Стучко-Стучковский лукаво подморгнул наблюдавшему за ними Ушакову. Волошин приказал вахтенному офицеру подать вахтенный журнал и сделал в нем запись широты и долготы… "Место определено по взятию высот трех светил, - перечислил их, - полученное место принять за исходное для дальнейшего счисления".
Стальной ствол перископа возвращался в свое гнездо. Лодка погружалась. Мовсесян доложил сведения по связи. Командование прислало "добро".
"Касатка" направилась к подводным воротам двух океанов, чтобы впервые в истории флотов всего мира рискнуть пройти наглухо скованный пролив, разделяющий главные континенты.
11
После отбоя, отрадно прозвучавшего по радиотрансляционной сети, Ушаков оставил центральный пост и направился в кают-компанию. Напряжение, связанное с подвсплытием, передалось и ему. Подъем сменился усталостью. Ноги будто развинтились.
В кают-компании были сменившиеся с вахты офицеры. Исмаилов и Кисловский пили кофе, другие заправлялись поплотнее. Старпом молчаливо солонцевался твердой воблой. Но самое большое наслаждение испытывал доктор, уединившийся с запотевшей бутылкой "сильванера". Свою суточную норму в пятьдесят граммов сухого вина он предусмотрительно объединил в нечто весомое. И теперь все только слюнки глотали, искоса наблюдая за ним.
- Если в настроении, предлагаю промочить горло. - Хомяков королевским жестом пригласил Дмитрия Ильича.
- Ваше великодушие, Виталий Юльевич, меня трогает до глубины души, - Ушаков крестообразно сложил руки на груди, поклонился.
- Располагайте полубокалом. Обещаю твердо - не доведу вас до положения риз…
- Шикарно! Точь-в-точь в Букингемском дворце, - хмуро съязвил Гневушев и старательно собрал остатки от воблы в тарелку. - Мне бы с устатку, товарищ доктор?
- Нет! Неразумно. - Доктор отодвинул бутылку.
- Четыре часа пролетели как одна минута, - сказал Ушаков.
- Какие четыре часа? - переспросил доктор, занявшийся шуточными препирательствами со старпомом.
- Последней вахты.
- А-а… - Доктор отреагировал слабо. - Вы были в центральном?
- Да.
- Потому и пролетели. А я торчал внизу, по боевой, в своей клетке. За это время пришлось наложить одну повязку. Вахтенный турбинист сорвал кожу на пальце гаечным ключом. - Доктор отпил глоток вина, причмокнул влажными, красиво очерченными губами. - Продукт земли и солнца, чего мы надолго будем лишены.
- На некоторых лодках возят родную землю.
- В пакете из целлофана. Ерунда. Придумано сентиментальными береговиками. - Доктор говорил небрежно, не повышая голоса, упрекая тех, кто пытается заставить человека, исполняющего необычные функции, задумываться, искривлять свою психику и тем самым мешать выполнению долга. - Если подводник или пилот на сверхскоростной машине начнет забивать себе голову тем, что может с ним произойти, беды не оберешься. Земля в пакете, ладанка с пеплом на груди, а раньше крестики материнского благословения, иконки Николая Мирликийского - покровителя моряков. Здесь своя планета, - утверждал он более энергично, - сгусток коварства и мудрости всего человечества. Предельно изощренная механика. И она в руках твердых и умелых! Никакого размагничивающего слюнтяйства, а тем более страха, абсолютная уверенность в конечном достижении цели. Вы заметили, как настроены матросы и офицеры? Они работают, а не психоанализируют. Отними у них занятость - и неизвестно, что получится. Пока они делают - они верят себе, технике, товарищу, командиру. Их автогеном не отделишь друг от друга… Никто не проходил Беринг зимой. Ну и что? От ворот поворот? Прикажи им переложить рули на Югангу - затоскуют. У них появился азарт. Хорошо или плохо? Не знаю. Хотя я всегда стою за горячую кровь, а не за рыбью жижицу…
Вино приобретало особые запахи и вкус. Светлые гроздья, коричневая лоза, подвявшие мягкие листья, стук мотыги по каменистой почве, девушки со смуглыми икрами, прогретые солнцем шляпы из тонковаляного руна…
Прочный корпус лодки подрагивал. Слышался ритмичный, устойчивый гуд. На переборке мягко шелестел вентилятор.
