"А что если это он открытку прислал? - подумала Вера Васильевна. - Может, он увидел меня на концерте, когда свет в зале зажгли. Но я не очень долго и хлопала, потому что боялась поздно домой идти, это ведь второй концерт был, в десять часов начало. Он адреса моего не знает. И почему "Антон" подписался?"
- Гражданочка, может, выручишь? - сказал у нее за спиной мужчина в синем, вымазанном известкой плаще. Он протянул ей несколько селедок на газетном листе. - Гляди, сколько на рубль!
В магазин уже никого не пускали, и на что этот бич рассчитывал, было неизвестно. Разве что кто-нибудь из рабочих был знакомый или задолжал кому-нибудь.
- Да иди ты! - отмахнулась Вера Васильевна от противной физиономии, столь нагло вторгшейся в ее грезы. И печень от одного вида селедки стала болеть. Надо же, как она устроена!
Дальше по пути были еще два магазина - обувной и "Волна" на углу Портовой и Коммуны, но Вера Васильевна и так опаздывала и останавливаться было некогда. (Анна Ивановна, жена бригадира, точно ей какую-нибудь гадость скажет - как же, начальница! Хуже нет с ней меняться.) Но одну фразу из поздравления Вера Васильевна все-таки запомнила: "Остаюсь с симпатией к Вам". Очень ей понравилась эта красивая фраза. И главное, что остается! Значит, был, есть и будет. Красивый, наверное, человек.
Толстая Анна Ивановна уже в пальто дожидалась. Тут же и ее муж сидел - лысый, с узенькими черными усиками Шульга. Глазки у него всегда сощурены, словно он ко всему приценивается. Эти голубки, конечно, расстаться не могут, а тут идешь одна в темень - и ничего.
- Могла бы и пораньше! - буркнула Анна Ивановна, поднимаясь. - Знаешь ведь, что праздник!
- А у меня что, по-вашему? Только о себе и думаете!
- О тебе я должна думать! Как же!
- Будет-будет! - сказал Шульга. - Благодарю за службу. Позвольте от лица командования, товарищ Яковлева, поздравить вас с международным.
- А открыточку не вы бросили?
- Хватит ля-ля разводить! - Анна Ивановна уже переминалась около двери. - Ирку небось уже уложили.
- С открыточками неувязка вышла. - Шульга суетился около стола, перекладывая растрепанный журнал дежурств, - Даже для родной жены не нашел.
"Зачем ему за Антона прятаться? - подумала Вера Васильевна. - Да ну его, черта лысого!"
- У всех праздник, - сказала она, - а тут сиди как пешка.
- Ты не сердись, - пожалела ее Анна Ивановна. - Мы к внучке спешим. Ирку неделю не видели, а они ее сейчас спать уложат - десятый час.
Они ушли. Вера Васильевна закрыла наружную дверь на крюк, проверила сигнализацию - в порядке, телефон работает, расписалась в журнале. В маленькой, примыкавшей к проходной базы комнатке было тепло. Сюда бы еще кушетку - и прекрасно жить можно. Но против кушетки Шульга возражал категорически. Поэтому в ночное дежурство подремать можно было только на составленных стульях - жестко, конечно, и голова свешивается, но на то и работа, а не санаторий.
На уже включенную плитку - такие нарушения Шульга как будто не замечал - Вера Васильевна поставила чайник, чтобы согреть воды для грелки. Печень вроде притихла. Потом достала из ящика стола затрепанную книжку про разведчиков. Но читать не хотелось. Чайник скоро зашумел, потом засвистел.
"Ну кто же все-таки написал? - опять подумала Вера Васильевна, разглядывая открытку. - И почерк вроде знакомый. Видела я его уже где-то!"
Вот что может сделать простая поздравительная открытка! Перевернула она душу Вере Васильевне, и словно сдвинулось все в ее жизни с привычных мест, и самой ей уже неясно: где она, с кем, зачем? А ведь не девочка. Взрослая, рассудительная, может быть, даже расчетливая женщина, всегда вроде знавшая, что почем, и что даром, просто так, ничего не бывает.
А если бывает? Было ведь в ее жизни уже однажды завихрение, то самое, что подхватило ее теплым августовским вечером в тихом городе Муроме, где она жила, где на "главной улице - Московской, на углу, перед книжным магазином, каждое утро выкладывали сегодняшнее число цветочками и даже день недели (летом, конечно) и где однажды она вдруг почувствовала под легким ситцевым сарафаном приятную, подрагивающую тяжесть грудей, и тотчас сладкая грусть неизвестно о чем охватила ее, хотелось кого-то жалеть, о чем-то грустить - пусть это будет невыносимо тяжело и больно душе, она все вытерпит, и очень хотелось плакать - ярким, солнечным днем в пыльном скверике, у Дома колхозника, где она присела на лавочке и подумала, как все это хорошо, противно только, что на лице появились прыщики, но ведь они пройдут.
