Много, конечно, за жену предлагает, даже слишком. Но это ведь смотря какая жена. За Тоньку много, за Марию Гавриловну, которая во всем прочем, наверное, как в запчастях разбирается, - и подавно. А за Веру Васильевну, если она, конечно, не будет шиться к этой шалашовке, - в самый раз. Тем более что коня Виктору Степановичу не надо и кинжал ему ни к чему. У него и так все есть, что человеку нужно. А машину он себе всегда купит. Скоро с ними совсем свободно будет, если в Тольятти их делают восемьсот тысяч в год. Подумать только - меньше минуты на машину. А тут с какой-нибудь одной трое суток кружишься - и без пользы делу. То одного нет, то другого. Запчасти - главная вещь. Это всем ясно, одна Мария Гавриловна не понимает. Или в газетках не пишут об этом?
А человеку запчасти не нужны, человеческие? Еще как. Давно пора Вере эту печенку-селезенку сменить, старую выкинуть, новую поставить - и крути баранку. А до сих пор ничего придумать не могут, гадики. На Луну летаем, под землей дворцы строим, в Магадане даже плавательный бассейн построили (действительно, есть такой, мы о нем упоминали в первой главе. - А. Б.), а человека капитально отремонтировать не могут.
Конечно, Вера Васильевна не какой-нибудь прокурор или писатель, невелика птица. Но ведь тоже жить хочет. Есть и покрупнее ее люди, а маются. И не может быть, чтобы тут ничего сделать нельзя. Богатый опыт механика говорит, что если запчасти есть, то машина может сколько хочешь работать - только езди осторожно. А тут какая езда? Тут получается, что нет жены. Только коснешься - ох, не могу, не надо. Одни неприятности из-за отсутствия запасных частей. И когда только они это поймут?
Под словом "они" Виктор Степанович подразумевал довольно широкую группу научно-технической интеллигенции. Нельзя сказать, чтобы он перед ней очень сильно благоговел, скорее наоборот - считал этих специалистов, особенно молодых, если уж и не совсем обузой, то неизбежным злом, которое приходится терпеть, пока они ума наберутся и жизнь узнают. Но признавал, что кое-что и они придумать могут. Ведь придумывают же где-то хорошие машины. "Мазы" наши очень неплохие стали. "ЗИЛ-130" тоже вполне стоящая машина, и чешская "Татра" с умом сделана. Значит, есть и среди ученых умные головы, не все зря деньги получают. Но, может, их мало? Перебросишь их, скажем, на эти запчасти, будут они проблему пересадки решать, и все остальные дела остановятся. Нет уж, пускай сначала технику в северном исполнении дадут. А то ведь сто лет одни разговоры. А всего делов, что стекла сделать двойные, чтобы не мерзли, обогрев в кабине наладить, подогрев топлива и масла сделать, чтобы в холод завести можно было, ну и резинотехнические изделия на более стойкие заменить. Только и всего. Про морозостойкие сорта стали тут уж не вспоминаешь - это бы сделали. Ресурс двигателя хорошо бы увеличить - много на морозе колматить приходится. Так ведь нет, все только обещают и на выставке опытные образцы показывают.
Так что с запчастями пока потерпим - вы технику скорее нормальную дайте. И вообще о запчастях пусть те заботятся, кто на Берелехе или Зеленом Мысу работают, пусть они свои предложения пишут. А в Магадане условия райские. В столице, наверное, не знают, какие у нас здесь условия, а то мигом бы все надбавки срезали. Им на расстоянии весь Север одинаковым кажется, а в Магадане зимой - двадцать, в Берелехе - шестьдесят, а на Зеленом Мысу чуть меньше, зато ветер гадский, да еще по зимнику двести пятьдесят километров до Билибино, а ремпункт только один в Погындино, посередине. Был там Виктор Степанович, знает тамошние условия. В Магадан оттуда как на курорт попадаешь. В Москве об этом, конечно, не знают, ну и хорошо.
