Промерзший до костей, Дмитрий Ильич добрался до своей койки и залез под одеяло. Грохотало море, казалось, где-то близко проносятся поезда. Из репродуктора струился невероятно далекий, будто из другой галактики, голос Козловского.
Дмитрий Ильич искал связей с оставленным миром, где десятилетиями утрясались взаимоотношения, культура, вкусы. Он обращался к тем, кто прошел впереди. Что думали они?
"Позади лежало то, что мы именуем цивилизованным миром, ставшим для нас теперь совершенно бесполезным. Впереди простиралась безжизненная пустыня, через которую я должен пробить с е б е дорогу для достижения м о е й заветной цели".
Первооткрыватель подчеркивал свой эгоцентризм. Он строил планы с расчетом сохранить с в о и силы и с а м о м у ступить на полюс. С этой целью он рассчитывал смены упряжек, постепенно отсеивал белокожих, оставляя только эскимосов. И наконец один, именно он, "мистер Вест", должен был воткнуть древко флага в заветную точку.
"Позади меня лежало все, что может быть близко и дорого человеческому сердцу: семья, друзья, дом и все те ассоциации и интересы, которые связывают человека с себе подобными. Впереди меня лежала моя мечта, конечная цель неотразимого импульса, гнавшего меня в течение двадцати трех лет вперед, заставляющая меня снова и снова вступать в бой с застывшей преградой великого Севера".
Все же велик человек цели!
Фанатическая одержимость привела к признанию. Сколько таких же остались в безвестности, хотя жили в той же стране, с таким же правом мечтать, стремиться и достигать!
"Рузвельт" плыл мимо арктического кладбища у бухты Мельвиля, где погибли шотландские китобои. Экипаж "Северной звезды" командора Саундерса искал Франклина. Корабль экспедиции Хола назывался "Поларис".
Теперь "Поларис" стал символом смерти. Шестнадцать ракет с ядерными боеголовками на каждой субмарине…
Козловский не пел. Уже захлебывался от восторга комментатор хоккейного матча, пытавшийся взбудоражить планету куском твердой резины величиной с банку из-под ваксы.
Двадцатилетний парень рассказывал о своей экспедиции на ледяной щит Гренландии:
"Каждый из нас, четырнадцати участников, в тайниках души готовился к проверке своих личных качеств, к упорной борьбе, к лишениям и опасностям. И все это выпало на нашу долю. Мы всегда вели себя вполне непринужденно, и нам не стоило никаких усилий ладить между собой. Это тем более удивительно, что и по темпераменту, и по вкусам мы, в сущности, не имели ничего общего".
Ушаков тревожно заснул.
И это были его последние два часа на суше, в Юганге.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Командующий флотом прибыл в Югангу в двенадцать часов и, проведя на базе весь день, в полночь спустился к пирсу, где стояла лодка Волошина.
Вслед за ним в лодку прошли член Военного совета, заместитель командующего, бывший командир соединения подводных подлодок и два адмирала из Москвы.
Как и положено, никого из членов семей не было: ни жен, ни отцов, ни детей.
Пока начальство ходило из отсека в отсек, оставшиеся на пирсе постукивали каблуками, согревая озябшие ноги, дули на пальцы. Разговаривали мало, темы иссякли, да и губы смерзались.
Присутствие командующего не только придавало вес заданию, но и заставляло непосредственных исполнителей нервничать, проверять неоднократно проверенное, ждать всякого и тем самым лишать себя радости, которую начальство хотело доставить им своим посещением.
Все с облегчением вздохнут, когда кончатся формальности, иссякнут наставления и после тривиального "больше воды под килем" лодка отвалит от пирса.
Пока все протекало благополучно. Командующий остался доволен подготовкой, внешним видом людей, их настроением. Обычно молчаливый и замкнутый, сегодня он находил нужные и теплые слова для одного, другого, третьего. Его далеко не сентиментальное сердце тронули молодые сосредоточенные лица, как бы успокаивающие своего командующего. Момент был напряженный.
