Резко торможу, выхожу и стою под дождем. На части разорву паршивца, если поймаю. Вот он - широко раскрыв большущие глаза, в отчаянии смотрит на раздавленный мяч. Все оцепенели, слышу, как падает каждая капля.
- Лопнул, да?! Ух… покажу тебе! - грозит мальчику вожак - в голосе его слезы. Ребята стоят поодаль, боятся… У виновника влажно блестят глаза.
- Возьми меня с собой…
Я хватаю его за шиворот и вталкиваю в кабину, не давая ступить на подножку.
- В милицию его!
- Слыхано ли, в такой дождь футбол гонять!
- Поделом ему, сдай в детскую комнату, там его исправят!
Я закрываю дверцу кабины, и троллейбус мчится дальше. Движение возобновилось. Краска вернулась на наши лица - мое и мальчика. Пассажиры укоризненно качают головами.
- Почему опоздал, Леван?! - недовольно вопрошает диспетчер, утонувший в дождевике.
- Штанга сошла, - говорю я ему, высунув голову из окна, чтобы не слышал мальчик.
- Ладно, езжай, - разрешает он, постукивая карандашом по троллейбусу.
Мы едем молча. Показалась милицейская будка. Я не смотрю на мальчика, но ощущаю на себе его взгляд - следит за каждым моим движением. Возле орудовца, приятеля своего Закро, я замедляю ход. Останавливаюсь. Мальчик не шевелится, не сводит с меня глаз. Я опять высовываюсь в окно. Мальчик затаил дыхание.
- Закро, в кино пойдешь? - спрашиваю регулировщика.
- На что?
- Сегодня понедельник, значит, новая картина.
- Зайду за тобой в девять, - он закрывает оконце и продолжает свою работу. Мальчик серьезен, но глаза выдают радость.
Мы несемся дальше.
- Трус ты! - бросаю я мальчику.
- Нет!
- Струхнул!
- Нет.
На углу улицы кого-то дожидается женщина с зонтиком. Мальчик пригибается, прячась, и смотрит на меня.
Дождь иссякает.
- Возьми полотенце, просуши волосы. Простынешь…
- …
- Как звать?
- Дато.
- Сядь вон там, на реостат.
- На что?
- На реостат, - указываю ему пальцем.
Тучам надоело изливаться. Они поредели, и спрятанное ими солнце уже высветило их. Над асфальтом вьется легкий пар. Небо прояснилось. Женщина все стоит. Мальчик снова пригибается, выжидательно глядя на меня.
- Мама?
- Да.
- Сойдешь?
- Нет.
- Черт тебя бери, не отвяжусь никак!
Мальчик смущен. Но мне не до него, слежу за регулировщиком.
- Останови, сойду!
- Нельзя, потерпи до остановки.
- …
- Доберешься до дому?
- До свиданья.
Ртутным шариком скатился по ступенькам и пропал среди людей, вышедших прогуляться после дождя.
Дато долго не мог уснуть. Он думал о случившемся. Думал о товарищах, о водителе, переживал, что загубил ребятам мяч, что невольно провинился перед дядей Леваном. И почему у него подкашивались ноги, дрожали коленки - трус он? А дядя Леван наверняка не струхнул бы, он сильный, волевой. И все же мальчик твердо решил не становиться водителем троллейбуса. Решил это, когда, сидя на реостате, услышал треск и жужжание контактов. Потом в потоке влажного воздуха, сквозь который летел троллейбус, он различил вдруг сверкающие частицы всевозможных форм и пытливо уставился в небо: где оно кончается, что там - в самом конце? Нет, не троллейбус был ему нужен. Он мечтал о машине, которая доставит его до неведомой конечной остановки, и был уверен - сам создаст еще невиданный воздушный корабль, а может, кто-нибудь из его сверстников.
* * *
На углу улицы я заметил Дато - в руке портфель, галстук сбит набок. Завидев меня, он просиял, хотел что-то сказать, но мой троллейбус быстро промчался мимо - движение неумолимо, к тому же я делал последний круг и очень устал: устали мышцы, глаза.