И тогда или чуть позже, а может, через год или два, но уже осенью, вдруг нарисовался этот лихой Сережа - как потом выяснилось, пьяница и хвастун, кобель ненасытный, - но тогда денежный, добрый, очень ласковый Сереженька, и получилось это самое движение души, вскинувшее, Веру Васильевну:
над теплым городком с большими железнодорожными мастерскими, которыми когда-то командовал П. Я. Афанасьев, к тому времени (а это было в 1955 году) - первый председатель исполкома Магаданского областного Совета депутатов трудящихся (область организована в декабре 1953 года);
над затейливым особняком инженера В. К. Зворыкина, еще до революции эмигрировавшего в Америку и ставшего там отцом телевидения. Он и по сей день, несмотря на преклонный возраст, почетный вице-президент знаменитой RCA "Радио корпорейшен оф Америка (Голованов Я. Мудрый Филин // Комсомольская правда, 1973. 11 дек.) Тогда в этом доме помещался горотдел милиции;
над пыльными дорожками стадиона "Локомотив", где Вера Васильевна после того дня у Дома колхозника стала заниматься прыжками в высоту, потому что любила в себе это ощущение и втайне гордилась им;
над островерхой громадой наполовину разрушенного, а наполовину заселенного (не монахами, конечно) некогда знаменитого монастыря с редкой тучкой ворон над шпилями;
над знаменитыми муромскими огурцами - самыми скороспелыми в мировом ассортименте: цветет на тридцать пятый, плодоносит на сорок второй - сорок пятый день после посева (БЭС. 1-е изд. Т. 40. С. 627).
И оказалась Вера Васильевна за тридевять земель, в колымском поселке Атка - двести восьмой километр основной трассы. Название свое он получил (как сообщил автору старейший автотранспортник области А. И. Геренштейн) по первым буквам организованной здесь в середине тридцатых годов автотранспортной конторы. Но краевед П. В. Бабкин считает более возможным происхождение этого названия от эвенского слова "атакан", что означает "безжизненное, безводное место, плохое для выпаса оленей" (Бабкин П. В. Кто, когда, почему? 2-е изд., доп. Магадан, 1968. С. 37.), - видите, даже оленям там плохо!
Но даром ли обошлось Вере Васильевне то ликующее парение в теплом муромском небе? Неужто вы забыли, Верочка - я уж вас так назову, раз много знаю и сильно жалею, - что потом-то было?
Не сложилась семейная жизнь у Веры Васильевны. Да и как она с Сереженькой могла сложиться? Когда он на трассе, сердце разрывается - не случилось бы что, уж больно лил да удал, редкий раз без происшествий возвращался. А когда в поселке отгуливает, тоже неспокойно - где он, с кем? Сколько раз говорили Вере Васильевне: "Придержи своего кобеля! А то нарвется". И не парила она больше ни над Аткой, ни над каким-нибудь поселком по соседству - больше корчилась от обиды и боли душевной. Но прощала все-таки, уступая не теперешнему забулдыге, а тому, муромскому, нежно-белому на бронзовом от загоревших тел берегу Оки.
С таким ли мужем ребеночка заводить? А потом и беременеть перестала - от скоблений ли, от переживаний?
Сергея нашли зимой под мостиком речушки, протекавшей через поселок, без шапки, с проломанным черепом. Женщин в те годы на Колыме было мало, стерегли их крепко. Убийцу не нашли.
А больше о прошлом Веры Васильевны и рассказывать нечего. Года через три после смерти Сергея сошлась она - постепенно, после долгих и нескладных ухаживаний с его стороны - с Виктором Степановичем, которого жена бросила из-за занудства - сбежала, сына прихватив, с одним узелочком, правда, через полгода про алименты все-таки вспомнила. И пошли у нее "гадики" да "гадики" со всех сторон. Неплохой вроде человек, да и хорошего в нем мало. Жадный, но не сильно ограничивает. Пьет, но в меру, пьяный редко бывает. По бабам не бегает - и то хорошо. И на работе уважают.