Командующий внимательно выслушал рапорт Лезгинцева, протянул ему руку. По долгу службы он знал все о Лезгинцеве и поэтому счел своей обязанностью повидать его и рассеять свои опасения.
На мостике комфлота полуобнял Волошина и, чтобы не выдать своей слабости, торопливо сошел на пирс, оправился от волнения, и потеплевшее при прощании лицо его стало строже и неприятней.
Скалистые берега круто падали в море.
Волошинская лодка внешне напоминала одно из безобидных морских животных. Кит? Голубой кинвал? Нет, пожалуй, касатка. Приподнятый обрезанный нос, притопленный хвост и бородавчатые наросты на черном, будто кожей покрытом теле.
Сверху - положенные по правилам белые якорные огни, один на корме, другой на носу. Дополнительные швартовые концы убраны. Теперь лодка стоит, связанная с берегом всего двумя стальными тросами, накинутыми на металлические палы. О, как это мало и, кажется, ненадежно для такой громады!
На мостике - старший помощник Гневушев. На носу и корме - швартовые команды, с той и с другой стороны по четыре матроса с офицером. Матросы в таких же альпаковых куртках, как и их командиры, только имеют отличительную примету - оранжевые спасательные пояса, словно латы, прикрывающие грудь.
На пирсе - всего один человек, последний и первый из команды "Касатки", Волошин. Командующий дает напутственные указания, пожалуй, это просто теплые слова человека человеку. Оба внутренне взволнованы и потому напряжены. Ни тот, ни другой не открывают своих чувств: они военные, и внешние проявления их чувств скупы.
- Желаю счастливого плавания, командир! - командующий крепко пожал руку. Секундная пауза - обнял Волошина.
- Прошу разрешения начать движение, товарищ командующий!
- Добро!
- Есть! - Волошин поворачивается и поднимается вверх по сходне. Его походка увалиста, на нем яловые сапоги, меховые штаны, альпаковка с белым воротником, каракулевая шапка.
Поднявшись на мостик, Волошин скомандовал:
- Старпом, убрать сходню, отдать швартовы!
- Есть! - Гневушев репетовал по электромегафону: - В носу, убрать сходню! - Голос его усилен и слышен далеко - на полкилометра в окружности.
Матросы, находящиеся на пирсе, берутся за поручни и стаскивают сходню с корабля. Слышится скрип валика. Звуки особенно отчетливы.
Проследив за сходней, старпом дает один короткий свисток: "Отдать носовой конец!" - и, развернувшись в сторону кормы, два коротких свистка. Носовая и кормовая швартовые команды быстро втягивают стальные концы на борт подводной лодки, оставляя их на палубе, и выстраиваются лицом к пирсу.
Старпом наклоняется к микрофону, командует:
- Выключить якорные и включить ходовые огни! Записать в вахтенный журнал: снялись со швартовов, выключены якорные, включены ходовые огни, хода и курсы переменные.
Лодка медленно отходит кормой от пирса. На мостике - командир, старпом. Появляется могучая фигура штурмана. Забурлили винты.
Все оставшиеся продолжали молча глядеть вслед удалявшейся лодке. Зеленый огонек скрылся, появился красный. Кильватерный бурун изменил свою форму, с шумом встретились две волны, разбились друг о друга, чешуйчато сверкая, покатились к берегу.
- Верхнюю палубу к погружению приготовить! - Волошин отдает приказание самым обыденным, спокойным голосом, чуть повернувшись к Гневушеву, поджидавшему именно эту привычную и необходимую в данном положении команду.
Повторение отданной команды происходит уже не голосом, а свистками, как бывает при хорошо слаженной корабельной службе. После третьего короткого свистка, вылетевшего вместе с клубом пара из крепко сжатых губ Гневушева, матросы рассыпаются по палубе и принимаются убирать швартовые концы на вьюшки, похожие на огромные шпульки.