Закончив работу, я пообедал в столовой и отправился домой. С порога отметил опостылевший беспорядок в комнате. Не раздеваясь, растянулся на постели. Каждого гнетет иногда тоска. В моем настроении женщина всплакнула б, верно, и все же прибрала комнату, занялась бы собой, а я отрешенно, бездумно уставился в пол, в деревянный, некогда крашенный пол. Прихотливые изгибы древесных волокон образуют странные узоры, обрываясь в сучках. Сучки блестят, в тесном сплетении линий моим глазам рисуется обычно все, что мне хочется, чего жду. Но сейчас и узоры на сучках изменяют мне - не видны на темном полу. А в том углу комнаты, где лежат гантели и штанги, - радостное оживление: знают, если со щелканьем ключа в замке не раздается песня, если хозяин угрюмо молчит, значит, займется ими, и, довольные, блестят и скалятся. Но сейчас и они мне не желанны. Хоть до утра проваляюсь, потому что раздражен. Почему бывает так? "Почему? Почему?" - сверлит вопрос мозг.
День на исходе. Стемнело. Я задыхаюсь, как будто темнота поглотила мою долю воздуха. Мне не по себе, нервничаю, но вставать не хочу, не хочу даже пошевельнуться. Тоскливо оглядываю комнату, вещи потонули во тьме. Ищу глазами лампочку - невидимая, не излучающая света, она кажется нелепой. Безотчетно нажимаю на выключатель, и комната разом ярко озаряется, все меняется. И я вскакиваю - будто подбросила необоримая сила. Распахиваю окно, свежий благодатный ветерок обвевает лицо. Что ж, человек я, а человек то в духе, то не в духе, в разном бывает настроении. Ради одного этого стоит жить!
На углу улицы с портфелем в руке Дато, машет мне галстуком. Я останавливаю троллейбус, он влетает в кабину.
- Здравствуйте, дядя Леван! - Дато сияет.
- Здравствуй. Почему не в школе?
- …
- Прогуливаешь?
Он мрачнеет.
- Когда должен вернуться из школы?
- В час.
- Времени у тебя навалом. Как дела, что нового?
- Я? Ничего… Останусь…
Но я не дослушал его - на площади Руставели в троллейбус вошла Дали - "стиляжка Дали". Взяла билет и удобно расположилась на сиденье. Я быстро повернул зеркальце так, чтобы только ее и видеть. Мальчик почувствовал себя неловко и кашлянул.
- Ну, что скажешь нового?
Дато удивленно промолчал, но выражение лица его так и говорило: "Сколько можно спрашивать одно и то же".
- Ничего нового, значит? Ладно… Давай, я расскажу тебе историю. В прекрасном царстве жила-была прекрасная царевна - красавица писаная, но очень спесивая. Знаешь, что значит спесивая?
- Знаю, воображала.
- И захотелось ей однажды погулять в лесу. Лес был дремучий и, как говорили, полный неведомых опасностей, но она понятия об этом не имела: правда, пошла она туда со страхом. А в лесу ничего страшного не обнаружила, разочаровалась и хотела уже вернуться во дворец - надоело ей бродить одной, как вдруг повстречала простого табунщика, сильного, ловкого. Не доводилось табунщику видеть такую прек…
- Открой дверь, нашел время сказки сказывать.
- Извините, пожалуйста… На чем я остановился?
- Не видел табунщик такой красивой…
- Табунщик глаз от нее не отводил, поразила его ее красота, да только в той стране для человека понятие долга было выше всего, и для табунщика долг был важнее личного чувства, поэтому парень вздохнул и продолжил свой путь. Табун, который он пас, принадлежал царю, и табунщик часто встречал царевну, но та не замечала его страстного взгляда, мечтая о царевиче-чужеземце.
Дали стояла у выхода, собираясь сойти у Пединститута. Я сбавил скорость, чувствуя, как краснею. Дали сошла, а мальчик проводил ее таким взглядом, что я понял - наивной была для него моя сказка, давно перерос он ее.
- Поколотили тебя из-за мяча?
- Нет. Не разговаривают со мной ребята, один был у нас мяч и…
- А если получишь новый?
- Лучше меня игрока не будет.
- Подойди завтра после уроков. А уроки больше не прогуливать, а то все - конец нашему знакомству.
- Хорошо.
Я остановил машину у дома, где жил Дато, и попрощался с ним.
