Возле Ушакова появился Куприянов, растормошил его, подхватил под мышки и поставил перед собой. Его глаза сияли. Он не скрывал прямо-таки выпирающей из него радости.
- Что с вами, Куприянов? Что случилось?
- Прошли, прошли! - воскликнул он. - Узкость позади! По курсу бухта Провидения и Святой Лаврентий!
Стучко-Стучковский тоже широко улыбался.
- А вы, милейший, всхрапнули… Надо же иметь такие канатные нервы!
- Что вы, оставьте, - отнекивался Ушаков, - ну, если и вздремнул, то всего одну минутку…
- Прекрасно, Дмитрий Ильич! У нас к вам ни малейших претензий, - с весельем озорством продолжал Куприянов, - одолели перевал. Гора с плеч, Дмитрий Ильич. Вот потому и ворвался, перебил сладкий сон… Вполне понятно, ночка-то была серьезная, все койки холодные… Здорово мы обратали Беринга!..
Исмаилов неодобрительно покачал головой.
- Чем вы недовольны, Исмаилов?
- К сожалению, имеются два Беринга, пролив и море, товарищ капитан третьего ранга. - Исмаилов приподнял свои черные выразительные брови, обнаружив на лбу множество обычно незаметных морщин. - Беринг - море тоже не рахат-лукум. Воробью по колено… А крыша все еще ледяная. Надо не царапнуть ни килем, ни рубкой, товарищ капитан третьего ранга. И если…
- Довольно, Исмаилов! - Куприянов перебил его. - Отпразднуем радость, а потом примемся снова разматывать путь. - И замполит радушно полуобнял штурмана, осветил его милой улыбкой.
Упали книзу насупленные брови, разбежались морщинки. У Исмаилова блеснули под усиками зубы - подобрел человек.
13
Волошин подвинул Ушакову чашечку кофе, глазами указал на сахар и поданные вестовым сухари.
- Морошку я отнес вам в каюту, товарищ командир, - доложил Анциферов, - сахарный песок отдельно. Вы не уважаете, чтобы туда…
- Не уважаю, Анциферов. - Волошин отпустил его, принялся за кофе. - Рекомендую. Верная ягода. Морошка - это тундра, иней, голубые зори… - Волошин отдыхал по-своему: внешне собранный, ни одного вялого жеста, ни приспущенных плеч, никакой расслабленности. Хотя цвет лица его изменился, припухли веки, рельефней обозначились мешки под глазами. Яркий свет открывал седые нити в густой чуприне.
Он старался выслушать журналиста, начиненного сведениями из иностранных источников, более доступных ему, чем свои, советские. Набившие оскомину американские полярники сумели наводнить книжные рынки своими мемуарами. Получалось довольно убедительно, они везде первые, они запевалы. Волошин поморщился, когда журналист попытался в угоду ему поиздеваться над его американскими коллегами, независимо ни от чего он ценил их работу, дисциплинированность, способность твердо достигать своей цели. Как бы то ни было, они - его товарищи по совместно разделяемым опасностям, товарищи по дьявольски трудной профессии. Он изучал их опыт, знал их сильные и слабые стороны. Когда Ушаков принялся отыскивать аналогии с походом атомной лодки "Наутилус" под командованием капитана первого ранга Андерсена, Волошин сказал:
- Андерсен боялся наших, сибирских, льдов, как неразведанного противника. Встреча со льдиной толщиной в двенадцать метров казалась ему турнирным поединком. Он говорил - лед враг, его надо уважать. По-моему, прежде всего, чтобы врага победить, его нужно знать.
- Вы его знаете?
- В своей области - да. Или вы шире ставите вопрос?
- Нисколько. Только в узком смысле. - Ушаков выдержал испытующий взгляд, добавил: - Андерсен испугался западного прохода.
- Андерсен не испугался, а проявил благоразумие, - поправил его Волошин, - это не одно и то же в нашем деле. Если я пойму, что проход закрыт, я также проявлю благоразумие.
- Я думаю, никто не назовет это трусостью, - сказал Ушаков.
