Твой Гурам.
6 декабря".
"Здравствуйте, Гурам!
Составленная Вами сетка расположения буровых скважин оказалась безупречной. Все они пересекли рудоносную жилу. Рудоносный участок оконтурован, запасы определены. Скоро получишь весьма радостную весть.
Держись, Гурам! Разве время болеть?!
Твой дядя Гриша.
12 декабря".
"Уважаемый Григорий Васильевич!
Спасибо, большое спасибо за внимание. Очень рад, если сделанное мной принесло пользу. Задание, которое я выполняю здесь, вызывает у меня сомнение. Я стал почему-то мнительным.
Ребята из нашей экспедиции пишут, что скоро нас перекинут на работу в другое место. Интересно, куда направите нас в этот раз?
У вас, конечно, уже новые идеи, новые планы…
Надеюсь, по-прежнему буду в "передовых рядах боевого отряда" ваших геологов.
Гурам Отарашвили.
19 декабря".
"Сынок!
Прежде всего - желаю тебе здоровья, счастья. Почему не пишешь? Совсем пропал! Неужто хоть одно письмецо не можешь послать? Извелась вся, думая о тебе. Мало было места в родном краю, занесло за тридевять земель! Будешь брать отпуск, скажи начальнику, что не вернешься назад. Не отпущу тебя! Не сегодня завтра смерть за мной явится, так неужто последние дни мои не скрасишь?
Как ты, там? Здоров ли? Хорошо ли питаешься? Да и что вы там едите, в своей глуши?
Эх, сама виновата, зачем позволила уехать? Приедешь - надеру уши. Береги себя, не простудись. Здесь холодно, каково же там, в вашей Сибири? Кланяются тебе все наши.
Ждем с нетерпением, приезжай скорей.
К Новому году вышлю посылку.
20 числа месяца декабря".
"Мамочка!
Поздравляю вас всех с Новым годом. Желаю вам здоровья, много радостных, счастливых лет.
Обо мне не беспокойся, я здоров. Аппетит у меня отменный, и повариха готовит очень вкусно. Наша экспедиция перешла на новое место. Письма шли пока по адресу, что на конверте. Посылку посылать не надо, все тут есть. Разве что пришлешь соус-ткемали и гозинаки. Неужели вам еще не поставили телефон? Почему не сообщишь номер? Проучу тебя, пошли гозинаки и Наташе. Помнишь ее? Голубоглазую Наташу, которая повсюду ходила с тобой по Москве. Адрес ее в твоей записной книжке.
Еще раз поздравляю вас с Новым годом, мои хорошие. Как хотел бы я быть с вами! Целую всех и обнимаю.
Потерпи, мама, скоро увидимся! Береги себя.
Твой любящий сын Гурам.
25 декабря".
Выписка из газеты:
"Центральный комитет КПСС и Совет Министров СССР, рассмотрев представление Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области науки и техники при Совете Министров СССР, постановляет присудить Государственную премию СССР:
5. Солнцеву Григорию Васильевичу, доктору геолого-минералогических наук, директору научно-исследовательского института; Александрову Юрию Владимировичу, кандидату геолого-минералогических наук, научному руководителю экспедиции; Озерову Игорю Ивановичу, доктору физико-математических наук, заведующему экспериментальной лабораторией научно-исследовательского института; Отарашвили Гураму Георгиевичу, главному геологу экспедиции (посмертно); Пельменеву Михаилу Денисовичу, кандидату геолого-минералогических наук, начальнику экспедиции - за открытие месторождения руды".
1973
СВОБОДНЫЙ ВЕЧЕР
Репетиционная находилась в небольшой комнате, но все почему-то называли ее залом. За длинным столом сидели порядком утомленные артисты. Седой режиссер в бархатной куртке, уважаемый Шота Кевлишвили, стоя давал какие-то указания помрежу, тот заносил их в записную книжку. Репетиция прошла неудачно.