Доктор цедил вино через зубы, увеличенные и окрашенные голубым стеклом бокала. Глаза у него были скучные, с дымкой. У доктора невеста, активистка из общества "Знание". Беленькая, шустрая, обидчивая, в очках.
Доктор мимоходом познакомил с ней Ушакова. Она тут же потребовала уговорить своего жениха "бросить дурацкие лодки… пока не поздно". Хомяков лодок не бросит, а девушка, пожалуй, не откажется от жениха, несмотря на свою строптивость. Из плавания доктор возвратится с добротным багажом, напишет научную работу, защитит кандидатскую. У него все впереди. У Командоров, если они не застрянут, доктору исполнится всего тридцать один год. Конечно, подзадержался он в холостяках, необходимо было бы раньше устраиваться… Рассуждая подобным обыденным образом, Дмитрий Ильич уравновешивал самого себя. Ему не хотелось настраиваться на отрешенность. Всех связывали с землей слишком прочные нити, чтобы нелепая случайность могла порвать их.
Доктор по-своему истолковал задумчивое молчание собеседника, пощупал пульс, попросил его зайти измерить давление.
- Как вы себя чувствуете?
- Вполне сносно.
- Не обманывайте, - доктор не отпускал свой палец от запястья Дмитрия Ильича, - средне. Вяловатый пульс. Вам показывал свое хозяйство Юрий Петрович?
- Да… - Вопрос Ушакову показался подозрительным. - Заметно, что ли?
- Не беспокойтесь, Дмитрий Ильич, биологическая защита надежна, проверена. Во всяком случае, безопасна для тех, кто не забирается в дебри.
- Что вы подразумеваете под дебрями?
- Ну, вот видите, вы уже и всполошились. - Доктор с сожалением оставил бокал. В бутылке было пусто. - Нечего греха таить, мы живем в домике с атомным отоплением. Отсюда сами делайте выводы. Лезгинцев учит других: "Ни цвета, ни запаха радиация не имеет!" А сам как ведет себя?
- Пример для других, - попробовал возразить Ушаков, рассчитывая на дальнейшую откровенность. - Всегда считался тот храбрецом, кто не кланялся пулям.
- Храбрый тот, кто ведет себя так, как нужно, - уклончиво возразил Хомяков и запнулся, заметив порывисто вошедшего Лезгинцева.
- Послушайте, доктор! Если вы не намерены заполучить себе пациента, немедленно отпустите его. Ему отдыхать надо…
- Наверное, замполит подослал, - проворчал Хомяков, - его забота. Забирайте, я тоже пойду спать…
Как бы то ни было, а после ночной тревоги многие бодрствовали, ожидали. По расчетам, "Касатка" выходила к точке через два часа. Таким образом, в семь часов по-московскому времени, в декабре 19… года, впервые откроются зимние ворота между двумя океанами. Или не откроются?
- Не забивайте себе голову, - посоветовал Лезгинцев, - давайте-ка лучше включим свой фальшивый пейзаж и полюбуемся, если только в самом деле вам не хочется спать.
- В такой момент может заснуть человек только с бычьими нервами.
- Пожалуй. - Лезгинцев включил свет, прижмурился.
- Вам удалось вздремнуть в штурманской рубке? - спросил Ушаков.
- Мне много не надо. Я как кинжал. Только я сам прячу себя в ножны, если нет дела. Что? Метафора излишне кучерявая?
- Почему? Вы действительно похожи на кинжал. Я мысленно так вас и определял. Кинжал, витый из семи полос дамасской стали, раскаленный в атомном горне и откованный в несколько молотов.
Лезгинцев добродушно усмехнулся:
- Подите вы к богу в рай, борзописец! Такое придумаете… Ответьте, пожалуйста, ходили вы на камбуз, чистили картошку, много вам рассказал "бударинский ножичек"?