Волошин многозначительно покряхтел, побарабанил пальцами по столу и, вскинув построжевшие глаза, уточнил:
- Разумные люди - да. Те, кто жаждет провала, назовут.
- И такие есть? В вашем ведомстве?
- Ого! Это особая тема. Вернемся к нашим ребятам. Как вы нашли команду?
- Я не хочу льстить, Владимир Владимирович, но народ у вас отличнейший. Удивительно получается - призываются из общего контингента, разные люди, а у вас все на подбор…
- Одинаковые? - Волошин хитровато поглядел на Ушакова и тут же ответил: - Все разные, только сообща решают задачу. Их объединяет ясная и точная цель. Они видят не только мушку, но и яблочко.
Заговорила трансляция. Куприянов давал справку об Аляске, о ее территории, климате, государственном подчинении, коммуникациях через Канаду, портах и базах.
Волошин чуточку послушал. Сообщались общеизвестные факты, и он продолжил:
- Я далеко не сентиментален, но как я чувствую своих ребят! Они-то думают - бродит окаянной тенью, тянет из нас жилы…
- Никто так не думает. Уверяю вас!
- Они вам не расскажут, считают - вы сразу на карандаш. - Волошин потянулся, достал сухарик. - Не хотите? А я погрызу. Если вы возьмете списочный состав - попросите у Гневушева, - конгломерат наций. Кого у нас только нет! Будто нарочно подбирали - чуваши и мордвины, лезгины и азербайджанцы, армяне и грузины, ну, и конечно русские, украинцы, белорусы. Как спаяны все!
- Советская национальная политика…
- Оставьте, - Волошин досадливо отмахнулся, - мы не в кружке политграмоты. Одно - говорить, абстрактно утверждать, другое - чувствовать, убеждаться. Наше сплочение на принципиальной классовой основе. Сплотились трудящиеся сначала в борьбе против царизма, потом в борьбе за построение нового общества. Всех объединил совместный труд. Вот как должно формироваться сознание необходимости сплочения. Не знаю, как еще нагляднее представить патриотизм… Я помню ваши робкие соображения об о с т р о в е н а д е ж д ы…
- Ну, и как вы? - Ушаков невольно покраснел. Если за этим последует насмешка, придется дать отпор.
Волошин прикоснулся к нервически дрогнувшей руке своего собеседника:
- Я понял вас сразу, Дмитрий Ильич. Где-то вас з а к о л о д и л о, и возникла мечта…
- Мечта?
- Мечтать тоже надо уметь… - Волошин усилил звук в динамике. - Давайте просвещаться. Магеллан и Васко да Гама открывали новые земли в погоне за перцем.
"…Шелехов и Прибылов открыли лежбища котиков на островах и первыми из русских поселились в Америке. Всего полтора века назад никто иной, а русские построили укрепленные пункты на Аляске. Новоархангельск и Росс (на побережье Северной Калифорнии) были обнесены палисадами, имели причалы. Русские мореходы, предприимчивые казаки, смело продвигались на американский континент, осваивая его раньше мормонов, создавая русскую Америку. Они открыли земли, где золотые самородки цеплялись за голенища, где нефть вытекала из скал, где медь добывали кайлом и костром, где рыба уносила самые крепкие сети, где бухты могли принять корабли без единой вбитой сваи…"
Волошин поднялся и, удовлетворенно склонив чубатую голову, широко расставил ноги по привычке палубного офицера.
"…Форштевень американского континента, владения русских героев, добытые тяжким трудом, обширное государство в тысячу пятьсот девятнадцать квадратных километров было продано за семь миллионов двести тысяч долларов… Мы можем только развести руками, негодование было бы слишком большим даром поразительной глупости прежних хозяев России…"
Замполит давал информацию с эмоциональным воодушевлением, без шпаргалки, и это придавало словам искренность. В дальнейшем изложении вновь подкреплялась фактами военно-стратегическая подготовка плацдарма. Форштевень направляется против России. Куприянов доложил экипажу также и о развитии отечественного форпоста, о форсированном промышленном строительстве на ранее слаборазвитых окраинах.