(Тут Виктор Степанович допускает ошибку. Хотя Магадан от Москвы далеко, это не мешает многим очень ответственным работникам, включая заместителей министров и даже министров, довольно часто бывать здесь и даже выезжать с местными руководителями на трассу. Так что магаданские условия в Москве знают хорошо, и ничего - надбавки не срезают. Вероятно потому, что проблема устойчивости населения, борьбы с миграцией, текучестью рабочей силы стоит еще достаточно остро и отмена каких-либо льгот только увеличила бы ее).
- Ты чего воешь? - говорит Вера Васильевна. - День-то какой хороший. Может, пойдешь погуляешь?
- А ты?
- У меня дел хватит. Ты за две недели пыль хоть раз вытер?
Пыль, конечно, только предлог. Другие заботы у Веры Васильевны. Задумала она сделать генеральный смотр своим вещам, чтобы выбрать подарки для работников Антона Бельяминовича. Можно и при Викторе все приданое разложить, только лучше, если его не будет - думается без него лучше, как будто его и нет совсем, как будто она уже на новой вилле свое имущество разбирает, жалко ведь все так бросить, годами покупала-собирала, да и вещи еще совсем приличные есть.
- Может, в кино пойдем? - говорит Виктор Степанович. - Что я по улицам буду ходить?
- Да некогда мне!
- Новое дело! То в больнице лежала, отсутствовала, то некогда. Ты у меня смотри, не болтай ногами.
- А чего смотреть? - Вера Васильевна даже выпрямилась, смотрит на мужа в упор. А чего ей, действительно, ждать? Ведь надо когда-нибудь объясниться. Страшно, конечно, но все равно придется. Ну, выкладывай, что ты знаешь и что хотел сказать!
- Ты, может, выпила? - удивился Виктор Степанович. - Бойкая очень стала.
- И стала.
- Тонька, что ли, поднесла?
- А если не она?
- Загадочки. Может, еще выпьешь? У меня есть. Или со мной не хочешь?
- Не хочу. Ничего я от тебя не хочу.
- Может, нужно чего?
Ну, Вера Васильевна! Вот она, минута, - все сказать. И сразу совсем легко будет, потому что все узлы развяжутся, необходимость во вранье отпадет, а то ведь людям уже в глаза стыдно смотреть. Но страшно - как головой в прорубь. Не решилась.
- Ничего мне не нужно Шел бы ты правда погулять. Хмель из головы выйдет. Думаешь, я не вижу?
- Все ты видишь! - Виктор Степанович обозлился, потому что подумал, что его прием разгадан. - Ну, что ты видела?
- Чай еще будешь пить? Или убирать?
Еле выпроводила. И ушел Виктор Степанович почему-то невеселый. Может, чувствует чего? С Аркадием вот тоже непонятно получилось. Он дважды заходил без нее и видел Виктора, а Виктор об этом ни гу-гу. Не обратить внимания он не мог, потому что Веру Васильевну еще ни один незнакомый мужчина не спрашивал. Или такой пьяный был, что не запомнил, подумал, что приснилось? Или, наоборот, все запомнил и ищет теперь новых доказательств? Ждет, как дело дальше пойдет? Только это едва ли. Не такой человек Виктор Степанович, чтобы долго таиться, все бы ей уже давно выложил, сейчас бы сказал - он, когда выпьет, ничего удержать не может. Значит, не помнит. Но раньше у него никогда таких провалов в памяти не было, тем более два раза подряд. Конечно, шестой десяток, здоровье уже не то.
И вдруг стало ей так жаль Виктора, что хоть плачь. Ну с кем он тут останется? Кто за ним следить будет? Ведь он себе больше никого не найдет. И что это за судьба у человека - первая жена его бросила, вторая тоже убегает. За что же так бьет? Ведь не худший он из мужиков. Есть вон какие паразиты! И пережил он сколько! Другой бы совсем бичом сделался, а он нет - и дом у него, и на работе уважают. Что же она делает? Разве так можно?
