуру, о Саргассовом… - Куприянов попросил ознакомиться со списком. Затем легонечко потянул к себе бумажку, спрятал. - Не откладывайте в долгий ящик.
В библиотеке подбирала книги милая белокурая женщина с тихим голосом и плавными движениями рук.
- Мы сами упакуем книги и отправим в политотдел. - Она пояснила: - Мой муж Акулов. - Перебрала книги, подняла глаза тургеневской барышни. - Весь земной шар… Вы писали в одном из очерков, что у нас добрые лица? - Она подала на прощание руку и сказала, не дождавшись ответа: - Все же вы не увидите кенгуру.
- Я расскажу о кенгуру…
- Только в другой раз напишите, что у нас бывают и печальные лица.