"Щетинисто обросли не только палисадами пустынные берега. Пришла и сюда, дотянулась и взялась бурить, взрывать, открывать кладовые недр Россия. Пришла и уцепилась. Молодые люди, крепкие, будто кованные из металла, с мудрыми, прищуренными на далекие горизонты глазами, взялись артельно, миром: "Ничего, дадут лад наши ребята, не цыкайте только на них, добавляйте щедрой горстью гордость за свое, страну отчичей и дедичей".
- Хорошо. - Волошин был доволен. - Кое-где и надавил на басы Куприяныч, тоже неплохо. Пора нам, русским, отвыкать от шепота, от бормотка. Нельзя приспосабливать к скоротекущим лозунгам национальный характер. Искривить его легко, выпрямить трудно…
14
За ночь обстановка усложнилась. Дмитрий Ильич слышал боевую тревогу сквозь сон и не мог поднять головы. Настойчивый, требовательный звон еще долго стоял в ушах. Впервые Дмитрий Ильич воспользовался своим независимым положением и не покинул койку по тревоге. Восприятия притупились, все казалось проще. Сигналы боевой тревоги возникали по разным поводам и как бы потеряли значение.
"Спите, - как-то сказал Лезгинцев, - если начнем тонуть, разбудим".
Откинув одеяло, Дмитрий Ильич включил надкоечную лампочку и взглянул на часы. Ничего себе, продрых почти до обеда. Койка Лезгинцева была нетронута. Динамик передавал очередную команду: "Третьей боевой смене приготовиться на вахту". За ночь в тесной каморке стало душно. Дмитрий Ильич включил оба вентилятора, собрал белье и выскользнул в коридор. До душевой всего несколько шагов. Нигде ни одного человека. Можно подольше поплескаться, потереться жесткой мочалкой. Дмитрий Ильич намылил голову. Кто-то дернул дверцу. Пришлось поспешить. На выходе столкнулся с Мовсесяном.
- Грязное белье оставьте здесь, - посоветовал он, - разовое же…
- Как дела, товарищ Мовсесян?
- Как сажа бела, - Мовсесян сверкнул желтоватыми белками, - потому и спешу под струю.
- Вышли из-подо льдов?
- Что вы, мой дорогой! Крыша, по-прежнему крыша…
В штурманской Исмаилов разгрыз предложенный ему леденец, обертку скатал в шарик и для пущей наглядности положил на отмеченную в путевой карте точку.
- Примерно сто миль восточнее мыса Наварин.
- Прекрасная штука, - Ушаков очертил пальцем окрашенную густыми тонами центральную котловину Берингова моря, - отличная купель для нашей "Касатки".
- До нее еще надо добраться, до купели.
Исмаилов продолжал сосать леденец. Его брови выражали недовольство. Для дурного настроения были уважительные причины. Приборы регистрировали критические цифры, глубины уменьшались, а толщина ледяного покрова неожиданно увеличилась, хотя, по расчетам, должно было быть по-другому. Вероятно, попали в район предзимнего торошения вмерзших айсбергов.
- Под килем двадцать восемь, - Исмаилов энергично потер переносицу, - над рубкой тоже считанные метры. Это тот самый железно выполненный штурманский тоннель до Командоров…
Исмаилов не докончил. Позади него возник хмурый Стучко-Стучковский.
- Пора вам усвоить, товарищ капитан-лейтенант, - штурман пожал руку Ушакову, подвинулся плечом к плечу к Исмаилову, - в условиях подледного плавания в мелководных районах штурманская служба имеет дело с неустойчивыми, изменчивыми элементами. Подтрунивать над самим собой не рекомендую… - Полушутливый тон не мог скрыть раздражения Стучко-Стучковского, и Исмаилову пришлось сконфуженно извиниться.
Волошин снизил ход. Так иногда бывает при самой наилучший дифферентовке. Осторожность командира относилась к его преимуществам. Волошин не винил штурманов. Здесь - не степи…
Чувствительный прибор выводил на ленте линию. Подводники предпочитают стабильный лед - он в большей мере однороден и, дрейфуя над глубоководными районами арктического океана, не опасен для корабля.