И потянулись эти пятнадцать лег - уже пятнадцать! Сын его год назад в армию пошел. От такой жизни и те далекие завихрения, парения, падения - как хотите их называйте - счастьем могут считаться. Кажется, я соглашусь с Верой Васильевной.
Она позвонила Тоне, но подошла Ленка, племянница Тониного мужа. Она приехала в Магадан поступать в педагогический институт (открыт в 1961 году, имеет три факультета), потому что у себя на Украине боялась не попасть. Но и тут не поступила (в 1972 году конкурс в Магаданский пединститут был такой: на историко-филологическом - 2,3, на физико-математическом - 1,8, на факультете учителей начальных классов - 2,1) - совсем вареная девка. Пошла учиться на продавца.
- Она Павлика моет, - сказала Ленка. - Я передам, что вы звонили.
Тониного звонка Вера Васильевна ждала с нетерпением, словно Тоня ей так сразу эту загадку разгадает. А та, как назло, не звонила - полдесятого, десять. Забыла, что ли, эта дура вареная ей сказать? В начале одиннадцатого Вера Васильевна позвонила еще раз.
- Только уложили, - сказала Тоня. - Развыступался за день, никак не успокоишь. Как здоровье?
- Ничего. Событие тут одно произошло.
- С Виктором поругались?
- Ну его! - сказала Вера Васильевна и, чувствуя, что поступает неправильно, что надо все затаить в себе, спрятать и молчать, все-таки не удержалась: - Открытку я какую-то странную получила.
- От кого?
- В том-то и дело, что не знаю. От какого-то Антона.
- Так уж и не знаешь?
- Сроду такого знакомого не было.
- Интересно, - сказала Топя. - И мне про него никогда не говорила.
- Да не знаю я его!.
- И что он пишет?
- С праздником поздравил. И в конце - "остаюсь всегда Ваш".
- Прыткий. Ты поосторожней. Может, аферист какой-нибудь.
- Сон мне сегодня приснился, - сказала Вера Васильевна, - будто я с кем-то познакомилась. И, представляешь, открытка! У меня весь день предчувствие было.
- Ладно, - сказала Тоня, - завтра покажешь.
- Подожди, - Вера Васильевна боялась, что Тоня сейчас положит трубку. - Может, он еще что-нибудь напишет? Объяснит, кто он и откуда меня знает. А то странно получается - поздравил и пропал.
- А кто их, мужиков, поймет? - сказала Тоня. - Вот чего мой сидит на "Полярном"? (Полярнинское месторождение открыто в 1961 году партией В. Полэ благодаря научному предвидению, специалистов и редкому дару поисковика А. Власенко, нашедшего здесь первые знаки золота еще в 1948 году. Чуть позже рядом было открыто месторождение, названное "Ленинградским" - в честь выпускников Ленинградского горного института, в числе которых был и легендарный Ю. А. Билибин. На базе этих месторождений существует Полярнинский горно-обогатительный комбинат - см.: Чемоданов Н. В двух шагах от Северного полюса. Магадан, 1968.) Все равно всех денег не заработать. И еще думает, что я туда поеду. Буду я город на прииск менять!
- Знаешь, - перебила ее Вера Васильевна, - я думала, что так только в книжках бывает - записки, тайны разные.
- Погоди, еще на свидания бегать будешь.
- Где уж мне на пятом десятке.
- Не говори - тут самые страсти и начинаются.
- Ну ладно, - сказала Вера Васильевна, досадуя на себя, что проявила несдержанность и все разболтала. - Извини, что спать не даю.
- До завтра, - сказала Тоня. - Что-то я тебе даже завидовать начала. Спокойной ночи.
А ночь получилась кошмарной. Этот странный Антон влез ей в голову и добро бы уж хоть приснился, а то ведь, нет - снилась всякая ерунда, и Вера Васильевна, чтобы прогнать ее, то и дело просыпалась и говорила себе: "Ну вот сейчас увижу!", но Антон (она теперь так называла человека из вчерашнего сна) так и не появился.
Вдобавок ко всем волнениям под утро снова разболелась печень. Пришлось опять ставить чайник. Но и грелка не очень помогла. И она еле дождалась сменщицу - черт бы побрал эту праздничную десятку, стоит из-за нее так мучиться!
По дороге домой Вера Васильевна уже в который раз думала о том, что давно могла бы бросить работу, Виктор, слава богу, зарабатывает неплохо, да и следить за ним нужно получше, шестой десяток как-никак. И можно было бы сидеть дома. Что ее сто пятьдесят рублей значат?