А посоветоваться не с кем. С Тонькой нельзя, она ее, может, только теперь и стала уважать, когда узнала, что профессорша, каждый день теперь бегает, а то нос от нее воротила - деревня, мол, как будто сама из столицы приехала. А не понимает, что если человек больше ее на десять лет прожил - хоть где, пусть в той же Атке, или даже в гаком поселке, как Черное Озеро (там теперь, наверное, ничего и не осталось) - то он все равно больше про жизнь знает, потому что больше перечувствовал и передумал. А кино и на Атке можно смотреть, и книги там продают. Нет, советоваться с Тонькой нельзя, она этого не поймет, ей слава Антона Бельяминовича все затмила, она на такие вещи падкая.
С Анной Ивановной и подавно нельзя, у нее один разговор - о внучке, не будет она тебя слушать, сама говорить начнет, потом не отвяжешься.
Тетка бы здесь была! Она бы сказала, тем более что Антона Бельяминовича видела и спасти ее, Веру, хотела, с таким человеком в бой вступила. Обиделась, наверное, сильно. Как с ней теперь говорить? Пришлите лук?
А больше никого не остается. Один Виктор. Может, признаться ему во всем? Так и так, мол, нечистый попутал, были мысли, но теперь уже все прошло. А если прошло, то зачем волновать? У него на работе забот хватает, и здоровье уже не то, водка еще никому на пользу не шла. Да и от жены не всегда теплое слово услышать мог. А сегодня и вовсе выдворила, погнала мужика на улицу в мороз. Зачем, спрашивается?
Но Вера Васильевна все-таки вытащила чемоданы со своим добром. Открыла их на полу в большой комнате. И хотела выбрать что-нибудь для слуг, а сама совсем о другом думает.
О тех же слугах, например. Почему это она должна им подарки дарить? Она их даже в глаза не видала, может, такие оторви и брось, а им еще подарки? Да что это за люди такие, что в слуги нанимаются? Воспитание Веры Васильевны, ее опыт жизни, мировоззрение, наконец, решительно восставали против лакейства и, значит, против этой профессии. Ну цветовод - ладно, это дело хорошее, с красотой связано. А остальные слуги? Это же до чего упасть нужно, чтобы на такую работу согласиться? Может, у них другого выхода не было - возраст, а образования и квалификации нет? От бедности на это дело пошли? А подарки? Те самые, которые они Вере Васильевне подарили. От бедности хрустальную вазу за сто восемьдесят рублей дарить не будешь. И броши-подковы на дороге тоже не валяются. Значит, не очень они бедные, если могут такие вещи покупать. Неплохо, значит, зарабатывают на своем лакействе? Как же их уважать?
Тут и еще одно обстоятельство играло роль. Вере Васильевне было жалко отдавать свои вещи, про каждый из этих отрезов, про каждую пару туфель она могла сказать, когда и где они куплены и за сколько, к какому празднику. Ну скажите, почему она должна подарить этому Джузеппе бостон - три метра, сто двадцать рублей (она сразу об этом отрезе подумала, когда читала письмо Антона Бельяминовича)? Вы посмотрите, какое качество! Сейчас такой материал даже у нас не найдешь, а у них там и вовсе, у них там все ненатуральное, поэтому и кризисы бывают часто.
И вот подарит она этот прекрасный отрез какому-то слуге, а Виктор Степанович будет замухрышкой ходить. Последний костюм ему еще три года назад купили. Конечно, он такой человек, что и не попросит. Но разве это хуже, чем заранее, еще до объяснения, до регистрации, кольцо выпрашивать, объем пять сантиметров? Кто благороднее выглядит - профессор или механик?
Кольца-то у нее есть новые, ненадеванные, потому что купила она как-то про запас два, пару (а то вдруг потом исчезнут?), но Виктор не надевает - мне, говорит, в масле возиться, да и зацепишься за что-нибудь, без пальца останешься. Так и не носит. А на каждый день у Веры Васильевны есть другое, подешевле. И вот почему это она должна сейчас праздничные, ненадеванные кольца кому-то отдать?