У кассы толпятся водители - сегодня зарплата. Ребята шумно шутят, смеются, будто и не устали после работы. Кассир быстро выдает деньги, долго стоять не приходится. Я расписываюсь в ведомости и спешу уйти. У входа меня, как всегда, ждет Закро - четыре раза в месяц, в дни зарплат, мы встречаемся без уговора и пешком отправляемся домой, выясняя наше финансовое состояние.
- Ты куда, Леван? - недоумевает Закро.
- Мне в спортмагазин. Пошли со мной, если хочешь.
- Новые гантели нужны или эспандер испортил? - попробовал он пошутить.
- Идем, узнаешь.
Мы пошли по проспекту Руставели, зеленому, многолюдному, полному жизни. Шли не спеша, разговаривая… Внезапно я заметил "мою Дали" с каким-то спесивым типом. Хоть бы на человека был похож, стерпел бы я еще. А "моя Дали" улыбалась надутому индюку, заглядывая ему в лицо. Обозлился я. Заклокотало все внутри. А почему, собственно? На кого я злился? Из-за чего? Откуда я знаю. Горло перехватило - звука проронить не могу, грудь теснит, и я поверил - сердце способно разорваться. Успокойся - это брат с ней… Или родственник… Под руку?! Нет, не брат и не родственник. Зачем обманывать себя? Затем, что утешаю себя, затем, что хочется так думать! Что-то душит. Душно. Жарко в проклятом городе… Нестерпимо видеть, как касается грудь Дали руки этого недоноска. А какое мне дело?!
- Что ты молчишь, Леван? Хватит думать.
- Пошли обедать в ресторан, я плачу.
- Ты же хотел в спортмагазин, вот он. Зайди, купи, что нужно. Я постою тут, полюбуюсь на девочек - посмотри, какие идут мимо.
- Закро, прошу, перестань.
- Зря просишь.
За одной бутылкой последовала другая, за ней - третья… Потом приятели подсели к нам… А утром, не то что за руль сесть, от шума машин, врывавшегося в окно, тошно было.
Дато стоял на обычном месте.
- Что с тобой, дядя Леван?
- Какой я тебе дядя! Зови просто "Леван".
- Заболел?
- Нет, плохо спал.
- Почему?
- Не поймешь, мал еще.
Из своей будки высунул голову Закро, засвистел. Потом он подошел - я остановил троллейбус.
- Из-за какой-то девки и я пострадаю, и ты, и этот мальчик. Мне достанется за то, что спускаю тебе нарушение правил, - ты поехал сейчас на красный свет, тебя загрызет совесть - раз я пострадаю из-за тебя, а мальчик не получит подарка. Осталось у тебя хоть немного денег?
- Придержи язык! Осталось, понятно, - уверенно сказал я, вспомнив, что в кармане пусто. Мальчик затаил дух, я рванул машину с места.
В Тбилиси бывают дни, когда размякает асфальт - стараниями солнца. В такое время в кабине невыносимо, трудно сидеть, металл накален. Открываю окно как можно шире, но это не спасает от духоты. Иногда я снимаю рубашку, хотя и непозволительно. И тогда мышцам приволье, они состязаются с железом в быстром и точном движении, доказывают свое превосходство в ловкости, сноровке. И в этот раз я так увлекся соревнованием, что не заметил, как пристально смотрела на меня "Дали", собираясь сойти. Во взгляде ее было что-то непривычное. Нет, я не обманывал себя. Он многое выражал. И я не остановил машину, не дал ей сойти. Пассажиры загалдели, но я не слушал их, смотрел в зеркальце на ее лицо. Задумалась "моя Дали". О чем?..
На конечной остановке, когда салон опустел, я надел сорочку и устремил взгляд на "Дали", удобно расположившуюся на сиденье. Она тоже посмотрела на меня, и я понял - запомнился ей. Хотел заговорить с ней, узнать настоящее имя, но подойти не мог, ноги не шли. Мы не сводили друг с друга глаз, пока она не смутилась и не отвернула голову.
Улицы покрыты тонким слоем слякоти - асфальтным салом, как говорят водители. Видно, всю ночь шел дождь. Сегодня нужна предельная осторожность - особенно опасны повороты и внезапное торможение, скользко - всякое может случиться.