После того как убраны концы и задраены все лючки на палубах, от командиров швартовых команд поступают четкие доклады на мостик о готовности носовых и кормовых надстроек к погружению.
- Все вниз! - командует Гневушев.
Дробный стук каблуков по металлическим листам надстройки. Команда быстро проходит в двери рубки.. Люди поднимаются по трапу к единственному теперь отверстию, ведущему вниз, - рубочному люку - и исчезают.
- Разрешите объявить боевую тревогу, товарищ командир? - спрашивает Гневушев.
Волошин кивает и продолжает стоять в той же позе, наблюдая за обстановкой.
И снова нажатие тангеты микрофона - прямо ладонью, рукавицей: "Внизу! Боевая тревога!"
На мостике слышен густой, слегка вибрирующий, с басовитыми оттенками звук ревуна. С того момента, как затухли последние звуки сигнала и в лодке все заняли места по боевой тревоге, начался сложный маневр выхода из бухты, законно именуемой на морском языке плаванием в узкости.
Лодка попала в тень скалистых высот, ее очертания размылись, и, наконец, кормовой гакабортный огонь как бы послал прощальный лучик в сторону оставшихся на пирсе и скрылся за мысом.
- Сколько раз провожаем, а привыкнуть не могу, - сказал член Военного совета с грустной улыбкой.
Командующий добро взглянул на него, поглядел на своего заместителя, пытавшегося сохранять во всех случаях жизни непроницаемое лицо, на командира подразделения, посапывающего пустой трубкой, и пошел ровным, устойчивым шагом. Все подтянулись, выпрямились, как бы "взяли ножку", и каждому стало привычней и легче.
В салоне был приготовлен чай. Командующий сидел рядом с одним из приехавших из Москвы адмиралов и с досадой выслушивал его розовые предположения о выполнении задания. Хотя к походу готовились давно, все же нельзя искушать судьбу и раньше времени праздновать победу. Если плавание подо льдами было не ново, то проход через пролив Беринга зимой осуществлялся впервые. Одни верили, другие категорически отвергали возможность зимнего форсирования мелководного, замерзающего пролива. Отдушина в Тихий океан была ненадежная, и легче всего было бы отказаться и не рисковать.
Были приняты меры с целью обезопасить жизнь людей и сохранить первоклассный подводный корабль, предусмотрены сотни случайностей. Однако успех будет зависеть прежде всего от командира корабля. Командующий верил Волошину, и не потому, что тот писал книги и защищал диссертацию. Будучи сам человеком высокой организации и твердой воли, командующий ценил эти качества в своих офицерах. Современная техника молниеносно и безошибочно решала задачи лишь в том случае, если ею правильно распоряжались. В любую минуту роботы могли отомстить. Их надо держать в узде, управлять умелой и крепкой рукою. Это выполнял экипаж. А командир стоял над всем. Ему должны были беспрекословно верить.
- Пройдут Берингом, а за Командорами можете спокойно перевернуть подушку прохладной стороной, - продолжал адмирал. - Я уверен, Волошин пробьет окошечко, пробьет…
2
По обеим сторонам извилистой губы поднимались похожие на гигантские шлемы голые холмы, покрытые у своих подошв толстой корой грязного ноздреватого льда. Перепады между высотами и расщелины были затянуты языкастыми потеками ледничков, спускающихся к морю и образующих нестойкий береговой припай, постоянно разламываемый водой и ветрами. Казалось, нет ничего скучнее и безотраднее подобного пустынного и угрюмого пейзажа, и все же эта природа возбуждала неясные томления, приводила к какому-то высшему оцепенению всего организма, приятному и в то же время тягостному.