- Кроме Наны Каранадзе и Реваза все свободны, - сказал режиссер.
Артисты, шумно, беспорядочно задвигав стульями, покинули репетиционный зал. На столе остались переполненные окурками пепельницы - свидетельство ожесточенных споров; лишь одна сверкала чистотой, та, что была перед режиссером. Шота Кевлишвили не курил.
Режиссер и оставленные им актеры уселись за маленький столик помрежа.
- Повторим сцену Комиссара и Алексея из третьего действия, - сказал режиссер и, помолчав, раздраженно добавил: - Не понимаю, отчего молодежь такая невыдержанная?! - Он махнул рукой в сторону коридора, откуда доносился гул голосов. - Мне случилось как-то беседовать с умным, но весьма наивным молодым человеком, побывавшим в Третьяковской галерее. Его так взволновала картина Репина, что он пытался остановить кровь из головы убитого отцом сына, а потом перед шишкинским лесом сразу успокоился, - оказывается, отдохнул душой. Так вот, некоторые пьесы похожи на шишкинский лес. Не выношу таких пьес! Потому я и выбрал "Оптимистическую трагедию", что надеюсь - она взволнует зрителя. Как по-вашему, прав я?
- Правы, - коротко бросил Реваз.
- Начнем. Вот отсюда… - Режиссер перелистал пьесу и прочел: - "А вы, товарищ, всякий раз в разговоре…" Прошу, Нана.
Нана быстро нашла указанное место и начала:
- "А вы, товарищи, всякий раз в разговоре поначалу разные словесные букеты пускаете? Для впечатления?"
- "Как знать, разберитесь", - по памяти ответил Реваз.
Нана уже привыкла в способности Реваза с первого чтения, с первой репетиции запоминать диалоги, но режиссера поразила его память (этого, собственно, и добивался Реваз), и он просиял от удовольствия.
- Как, вы уже запомнили текст?
Шота Кевлишвили, главный режиссер драматического театра одного из крупных городов России, был приглашен в Тбилиси для постановки "Оптимистической трагедии". Но теперь распространился слух, что его якобы уговорили остаться здесь главным режиссером театра.
Нана улыбнулась и начала…
Н а н а. Ну, как этот, новый командир? Подозрителен, а?
Р е в а з. Ты будь поосмотрительнее с этим высокоблагородием. Я его помню.
Н а н а. И он помнит. Ну, а Вожак?
Актеры репетировали без особой охоты, с прохладцей, и режиссер решил "подбавить жару".
- Пьесу надо ставить совершенно по-другому! Надо увидеть то, чего не видят другие. Попробуйте произнести слова: "Старый Тбилиси". Что возникло перед вашим взором? Возникла одна и та же картина! Даже самые разные люди при этих словах представляют себе одно и то же! Так имеет ли она какую-нибудь ценность, если одинакова у всех? Зачем показывать зрителю то, что он и сам может представить, читая пьесу? Понятно, о чем я говорю? Продолжайте.
- Понятно, - сказал Реваз.
Н а н а. Ну, а Вожак?
Р е в а з. Что - Вожак?
Н а н а. У тебя с ним дружба?
Р е в а з. Не знаю. Не разобрать. На Каледина ходили вместе. Дружба, да какая-то такая…
Н а н а. Так я и думаю. Он тебя держит крепко.
Р е в а з. Н-но, меня! Я боюсь этого бугая?!
Н а н а. Боишься… Да-а, порядок вам нужен.
Р е в а з. Порядок? Научились? Выговариваешь без задержки: "порядок"! Да людям хочется после старого "порядка" свободу чувствовать, хоть видимость свободы. Вот до сих пор наглотались этого порядка… по пять, по десять лет… Говорить разучились!
Н а н а. Ты, например, как будто не разучился.