И так про каждую вещь сказать можно - и про отрез панбархатный, сиреневый (может, панбархат скоро опять в моду войдет), даже вот про этот шарфик капроновый. Пусть он и стоит всего семь рублей, но ты их заработай сначала. И вообще не согласна она свои вещи неизвестно кому отдавать! А где, позвольте спросить, ваши двадцать пять костюмов и другие дорогие вещи?
И уже непонятно, что Вере Васильевне оставлять жалко - мужа или вещи? Может, потому непонятно, что между Виктором и этими вещами прямая связь имеется. Ведь почти все вещи на его деньги куплены, они как бы воплощение его достоинства - труда, честности. И недостатков тоже: меньше бы пил, больше бы вещей было. А с другой стороны, Виктор Степанович так же, как и эти вещи, занимает в жизни Веры Васильевны определенное место, и, как сегодня выясняется, не такое уж маленькое, чтобы бросить его за ненадобностью и больше не вспоминать. Так как же бросить?
Идет у Веры Васильевны голова кругом. И даже кажется ей, что кружится все то в одну, то в другую сторону, и в тот момент, когда направление меняется, словно сыплется у нее в голове что-то - как пуговицы в металлической банке из-под кофе.
И тут Анна Ивановна пришла.
Вера Васильевна не успела свой магазин прикрыть, Только крышки чемоданов захлопнула, а из-под них все торчит, радуги переливаются. Тут хоть слепой будешь - увидишь.
- Это ты столько купила?
- Да было у меня все это. Давно уже, - защищается Вера Васильевна, потому что понимает, что сейчас эта ненормальная бабушка, даже Не отдышавшись, начнет из нее душу вынимать.
- А мне? - говорит Анна Ивановна.
- Детского ничего не было.
- Конечно, не было. Себе вон сколько накупила, а деньги взяла. Шульга, между прочим, интересовался, когда принесешь. Он к внучке очень хорошо относится.
- Сказала, значит?
- Я его обрадовать хотела. Он страсть как не любит с пустыми руками приходить. Вот я ему и сказала, что сегодня с подарком пойдем.
- Шибко быстро хочешь! - огрызнулась Вера Васильевна.
А что ей оставалось сказать? Вещей-то детских у нее нет, и неизвестно, где взять. А той, видите ли, приспичило.
- Ладно, - сказала Вера Васильевна. - Не волнуйся. Может, вот этот отрез возьмешь? Тут четыре метра, как раз на тебя. А цвет-то какой! Цвет незрелой брусники называется.
Но Анну Ивановну даже такая жертва не устраивала.
- Да ты что! - возмутилась она. - На что мне твой материал? Да еще цвет незрелый. А если полиняет? Ты мне детские японские вещи обещала. А если нет - давай деньги обратно.
- Да ты погляди, мягкий какой! И отдаю себе с убытком. Ты его легко за сто двадцать или за сто сорок продашь.
- Сама продавай! - не отступала Анна Ивановна. - Хоть за двести! Я спекуляцией не занимаюсь.
Ну ничем ее не прошибешь! Бывают же такие бабы! Веру Васильевну даже в жар бросило. И то еще мучает, что Виктор Степанович может в любую минуту вернуться, чего ему по морозу гулять. Анна Ивановна тогда сразу про эти сто рублей скажет, рот ведь ей не заткнешь. И что он подумает?
- Да ты не себе, ты невестке возьми, - говорит Вера Васильевна и чувствует, что сейчас печень заболит, укатали они ее за два дня - эта жадюга несчастная, да и Аркадий мог бы поаккуратнее ездить, себя бы сберег и машина целой осталась. - Сделай невестке подарок.
- Это зачем?
- А за что ей тебя любить? Ты сама подумай. Ты же не в дом ее к себе взяла, они отдельно живут. Во-вторых, ходишь со своими советами, а молодые этого не любят. В третьих, Борис твой небось при каждом удобном случае говорит, что у мамочки лучше было. Мало? А ей от тебя какая польза? Что ты ей хорошего сделала?
- Как это - что? Борис мой сын, я его вырастила. За одно за это…
- Подумаешь, принц какой? Она бы себе другого нашла!