Атомный корабль устойчиво шел в надводном положении, властно взрезывая и разваливая тупым носом зыбкую поверхность воды, оставляя за собой снежисто-лохматый кильватерный след. Среди белесых всполохов северного сияния твердо висела Большая Медведица, признанный небесный шеф Арктики, а молодой месяц игриво купался в подогретых светом облаках на самом изломе горизонта.
Мимо проплывали береговые огоньки, помогавшие мореплавателям. Хотелось подольше наблюдать эти звездочки, зажженные руками людей; дальше ничего не будет, ни одного светлячка. Не будет Большой Медведицы, созвездия своего детства, не будет гранитов, не будет и моря. Останется ограниченный мир, зажатый с боков, сверху и снизу, сплющенный в стальную трубу субмарины.
Находившийся на мостике по разрешению командира Дмитрий Ильич поймал себя на столь неказистой мысли, поежился.
- Поднимите капюшон, - посоветовал Гневушев. - Пронизывает с непривычки. Мерзлый ветерок.
На мостике находились Волошин и Куприянов. Ушаков видел их со спины.
Чувствовалось приближение открытого моря. Волна стала круче и говорливее. Бесшумное движение лодки с ее скрытыми в глубине двигателями невольно заставляло вслушиваться в голос волн. На Севере они сухо шелестят и, пробегая мимо, рокочут. Падая и догоняя, как бы разговаривают гребешки. Пусть посмеются знатоки, но Дмитрий Ильич убедился - волны разговаривают в разных морях по-своему. И по цвету они разные. Когда попадаешь в границу смешения Баренцева и Карского морей, разница особенно заметна. Баренцево держит зеленоватые, светло-стальные оттенки; Карское - черные, густых тонов, мрачные, будто предупреждающие об опасности, - Арктика.
И небо изменчиво по цвету, что иногда помогает мореплавателям. Над льдами обычно белесое, вылинявшее, тусклое до бесконечности. Чтобы обнаружить разводье, следует искать его прежде всего на небе. Чуткая арктическая атмосфера отражает чистую воду такими же голубовато-зеленоватыми озерами, рефракция множит их, колышет линию горизонта, и штурманы, ведущие исчисление, осторожны, не особенно доверяют видимому и даже пеленгам.
По правому борту прошло световое ожерелье огней. Гавань с отвесными скалами, обращенными к морю, самой природой приспособлена для стоянок кораблей с любой осадкой.
Обменялись сигналами. Вперед вышел эскаэр, военный корабль нового типа, с мощными радиолокационными установками, быстрым ходом, вооруженный по последнему слову техники. Эскаэр будет сопровождать их до точки погружения.
- Последний берег. - Куприянов проследил за удаляющимися огоньками, пока их не проглотили скалы.
- Первой боевой смене заступить! - распорядился Волошин.
И Гневушев, выслушав приказ, наклонился к микрофону и передал команду в центральный пост, откуда она молниеносно, по радиотрансляционной сети, поступит во все уголки корабля.
Старпом по-прежнему стоял рядом с командиром. Они ни о чем постороннем не говорили, не обменивались репликами, не шутили. Их общение ограничивалось теми командами, которые подавал Волошин и которые неизменно повторял старший помощник, распоряжаясь от его имени.
Для гражданского человека в таком поведении двух старших офицеров было что-то странное, и Дмитрий Ильич, хотя и знал многое из корабельной службы, все же невольно удивлялся такому порядку, понимая, что в нем, вероятно, скрыта определенная необходимость.
Вот и теперь ему представилась картина жизни в лодке после поступившего сверху приказа. Если по боевой тревоге на том или ином посту стояли три человека, теперь на вахте остается один. Он получает указания старшего и уполномочен следить и отвечать за порученное ему дело, будь то нагрузки, давление пара, угол сектора обзора и все прочее, чему несть числа. На приведение в действие приказания потребуется немногим больше десяти минут.