В морях штормовых с сильными встречными течениями лед формируется хаотически. Ближе к берегам от ледников откалываются айсберги, которые обычно вызывают восхищение праздных пассажиров. Трудно возразить - зрелище плывущей ледяной горы, особенно при солнечном свете, действительно впечатляет.
Для моряков айсберг - зло, и, если бы их вообще не было, никто бы не уронил слезы. Подводная лодка предохраняет себя глубиной, но на мелководье, в районах, где айсберги вмерзают и включаются в дрейф, крайне опасны их зубья, и штурману не предугадать, будь он хоть семи пядей во лбу, где подстерегает корабль вот такой коварный бивень.
Внешне все оставались спокойны. Никто не повысил голоса, не нервничал. В неярком свете, будто в замутненной воде, склонялись, разгибались или оставались в неподвижности разные и в то же время одинаковые фигуры. Разноголосая гамма работающих приборов, свечение точек на щитах, щелкание переключателей симфонически прочно сочетались с ритмичным гулом двигателей.
Корабль изменял курс: щупали более надежные ворота к центральной котловине, маневрировали, чтобы познакомиться с местностью и попутно уточнить лоции.
Площадка возвышала Волошина над остальными людьми равного с ним роста. Но, не будь площадки, все равно он был бы выше всех. В нем центр, средоточие воли, на нем замыкается все, и совсем не пустяк поведение командира. Что бы ни случилось, ни лицо, ни голос не должны выдавать. Ни одного лишнего движения, опрометчивого приказания, никакой резкости и тем более брани. Психические центры подчиненных обостряются, чуткость их равна импульсивным приборам.
И вот наконец глубины постепенно увеличивались, дно выравнивалось, впереди было "весьма глубоководно и чисто от опасностей".
- Кисловский, заступайте на вахту! От мест по боевой тревоге отойти! - Волошин потер ладонями щеки. - Вышли!
- Есть, товарищ командир! - Кисловский всем своим видом дал понять, что управление кораблем вновь доверено только в его руки.
Никто из других офицеров не мог так бестрепетно и властно пользоваться своими правами. В этом молодом человеке, с бачками на бледных щеках, с тонкими губами и острыми, ясными глазами, таилась та самая подспудная сила, которая позволяет стать командиром, поверить в себя и заставить довериться других. Еще в начале плавания Ушаков заметил этого офицера, попытался сойтись с ним. Не удалось. Кисловский смотрел на журналиста свысока и не принимал его всерьез. Ему были чужды восторги некоторых его товарищей, обожавших Волошина. Критический склад мышления придавал его суждениям отталкивающий оттенок. Ни разу не перешагнувший черту основных владений Лезгинцева, он в то же время выдвигал теорию о специфичности нового типа офицера атомного века. Взлелеянные им принципы поведения мстили ему. Кисловский чувствовал себя одиноким. Поставленная цель стать командиром атомного ракетоносца, как казалось Кисловскому, требовала многих жертв. Приходилось отрешаться от земных забот, не связывать себя семьей, стараться попасть в длительное плавание, зарекомендовать себя профессионально. Он учился у Волошина, брал от него все, что казалось ему полезным, и опять-таки с единственной подспудной целью превзойти его. Поэтому он тренировал свою волю, перенимал внешние приемы поведения Волошина: выражение лица, манеру держаться, тембр голоса, командирскую безапелляционность приказа.
Однажды, еще на курсе к полюсу, Кисловский будто случайно забрел к Ушакову и, помедлив с уходом, заговорил с ним о профессии журналиста. Его больше всего интересовали способы продвижения рукописи, значение знакомств, "групповая порука цеховиков". Его не оставляло предвзятое, пренебрежительное мнение о людях свободной профессии. В оценках стойко держалась одна мысль, хотя он напрямик ее и не выражал: "Мы можем стать журналистами, а вот попробуйте вы отстоять командирскую вахту". Он признавал влияние литературы и искусства на нравственное совершенствование общества, вернее, на упорядочение взглядов. Однако требовал от "учителей жизни", чтобы они были выше учеников, примернее и несравненно толковее, иначе миссия провалится. К поучениям нельзя привлекать каноников, знатоков затверженных истин, а только тех, кто сумеет не пригладить, а взбодрить, не причесать, а взъерошить, а потом уже применить пусть даже стальную щетку для слишком непокорных кудрей.