- Узнал мнение о фильмах, о книгах, - сокрушенно признался Ушаков, - а занозистые вопросы - ни-ни… И вы можете поверить, за эти одиннадцать дней ничего. Куприянова и то легче было поймать на широкой улице, чем в узкостях корабля. За столом, сами знаете, принимают пищу, хлоп-хлоп - и скрылись…
Лезгинцев внимательно выслушал сетования Дмитрия Ильича, посочувствовал ему и все же с ним не согласился:
- Вы сами не знаете, как идет накопление впечатлений. Вам и не нужны беседы. Что вам может сообщить Петров или Иванов, как бы вы к нему ни подкатывались? По общим вопросам он не станет с вами говорить, - чего доброго, осрамится. По специальным - у него крепко сидит шпилечка. На берегу он не имеет права полслова сказать о своей флотской службе. Наблюдайте атмосферу, дышите ею, пусть впечатления войдут в вас, как кислород в кровь. А потом, подождите, выйдем из царства Снегурочки, станем на ровный киль в экваториальном течении, будет полегче, распахнутся ребята…
- А выйдем? - осторожно спросил Дмитрий Ильич.
И вот тут-то распахнулся сам Лезгинцев. Его будто подменили.
- Приказано - будет сделано, - категорически заявил он. - Подводный флот в бирюльки не играет. У него такой промфинплан - жизнь или смерть! - И, словно убеждая самого себя, будто бросая вызов кому-то, рассказал, как проходила подготовка, - ничего на авось. Наш моряк, если не мешают, если палки не суют в колеса, что угодно сделает, невозможного для него нет! Только прочь с дороги слюнтяи и моральные побирушки! - Лезгинцев мстил кому-то издалека и не постеснялся швырнуть камень в засевшего у него в печенках Ваганова, назвав его афишером. Спохватившись, чтобы нет дать повод для кривотолков, похвалил Ваганова только "в одной плоскости" - в незаурядном знании своего ремесла. - И если хотите, Дмитрий Ильич, все эти заботы - пустяковина в сравнении с Берингом. Конечно, наш Стучко-Стучковский съел собаку в штурмании, а все же придется ему попотеть.
- Теперь уже второй океан близко.
- Ну и что? - Лезгинцев отмахнулся. - К нему надо протолкнуться по Чукотской луже. Подкрадываемся к святому Диомиду чуть ли не на пузе. Мешают ставшие на мель торосы, ледяные глыбищи, присосавшиеся, как пиявки, к донному рельефу. Самые разаховые лоции не могут их учесть, явление неустойчивое, переменчивое. Хотя пошли они на кукан, эти стамухи. Скажите лучше, о чем вы беседовали с нашим начальником медслужбы?
Он небрежно сидел в полукресле, вытянув ноги, и, разговаривая, просматривал свои пальцы, не так давно побывавшие возле горячего металла. На одном из пальцев была сорвана кожа. Лезгинцев прижег ссадину йодом, покривился от боли.
- Вас, очевидно, предупредили обо мне. - Лезгинцев правильно истолковал смущение Дмитрия Ильича и сам прервал затянувшуюся паузу: - Да, я немного "перехватил". Не паникую, не стажируюсь в санаториях, не трепещу перед будущим… - Его щеки потемнели от прихлынувшей крови, губы конвульсивно дрогнули. - Служить на атомных лодках в моей должности - не малина. Так или иначе, а рискуешь. - Он поднял тяжелые сероватые веки, глубоко вздохнул, рывком освободил ворот. - А летчик не рискует? А водолаз? А ученый-атомщик? Рискует даже человек вашей профессии, если он не прячет голову под крыло и не мурлычет трусливую песенку… - Теперь становилось ясней, что смутное предчувствие опасности не покидает Лезгинцева. Внезапная откровенность подействовала удручающе на Ушакова, ему не хотелось отвечать с той же искренностью и прямотой.