Р е в а з. Верно, не разучился. Повторяю за другими: "Вот не будет собственности… Значит, все будет чудно". Будет, опять будет… Слушай, ведь в нас старое сидит. Сами только и ищем, где бы чем разжиться, приволочь, отхватить. И во сне держимся за свое барахло! Моя гармонь, мои портянки, моя жена, моя вобла. Человека за кошелек казнили. Мало - двоих. Исправится ли человек? Переломит ли он себя? Этакая маленькая штучка - "мое". На этой вот штучке не споткнуться бы. Эх, будут дела.
Н а н а. Легче, форменку порвешь… Ты что же, думаешь, мы этого не видим? Слепые? Мы верим в людей.
Р е в а з. Мужик не откликнется.
Н а н а. Откликнется. Сидят в деревне вот такие же философы вроде тебя. "Вожаки"… И разводят: "Я за мое… Сами будем жить… Всех к лешему… Мужицкая слобода…" А что они реально могут сделать для завтрашней экономической… тебе это слово понятно?.. экономической потребности страны? Ну?
Р е в а з. А я откуда знаю.
Н а н а. Кто для мужика надежен? Либералы, кадеты? Продали они мужика, за полтора гривенника продали. Четыре Думы было, четыре раза продали… Эсеры? О земле сквозь кашель поговорили… и в войну мужика вогнали в окопы, а сейчас к иностранному капиталу побежали.
Р е в а з. Побежали.
Н а н а. Кто остается? Ну? Говори, ну, ну… Спорить - так начистоту. Молчишь? А ответь: кто ему, мужику, крестьянину, реально дал мир?..
- Внимание! Внимание! - прервал их режиссер и стал вразумлять Нану: - Твои слова здесь выражают идею пьесы, иначе говоря - твоя сверхзадача и идея пьесы почти совпадают. А в чем состоит сверхзадача? Сверхзадача - вершина системы Станиславского! - Взор режиссера устремился куда-то в пространство, лицо побагровело от возбуждения. - Сверхзадача - мост, соединяющий спектакль с жизнью. Она раздвигает стены театра, заставляя нас взглянуть на пьесу глазами наших современников. Знание одного лишь текста пьесы еще не дает возможности определить сверхзадачу. Необходимо знать жизнь людей, для которых мы создаем спектакль. Благодаря сверхзадаче спектакль становится личным делом режиссера и актеров, в чем и состоит высочайший смысл служения народу. В сверхзадаче находят выражение и личность художника, его индивидуальность и общенародные, государственные и партийные задачи. Сверхзадача является партийной по своей сущности, и ею определяется страстность, темпераментность спектакля. Поймать эту "синюю птицу" сможешь, лишь обладая истинно гражданскими идеями и чувствами. Надо уметь защищать народные интересы и давать отпор, надо уметь любить и ненавидеть. Мало знать, что считается добром и злом, что - прекрасным, а что - уродливым. Надо самому испытать восторг от соприкосновения с прекрасным и возмущение, горечь или боль - от столкновения с уродливым. Вы понимаете, о чем я говорю?..
Реваз промолчал.
Не дождавшись ответа, режиссер продолжал:
- Начнем сначала, Нана! "Кто ему, мужику, крестьянину, реально дал мир?"
Н а н а. Кто ему, мужику, крестьянину, реально дал мир?.. Кто мужику о земле говорил и эту землю дал? Ну? Попробуй оспорить факты. Мужик, говоришь, не пойдет? Пойдет… Не сразу, понятно… Мы ему и время дадим: "Посиди, посиди, подумай"… Хозяйство будем поднимать. Россию на свет, на воздух выведем. Дышите, люди! И пойдет твой мужик, умный он: "Нельзя ли с вами в долю?"
Р е в а з. В долю - это он пойдет.
Н а н а. Именно… Личность ты исключительная, а мусору у тебя в голове много.
Р е в а з. А может, я трепался? Гляжу я на тебя, ты тут все насчет принципов перебрасываешься, а я… не стыдно признаться… вот думаю: отчего такая баба и не моя? Отойди, а то…
Н а н а. Опять браком заинтересовался?