Подъезжаю к Пединституту. Волнуюсь, разумеется. На остановке полно народу. Все с зонтами - собирается дождь. "Дали" не видно. Поднялся последний человек, студент. Я медлю. Пассажиры спешат на работу, нервно поглядывают на часы, вздыхают, выражая неудовольствие. Я пытаюсь отбросить мысль, что "Дали" сознательно не пришла, догадалась обо всем, минутное влечение ничего не значит, а истинного чувства нет. Но с другой стороны, она ведь не знает, когда я работаю. Задерживать дольше троллейбус нельзя, и все же не спешу тронуть машину, но правая нога сама нажимает на педаль. Я набираю скорость. Внезапно из подъезда выбегает "Дали", летит к троллейбусу, обнажая колени, надеется вскочить в отошедший троллейбус. Я приостанавливаю машину, открываю ей переднюю дверь. Она улыбается мне особой улыбкой и, еле переводя дыхание, благодарит.
Троллейбус несется ветром.
Счастье выпадает каждому. И не обойдет человека положенное ему счастье, потому что человек достоин его. Я способен сейчас согнуть железо, столько во мне силы, мощи, и наделяет меня всемогущей силой девушка, примостившаяся за моей спиной у кабины.
Где мой маленький друг, мой наперсник, - получит сегодня подарок! Наперсник ждет на обычном месте. Я опять нарушаю правила, но это в последний раз. Дато несется к машине; "Дали" помогает ему подняться. Они улыбаются друг другу. Взгляд у мальчика лукавый. "Нет, Дато, рано еще, рано". - "Почему?!" - вопрошают его большие выразительные глаза. "Не знаю". - "Дай я…" - "Нет". - "Почему? Узнаю хоть имя". - "Нет, не надо. Не время сейчас".
- Угадай, что у меня тут?
- Мяч! - воскликнул Дато.
Углядел негодник. Схватил, прижал к груди, а потом, положив его возле реостата, прыгнул мне на спину, вдвойне обрадованный. Впереди вспыхнул красный свет, я резко затормозил, но было поздно.
Троллейбус скользнул, преградив дорогу машине на перекрестке. Машина вильнула в сторону - растерялся, видно, шофер. В такую погоду ни в коем случае нельзя было сворачивать на большой скорости и тормозить при этом. Крики и милицейский свисток режут слух.
- Сходи, Дато, живо!
Не положено ему в кабине. Я отвел троллейбус в сторону.
Немного погодя все успокоилось, движение возобновилось. По пути в отделение милиции мне все виделись большие испуганные глаза моей "стиляжки", "моей Дали", ее изящная фигура и кинутый у реостата мяч…
Мальчик без конца приходил на угол улицы - и утром, и после уроков, и вечером. Стоял, ждал, думал. И однажды повстречал "Дали". Она шла под руку со своим спутником и смеялась. Злость взяла мальчика.
А "Дали", высвободив руку, беспечно спросила его:
- Что ты тут делаешь?
- Жду!!!
Она улыбнулась Дато и потрепала по щеке. Потом, дразняще касаясь грудью руки своего спутника, пошла с ним дальше, продолжая скучный, избитый разговор.
А мальчик?
Мальчик стоял и ждал.
1962
РЫЖИК
Высунувшись из слухового окна, мальчишки затаив дыхание следили за Рыжиком.
Жестяная кровля была накалена. Знойное солнце не жалело лучей, прожигая ее. У мальчика нестерпимо горели босые ступни, но пути назад не было - не позориться же перед ребятами. Он тихо, незаметно крался к жертве - у самого края крыши беспечно нежилась серая кошка, переваливаясь с боку на бок и потягивая лапки.
Ираклий еле превозмогал боль, кусал губы, но упорно продвигался вперед. Вот уже в двух шагах кошка. Он тихо присел на корточки, живо ухватил свою жертву за хвост, вскинул и, покрутив над головой, запустил во двор. Кошка завопила.
Мальчишки загомонили, повыскакивали из тенистого чердака на крышу и тут же ринулись назад - жесть обожгла ступни.
Ираклий гордо, спокойно обернулся к ним.
- Молодец, Рыжик!
- Вот это да! - восхищались изумленные мальчишки.
- Ну что, держу слово! Скажу - сделаю!