- Самое гнусное, меня прижаливают… - Из пересохших губ Лезгинцева сорвалось ругательство. - Вы можете представить, каково было мне. Вы знаете, что такое наши эскулапы. Вначале, еще достраивался корабль, меня хотели заменить. Появился фертик с двумя бляхами, пофыркал, пофыркал, смотался. Слава аллаху, не пришелся по вкусу нашему Владимиру Владимировичу. Хотели меня шугануть в Ленинград, почетно, за зеленое сукно у настольной лампы. Если бы для карьеры - лучшего не придумать. Моя женушка ястребом взвилась - уедем и уедем, от гагар, от тюленей, от "бэров", конечно, в первую очередь. Потом эта история с мордатым соблазнителем. Если бы даже она утекла с ним, не погнался бы. Я подводник, а не стайер… Вот откуда у меня экзема - от закулисных охов и ахов. Предупреждаю по-братски, не вздумайте и вы меня прижаливать. Подумаешь, сыграть в ящик! Девять десятых отчаянных хлопцев конницы Буденного и то на погосте. Когда-нибудь нужно отбрасывать сандалии…
По трансляции передавали справку о приближающейся цели - наступало рабочее утро.
"Берингов пролив впервые обнаружен и пройден на парусном судне казаком Дежневым в тысяча шестьсот сорок восьмом году, - говорил Стучко-Стучковский, - за восемьдесят лет перед экспедицией Витуса Беринга, русского флотского офицера, посланного Петром Первым для разведки пролива между Сибирью и Америкой. Построенный в Нижнекамчатске "Святой Гавриил" прошел проливом в Чукотское море до широты шестьдесят семь градусов восемнадцать минут. Сподвижниками Беринга были Чириков и Шпанберг. Исследования продолжались до тысяча семьсот сорок первого года. Русские открыли пролив, названный именем Беринга, острова Святого Лаврентия и Диомида, остров Укамок, группу Евдокеевских островов, часть Алеутских и Командорские острова…." Дальше продолжались сведения не только исторического, но и практического характера, и желающие приглашались к свежей карте и детальной справке, вывешенным штурманской службой.
12
Где бы ни находился командир, он мог разговаривать по внутренней связи с любым отсеком. Это его преимущество.
- Штурманским электрикам быть внимательными, подходим к месту. - Волошин принимает сообщение штурмана об отрепетовании его команды и ждет. Его внимание не рассеивается, хотя по стойкой привычке он мысленно прощупывал световые точки центрального поста, и перед ним выстраивались, как по ранжиру, действующие боевые службы.
Кто поможет провести корабль по извилистому желобу пролива? Очень трудно, больше того, почти невозможно. Десятки раз были проиграны все ходы этого сложного шахматного турнира. Физически остро, будто сам поцарапал руки о "стенки" донных скал, Волошин прочувствовал желоб. Когда глаза уставали, продолжал мозг. Все его существо почти до истощения было занято только одним. И наступило время…
- Центральный! Вышли в точку. - Волошин хорошо знает голос штурманского электрика - отличный паренек из Пятигорска, готовится в вуз.
Командир благодарит за хорошую весть и объявляет боевую тревогу. Длинный ревун разносит сигнал по всем отсекам. В центральный поступают рапорты о готовности боевых постов. Возбужденное состояние не покидает Волошина. Сейчас, как никогда, он понимает свою власть и ответственность. Наступает период "самоконцентрации", забвения всего постороннего, отвлекающего. Ничего - ни семьи, ни земных забот, - только одно, только одно, только одно…
Стучко-Стучковский тут же повторяет приказание и в свою очередь доводит его до исполнителей.
Волошин полуоборачивается к вахтенному офицеру Акулову:
- Записать в вахтенный журнал: начали форсирование пролива.
Он называет широту и долготу.
- Есть, товарищ командир!
Белокурый старшина, стоящий на посту погружения и всплытия, раскрывает журнал и ровным, каллиграфическим, почерком вносит безусловно историческую запись.
Настанет время, когда эту страницу из корабельного журнала сделают реликвией, снимут копии, уложат под стеклом в музейных стендах, донесут до потомков имена пока еще таинственно безвестных членов подводного экипажа. Станут в один ряд с Дежневым, Берингом и Волошин, и молодой старшина в черной пилотке на русой голове, и массивный штурман Стучко-Стучковский, особенно переживающий сейчас этот незаурядный эпизод своей биографии, и Василек Акулов с его грустными думами об оставленной на кромке континента неустроенной семье.