- Учтите, - Кисловский держался самоуверенно, пытаясь позой подчеркнуть свою независимость, - наш современник оборудован расчетливым, электронным мозгом, его не запугать и не изумить. Калейдоскоп событий заставил его шарики вращаться вдвое или впятеро быстрее, чем у предшественников. Наши отцы боялись тележного скрипа и оседлали технику Черепанова, Уайта, Жуковского, а мы движемся взрывами, прыжками до космоса. Нам дали такое в руки, что мы уже и мозгу своему не доверяем. А если говорить о духовных ценностях, накопленных прошлым, многое мы, я имею в виду самого себя, еще не взяли на вооружение. "Юность Максима" для старшего поколения - оружие, для меня - пройденный этап, история, "Братья Карамазовы" меня совершенно не трогают, а Смердяков невероятно наивен. Это персонажи мануфактурного века, от них пахнет кадилом, ассигнациями, аршином и репейным маслом. Чехова я уважаю, а его герои вызывают у меня тоску и раздражение. У Горького мне по душе один Павел Власов. Среди нас есть тоже скользкие, - откровенно признался Кисловский, - копни поглубже иного из нас - ой-ой, не родник, товарищ капитан третьего ранга! Это я с вами болтаю, а другие отделываются междометиями. Они христосиками возле вас ходят, хотят предстать в одной плоскости… - Кисловский хрипловато засмеялся, скрестил на груди тонкие, длинные руки, поиграл всеми пальцами. - Заставляйте их вот так шевелиться, чтобы всеми цветами заиграли, со всех бочков, обнаружите кое-где пятнышки…
- Не обедняйте людей, товарищ Кисловский. Отвечайте только за себя. Ведь вы тоже манерничаете. Вы ж наверняка другой. Не мог же ошибиться в вас Волошин? Или вы умеете скрывать себя от него?
Удар был нанесен в самое чувствительное место. Кисловский подскочил, с него будто ветром сдуло всю заносчивость, и лицо сразу потеряло надменность.
- Обманщиком я никогда не был! - Его голос сорвался, и, не сразу овладев собой, Кисловский долго еще барахтался под беспощадным огнем своего собеседника. Когда в разговоре упомянули Лезгинцева, Кисловский обвинил его в том, что он распустил свою жену, превратился в Петрушку.
- Никто нас не убедит, что фанатичная преданность атомной энергетике заменяет ему все вкусовые ощущения жизни! Современная техника, как и современная женщина, презирает рабов. У этих двух дам зловещий глаз и свирепые зубы. Не знаю, пусть Хомяков скажет, сколько рентген способны нарушить мои функции, но Лезгинцев… - Кисловский не договорил. На пороге появился Лезгинцев, и беседа была прервана надолго.
Кисловский, когда расставались, успел сказать:
- Вы правы: я люблю поспорить. И в споре часто оперирую мыслями моего воображаемого противника. Хочется посмотреть, как другие будут отбиваться.
Вот уже Берингово море. Кисловский избегал Ушакова. За табльдотом сидел в отдалении. В свободное время играл в шахматы либо с Гневушевым, либо с Мовсесяном. Изредка в радиогазете слышался его прочный голос, разбирающий достоинства и недостатки просмотренных фильмов. Ежедневно он принимал душ, жужжал бритвой, по нагрузке партбюро консультировал заочников по общим предметам, больше всего уделяя внимание комсоргу корабля Глуховцеву и гидроакустику Донцову.
"Касатка" погружалась. Четвертаков перекладывал горизонтальные рули. Все вздохнули свободней. "Касатка" окунулась в воды центральной котловины и, перевалив Олюторский подводный хребет, пойдет к Командорам.