- Да? - спросила Анна Ивановна. - Говоришь, подарить ей нужно? Покажи еще раз бруснику. А шерсть настоящая?
- Я не набиваюсь, - сказала Вера Васильевна как можно спокойнее, - я этот отрез всегда продать могу.
- А еще у тебя что есть?
Торговля продолжалась больше часу, хорошо что Виктор Степанович где-то задержался. Уходила Анна Ивановна с туго набитой сумкой, и теперь уже не Вера Васильевна была должна ей, а наоборот, и не сто рублей а двести. Только бы эта бестолковщина не передумала. Вера Васильевна сбыла ей две пары туфель, купленных десять лет назад в Атке (кто сейчас такие носит?), и отрез сиреневого панбархата (носи на здоровье), и даже шарфик капроновый (со скидкой, за пятерку - в виде премии) - очень хорошо все получилось. А то ведь жалко бросать вещи, пусть они и не самые модные, но ведь деньги за них уплачены. А деньги не помешают, если в дорогу собираешься. К тому же и слугам нужно что-то купить, чтобы Антон Бельяминович не сердился.
Опять у Веры Васильевны все в другую сторону завертелось, словно она не только от вещей, но и от Виктора уже избавилась. И продала-то всего на три сотни. А тут, если поторговаться, еще на тысячу осталось. И настроение хорошее сделалось. Только бы Виктор пьяный не пришел, очень не хочется видеть его фокусы.
Но Виктор Степанович пришел трезвый и какой-то загадочный, То есть вроде обычный, но смотрит не так и покашливает, словно так прямо и простудился. Может, чего узнал? Какая-то баба, ведь писал Антон Бельяминович, все перехватывает. Может, она подкараулила Виктора и рассказала? Но непохоже, Виктор хоть и странный, но веселый. И трезвый. Чего это он?
Время обедать. Виктор уселся на кухне около плиты, которая служила вместо стола, и опять запел: "Хаз-Булат удалой!.." И опять голова дрожит. Это признак наилучшего настроения.
- Ты чего, Вить? - Вера Васильевна спрашивает.
- А ты чего?
- Да я ничего, - говорит Вера Васильевна. - Давай обедать. Странный ты какой-то.
- А ты не странная? Чуть в меня не вцепилась.
- Да показалось тебе. Чего мне вцепляться?
- Может, и есть чего, - говорит он уже совсем загадочно и вытаскивает бумажник. - Возьми на расходы, а то я и забыл, что ты без денег. Правильно ты мне напомнила.
И дает ей двести рублей. Ну дела! Вчера ни гроша не было, а сегодня уже четыреста рублей. Даже сразу и не сообразишь, что с такими деньгами делать.
- Спасибо, - говорит Вера Васильевна. - А я думаю, чего ты так странно смотришь?
- Ладно. Шампанское в сумке возьми. Может, замерзло? Холодно на улице.
- А где ты деньги взял? Ведь сегодня сберкассы закрыты. Или ты их в снег закапываешь?
- Много будешь знать! - огрызнулся Виктор Степанович.
Так ей, действительно, все и доложи. Скоро состарится, если все знать будет.
Пока обедали, Виктор Степанович пару раз смотался в большую комнату к серванту, а потом, когда Вера Васильевна со стола убирала, и последнюю стопку выпил. Теперь уже полный порядок. Один только пункт остался невыполненным, но и тут, наверное, будет без осечки, потому что двести рублей он Вере дал, а это деньги немалые. Что ей еще надо? Кто она ему, в конце концов! Или только кухарка?
- Ты чего? - спросила Вера Васильевна, подняв голову с подушки, когда он, стараясь не греметь дверью, протиснулся, чуть приоткрыв ее, в маленькую комнату.
- Так ведь холодно на кушетке, - сказал Виктор Степанович, улыбаясь.
- Не выдумывай.
Однако надежда на то, что все сегодня удастся, раз уже день такой замечательный, не оставляла Виктора Степановича.
- И ты небось замерзла! - сказал он, залезая под тяжелое красное одеяло.
- Я уже сплю, - сказала Вера Васильевна, отодвигаясь к стенке.