Нана немного помолчала и, обернувшись к режиссеру, сказала:
- Нет не получается, не смогу!
Несколько дней назад Нана в третий раз попросила режиссера освободить ее от этой роли, но уважаемый Шота и слушать не стал. Говорил, что это каприз, потакать капризам он не намерен, и уверял, что она еще благодарить его будет за роль Комиссара. В конце концов все решили, что Нана подчинилась, и вот извольте - снова отказ!
Режиссер взорвался. И без того был взвинчен плохо прошедшей репетицией.
- Что случилось! Что́ ты не сможешь?! Почему не сможешь? - кричал режиссер. - И вообще до каких пор будем сомневаться, спорить, возражать!
- Я же чувствую - не смогу, - спокойно возразила Нана.
- Тебе кажется, что не сможешь так сыграть! Потерпи немного и поймешь, что заблуждалась.
- Я не смогу - ни так, ни по-другому.
- Неправда! Ты можешь и лучше сыграть, по-своему, более ярко, но не делай этого ради спектакля… - туманно объяснил ей режиссер.
- Цитируем Станиславского, - тихо бросила Нана Ревазу.
- Что вы сказали? - не расслышал режиссер.
- Устал я, - совсем не к месту сорвалось у Реваза.
- Не понимаю, что тебе мешает? Мы ведь договорились по-новому решить образ Комиссара… - Режиссер благоразумно предпочел пойти на уступки.
- Рано, рано мне еще играть эту роль… Ни мастерства, ни физических сил недостанет… - Нана махнула рукой.
- В сотый раз повторяю тебе…
Нана не дала ему договорить, оборвала:
- Никто не поверит, что я отказываюсь от главной роли, да? Да еще в "Оптимистической"!
- В сотый раз повторяю тебе… - Режиссер сделал вид, что не слышал ее, - …твой Комиссар не символическая, абстрактная фигура партработника периода гражданской войны, а женщина, женщина, и не станет мужчиной оттого, что судьба бросила ее на передовую линию борьбы за революцию.
- Однако вы требуете совсем другого при конкретном воплощении роли, - заметила Нана.
- Вовсе нет! Как вы можете обвинять меня в подобном! Такое решение роли не является ни новым, ни неожиданным, - сказал режиссер, глубоко убежденный в обратном. - Но для героического спектакля это решение является принципиальным. Потому и занят я поисками, потому и сам мучаюсь и вас мучаю, что стремлюсь сохранить в образе Комиссара ее женственность, и добиваюсь от вас, чтобы вы вложили в образ всю вашу нежность или затаенную грусть… Разве сцену с письмом мы не решили, исходя из ваших внешних данных?! Комиссар всего на миг раскрывает душу перед зрителями - и что же выясняется? Выясняется, что она обычная женщина: такая же, как любая другая на свете, - со своей мечтой, печалью и стремлением к душевному покою. Путем такого решения этой сцены я пытался помочь тебе раскрыть истинно женский характер, духовный мир твоей героини. Это не заземлит образ Комиссара, наоборот, удесятерит в глазах зрителя ее героизм и самоотверженность. Почему я поручил эту роль тебе, такой женственной и нежной?! - Режиссер подчеркнул последние слова, точно делал ей комплимент. - Потому что, если подобная женщина возьмет верх над такими страшными людьми, как Вожак и Сиплый, мы докажем превосходство благородных устремлений человека над звериными и всеми иными слепыми и грубыми силами. Вот почему и Вожак и Сиплый являются схематично-символическими фигурами. Они носители человеконенавистнической идеологии, а значит - рабы, стоящие на самой низшей ступени развития. Отсюда следует, что революционная организованность, сознательная дисциплина придают человеку величайшую силу. Я не критик, не писатель и сознаю, что каждая моя мысль спорна, но я и не требую, чтобы беспрекословно принимались мои указания. Сказанное мной должно помочь вам осуществить мой замысел, а не рассматриваться основным средством его осуществления. Я хочу, чтобы вы сами увидели то, что намерены показать зрителю.