- Молодец, Рыжик! - повторил Шакро.
Мальчишки сбежали во двор поглядеть на кошку. Бедняжка жалостно мяукала на коленях старой Тебро, бабушки Рыжика, а та недоумевала: почему, зачем спрыгнула кошка с крыши?! Мальчишки захихикали и умчались гонять мяч.
- Идешь с нами? - спросил Шакро Ираклия - Рыжика.
- Нет.
- Почему?
- Чей мяч? Новый?
- Мяч Тенго, отец ему купил.
- А то Рыжику купили бы! Дождется, как же! - самодовольно сказал Тенго.
- А ему и не нужен такой отец, - повторил Шакро слова одной из сердобольных соседок и подмигнул обладателю нового мяча.
- Не ваше дело! - бросил Рыжик и так покраснел, что веснушки исчезли под краской.
- Ну, идешь? - еще раз спросил Шакро.
Ираклий направился домой. Несколько дней не показывался он во дворе. Говорили, что лежит, - ступни обжег. Мальчишки еще больше завосхищались им, один Шакро злорадствовал:
- А что он думал, на горячую жесть, будто на ковер, ступал. Нашелся герой!
- А что - нет?! Вытерпел!
- Фашисты сжигали наших партизан, а они выносили!
Шакро дал сказавшему подзатыльник.
Мальчик захныкал.
Во дворе лучше всех дрался Шакро, но Рыжик горазд был на всякие проделки, поэтому ребята, хотя и боялись Шакро, обычно держали сторону Ираклия. Озорной был Рыжик, скучать не давал.
Бабушка Тебро говорила, что он с рождения поражал ее, особенный был… До трех лет слова не произносил, понимать - все понимал, а говорить не умел. Обожал лимонад, ничего больше не желал пить, не унимался, пока не получал его. Сколько ни объясняли, что вредно много пить, животик заболит, не слушал, плакал, просил и просил, пил, пока чуть не лопался, на улице мимо ларька с газировкой не давал пройти. Взрослые диву давались - столько пьет, куда только вмещается!
Однажды, напившись лимонада, он уселся на полу со своими игрушками, поджав одну ногу, и принялся ломать машинку. Бабушка перестала шить и позвала мальчика.
Ираклий встал, а ступить не смог, отсидел ногу. Лицо у него исказилось, на глаза навернулись слезы.
- Подойди, говорю! - рассердилась бабушка, не догадываясь, что с ним.
Малыш не двигался.
- Оглох! - вспылила бабушка.
- Н-не могу, н-не могу, нога болит, нога болит, бабушка… - залепетал вдруг Ираклий и, наверное, не умолк бы, если бы изумленная бабушка не вскрикнула так громко, что на несколько дней лишилась голоса. Соседи смеялись: ребенок заговорил, зато бабушка онемела.
А спустя неделю крики дворника ни свет ни заря подняли на ноги весь квартал.
- Что за люди, что это за люди! - орал он, стоя посреди двора.
Обитатели одноэтажного дома, где жил Рыжик, высыпали во двор.
- В чем дело?! Что случилось?!
- Почему льется вода?! Почему кран не закрываете?!
- Какой кран, о чем ты? - обступили его жильцы.
- Какой, какой! Один он у вас, этот, во дворе! Позавчера пришел - гляжу открыт! Вчера пришел - опять льется вода! Почему не закрываете, почему?!
Соседи загалдели. Накануне вечером последней набирала воду мать Шакро.
Она клялась, что хорошо закрыла кран, крепко.
А на следующее утро дворник снова расшумелся. Из крана по-прежнему лилась вода.
Надо было что-то предпринять. Кто-то нарочно оставлял кран открытым. Бабушка Тебро вызвалась покараулить, посмотреть, кто безобразничает.
Вечером, умыв внука под краном после долгих уговоров, обещаний и угроз и уложив его в чистенькую постель, она накинула на плечи шаль и присела на скамеечке под деревом в дальнем углу двора. Видели бы, как расширились у нее глаза, когда дверь ее комнаты отворилась и в белой ночной рубашонке вышел Ираклий. Малыш настороженно огляделся, прокрался к крану и открыл его до упора.
- Что ты делаешь? - вскочила Тебро.