Замедленным ходом - в кино его называют рапидом - движется черная, лохматая "Касатка", отбрасывая буравчатую струю за своей узкой кормой. Ничего, сам черт ей не брат. "Касатка" добьется своего, иначе не может быть: приказано - сделано. Подводная лодка добровольно плывет в узкую горловину пролива, на встречном курсе со "Святым Гавриилом". Что для нее каких-то двести лет форы! "Касатка" обязана проложить дорогу в подводных прериях океанов, она вступит как хозяин в море Беринга и отсалютует шефу этого моря Ивану Ивановичу Берингу, павшему от цинги и непомерных лишений на прославленных Командорах.
В штурманской наиболее укромное место для человека, не включенного в трудовой процесс. Если пристроиться на диване, в правом уголке, вас постараются не заметить ни командир, ни боцман, да и сами штурманы - слишком занятой народ, чтобы глазеть по сторонам.
Дмитрий Ильич наблюдал за напряженными лицами Стучковского и Исмаилова. На них-то и можно было прочитать подспудные мысли, вольно или невольно рождающиеся в голове. По-прежнему действовали приборы бессменной автоматической вахты - эхолот, эхоледомер, гидролокатор, включалась и телевизионная система.
Автоматические приборы - незаменимые помощники мореплавателя. Без них не обойтись. Они рассказывают, что под вами, что над вами и что впереди! Можно позавидовать кораблю. Человек не может придумать для самого себя столь безукоризненных оракулов и потому бредет по жизни вслепую, с ограниченным кругозором и с полным неведением, что встретит впереди.
Убывающий ритм движения, ощущаемого в большей мере подсознательно, овладел Дмитрием Ильичом, клонило ко сну. Сколько уже подо льдами? Больше десяти суток. Ограниченность движения разнеживала мускулы, отражалась на аппетите. Запасы продовольствия, вызывавшие у него в Юганге чувство жадности, - побольше бы, грузите, грузите! - теперь безразличны. С каким удовольствием насладился бы он свежим воздухом. Пошире расправить грудь, укрепиться на мостике, открыть рот и подставить его ветру, брызгам, озонирующим испарениям моря. С возрастом искусственный воздух переносится труднее. Сорок лет! Самый глубокий старик из всего экипажа. Акулов стоит на ногах какой уже час, а ему хоть бы что. По-прежнему солнечно зреют его щеки, ясны глаза, живы движения. Исмаилов чуть-чуть "истончился", подтянул еще на одну дырочку потный ремень, а белки чистые, синеватые, усики - словно буравчики. Даже грузный Стучко-Стучковский нисколько не размяк, держится молодцом, пружинисто вскакивает на толстые ноги, заслышав призыв командира; оттопырена нижняя губа, дыхание ровное, и только у переносья по ровчику морщинки нет-нет да и скатится упругая крупинка пота.
Семьдесят пять кубических метров воздуха поглощают в час они втроем, а сколько еще потребителей только в центральном командорском отсеке! Никаких сбоев в подаче, следить не нужно - автоматы. Загадочная деятельность машин, добывающих кислород из неистощимого источника сырья, другие машины, безукоризненно выметающие все вредные примеси, грязные отработки легких, приспособленных к невероятно дерзостной миссии незримо предохранять и спасать человека, казалось бы, легкомысленно передавшего всего себя в завинченный сосуд субмарины.
Боцман Четвертаков… Попади такой в шумный город, смешается с толпой, не узнать, не отличить. Здесь он кормчий, отнюдь не в символическом смысле. Пусть его поддерживают некие автоматические руки и вместе с ним так же бережно и весь корабль. Нет сомнения, у него преданные помощники вроде электронно-лучевых трубок, снабжающих его информацией по курсу и глубине. Экран перед ним - словно волшебный глаз, помогающий рулевому зорко и безошибочно видеть. Однако без человека все сразу взбунтуется, натворит много бед и бесславно погибнет. Что бы ни изобретал человек, ему никогда не удастся превзойти мощь серых извилин. Подмога будет, замены - никогда!