Режиссер был весьма доволен своим монологом.
- Все это мы знаем и понимаем, но я не все могу воплотить на сцене! - искренне призналась Нана.
Режиссер просиял - ждал, видимо, этих слов.
- Поможем воплотить, милая! Поможем, научим! Должны же вы хоть немного полагаться на нас! На сцене все можно исполнить. Будет нужно - сыграем без декорации, просто задрапируем сцену. А понадобится - соорудим на сцене комнату с потолком, окнами и дверьми! Нынче не то что раньше! Недопустимо ведь, к примеру, чтобы одни и те же деревья изображали и Богемский лес в "Разбойниках" Шиллера и "Лес" Островского, хотя вполне возможно, что в обоих лесах произрастают деревья одной и той же породы.
- А может, вся суть именно в породе?! - "наивно" вставила Нана.
- Что, что? - оторопел уважаемый режиссер и растерянно подумал: "Неужели я уже говорил им это?"
- Может, говорит, вся суть именно в породе? - нарочно громко и чуть ли не по слогам повторил вопрос Наны Реваз.
Режиссер сделал вид, что не заметил издевки.
- Нет, суть не в породе дерева, а в том, что в шиллеровском лесу живут отважные бунтари, а в "Лесу" Островского - жадные купцы, жеманные старухи и тунеядцы. В шиллеровский лес уходят отважные люди, а из "Леса" Островского - бегут. В одном лесу кипят страсти, а в другом…
- Пахнет гнилью, - с прежней "наивностью" вставила Нана.
- Вот именно! - Режиссер так увлекся своим красноречием, что и на этот раз пропустил реплику Наны мимо ушей. - И мы, режиссеры, исходим ныне при постановке спектакля из особенностей самой пьесы. Для каждой пьесы нам надо находить особый принцип декоративного оформления (эту задачу с помощью режиссера решает художник), музыкального оформления (эту задачу с помощью режиссера решает композитор), а условия для создания самого главного, то есть принцип создания образа, следует найти вам. Я уже нашел их для вас…
- Не могу я больше, батоно Шота! - не выдержала Нана.
- Что вы сказали? - Уважаемый Шота всегда переходил на "вы", когда беседа принимала малоприятный оборот.
- Не могу, говорит, больше, - повторил за Нану Реваз.
- Что вы не можете больше?
Нана предпочла промолчать.
- Что вы не можете больше, что?! - не отставал режиссер.
- Почему вы думаете, что вы один читаете новые книги, журналы и газеты? Почему вы думаете, что мы не работали над пьесой, не ознакомились со всем материалом?! И почему оперируете формулировками другого режиссера и не оговариваетесь, не ссылаетесь на него? А они и нам известны. Потому-то и неинтересно вас слушать, и, если могла бы, вовсе отказалась играть в вашем спектакле, потому что вы не даете нам ничего, поскольку вам нечего дать, - высказалась Нана.
- Молчать! - закричал режиссер.
- И, говоря словами того же режиссера, мысли которого вы повторяете, никому не придет в голову послать на свидание вместо себя своего товарища по той причине, что тот красивее и опытнее его. Нельзя брать напрокат творческий замысел, как холодильник или пылесос… - со вздохом закончила Нана.
- Замолчите! Замолчите!! - орал режиссер. - Распустились! Всех вас кино испортило! Популярность! Да, не следует вам разрешать сниматься! - Режиссер нашел наконец объяснение строптивости актеров.
- Освободите меня от роли, прошу вас, - спокойно сказала Нана.
- С большим удовольствием, даже от театра! - зло сострил режиссер. - И скажу директору, чтобы удовлетворил вашу… просьбу! - Он устремился к двери, крича на ходу: - Репетиция закончена!