В центральной, будто по отдельным ручейкам, стекутся доклады из всех истоков, сольются в одно, и стоящий на вахте "бог центрального поста" Лезгинцев сообщит оттуда о заступлении смены.
По динамику солидно прозвучал голос Лезгинцева:
- На мостике! На подводной лодке первая боевая смена заступила на вахту!
Теперь все пока остаются на своих постах. Никто не уходит на отдых. Все так же, как и прежде, ждут следующей команды, которая после доклада старпома исходит от командира:
- От мест по боевой тревоге отойти! Разрешается выход наверх по десять человек.
Идет нормальное надводное плавание. Две трети свободны, часть из них могут выйти наверх, покурить, посмотреть на небо, вдохнуть последний разочек свежий воздух. Лодку ведет по первой смене Гневушев, а Лезгинцев, сдав вахту вахтенному инженеру-механику, поднимается на мостик в альпаковке и мерлушковой шапке.
Нос лодки наклонился, принял высокую волну и развалил ее надвое. Волна поднялась шумно, свирепо омыла упругий корпус и швырнула горсти колких иголок, больно ударивших по лицу.
Бурун расходился пышным хвостом. Мощные винты увеличили обороты.
Идя как можно дольше в надводном положении, Волошин как бы встряхивал людей морем и проверял укладку и принайтовленность многочисленных грузов.
- Скоро будем погружаться, - сказал Куприянов.
Они сошли вниз по трапу вертикальной шахты и очутились в тепле центрального поста.
Здесь была сосредоточена вся система управления движением, дифферентовкой, рулями, прокладкой курса, погружением и всплытием. Здесь установлены телеэкраны, эхоледомеры, машинный телеграф, микрофоны радиотрансляции и многое другое.
Куприянов повел Ушакова в носовой торпедный отсек.
В отсеке они остановились на металлической площадке, у торпедных аппаратов.
Внизу, у приборов, с группой матросов беседовал главный старшина.
- Как у вас? - спросил Куприянов после доклада ему вахтенного первого отсека.
- Скис только один, Трофименко, товарищ капитан второго ранга! - главстаршина указал на запасную койку, где лежал явно страдающий от качки матрос.
Куприянов соскользнул вниз.
Трофименко, лежавший лицом к переборке, повернулся и хотел встать.
Куприянов присел на корточки, притронулся рукой ко лбу матроса.
- Сильно потеете, товарищ Трофименко. Всегда так?
- Всегда, товарищ капитан второго ранга. Мутит, подкатывает… Как перейдем в подводное… - Трофименко вяло поднялся, оперся о торпеду спиной, глубоко вздохнул.
- Вы не были в дальних, Трофименко?
- Впервые…
- Готовились?
- Вместе со всеми, товарищ капитан второго ранга.
- Вы откуда?
- Из Переяславля-Хмельницкого.
- А вы, Амиров?
- Я из Оренбургской, товарищ капитан второго ранга.
- А точнее?
- Из Илекского района. Село Чесноковка. Не бывали у нас, случаем?
- Я-то не бывал, а вот Пугачев, вероятно, проехал там на сером коне. И Пушкин, возможно…
В отсеке оказались люди из Воронежской, Ярославской областей, был один чуваш - Емельянов, осетин из Ардона, не закончивший пединститут аварец из аула Ведено.
- На корабле люди шестнадцати национальностей, - похвалился Куприянов.
- Почти Вавилонская башня! - У аварца были острые белые зубы и узкий лоб.
- Там смешались языки, - поправил товарища чуваш, - перестали понимать друг друга. При чем тут Вавилонская башня?
Непринужденный разговор продолжался в том же духе.
Вряд ли замполит встречался с этими людьми впервые. Тогда с какой целью он расспрашивает их? Или специально для Ушакова? Возможно, гостю не было известно, что главстаршина Амиров из села Чесноковки, а другой - из Переяславля-Хмельницкого, и он попутно выясняет и эти сведения.