Но ведь тоже деньги. Тем более что Виктор Степанович никогда не требовал у нее отчета - трать как хочешь. А потом, что она будет делать без работы? Подушечки вышивать? Это Тоне хорошо, у нее Павлик есть. Хотя уж ей-то ребенок совсем ни к чему, ей бы только шастать где-нибудь, молода еще. Ей Павлик только мешает.
А у Веры Васильевны что? Только Белочка, нежная и доверчивая. Хотя тоже мозги крутить любит. Попробуй отогнать от нее женихов осенью или весной. Это ужас какой-то, когда за маленькой, нежной Белочкой целая свора увязывается, а та бежит впереди, довольная, и еще оглядывается, рассматривает своих ухажеров, словно выбирает. Прибила бы Вера Васильевна эту потаскушку, хотя, конечно, выкинуть теперь уже жалко.
Виктора Степановича дома не было.
"Куда это он с утра? - подумала Вера Васильевна. - Сегодня ведь тоже выходной. Неужели пить куда-нибудь побежал?"
Но так она устала, что даже рассердиться не было сил - сразу повалилась. И спала без снов, словно в какой-то глубокой темной яме сидела. И про Антона ни разу не подумала.
Она проснулась во втором часу, потому что солнце стало светить прямо в лицо, и услышала запах щей. Вот он, оказывается, куда бегал с утра - в магазин. Она еще подремала с полчаса. И было ей хорошо - мягко, тепло и радостно, хотя, если подумать, ничего особенного не произошло. Готовить Виктор Степанович умеет и раза два в месяц потчует ее щами или еще чем-нибудь. При этом он как бы невзначай выпытывает: "Мясо ничего? А то гадики подсунут", - и совсем расплывается, если Вера Васильевна хвалит. Он сейчас, наверное, извелся, что она до сих пор не встает, так не терпится ему похвастать этими щами. И даже с Белочкой, наверное, в порядке исключения погулял, потому что она не скулит.
Перед обедом забежала Тоня за томатной пастой.
- Там у тебя в ящике что-то лежит, - сказала она тихонько, чтобы Виктор Степанович не услыхал. - Ты бы сама посмотрела.
Это было письмо от Антона. Первый раз Вера Васильевна прочитала его наскоро, привалившись спиной к двери кухни, чтобы Виктор Степанович не вошел. Потом, через полчаса, выскочив из-за стола, в уборной прочитала во второй раз - уже не так быстро. И еще через час, когда он, пьяненький, захрапел на кушетке, прочитала в третий раз. Тут уж никто не мешал.
Читая и перечитывая эти прекрасные слова, Вера Васильевна была счастлива. Она и за столом вела себя как девочка - смеялась чему-то, вскакивала, обнимала Виктора Степановича и говорила ему: "Ах, какой ты милый и славненький! Как я раньше этого не замечала!" В эти минуты ей плакать хотелось. Виктор Степанович даже сердиться стал, потому что все эти фокусы мешали ему, нарушали установленный порядок, согласно которому в золотых с эмалью стопках на серванте как будто нет ничего и не увидишь, сколько ни гляди, а потом вдруг оказывается, что Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя-а, а все остальные - гадики.
И вдруг тоска навалилась, такая тоска, что места не найдешь. Ну чему, дура; обрадовалась? Ведь смеется над тобой кто-то вместе со слониками индийской ручной работы. Дураку ясно, что смеется. Станет научный работник, да еще старший, вахтершей интересоваться! Добро бы ей лет тридцать было, а то ведь и смотреть не на что. На покойную жену похожа! Ничего себе - сравненьице нашел. Вот именно на покойницу. Хотя бы уж соврал что-нибудь покрасивее. А если уж так понравилась - отчего не подошел, не сказал это? А то письма, открытки - неизвестный Вам Антон на белый дом любуется. Смеется кто-то над ней, а она и обрадовалась, дура нескладная.
Но были и другие мысли. И шли они вместе с этими" то перебивая их, то куда-то отступая: "А почему бы и нет? Не страшилище же она какое-нибудь. Он человек немолодой, зачем ему девчонка? Если у него серьезные чувства, то такая как раз и нужна. А уж любить я тебя буду, Антоша, - на свете еще такого не было. Ты поймешь, что не ошибся".
Тогда особенно тревожило, что не все она письма получила (того, что с видами Нью-Йорка, например, - нет). А сколько еще пропало? И кто взял? То, что не Виктор, - это ясно, он бы не утаил, все бы ей пьяный выложил. Значит, из соседей кто-то ворует? Или на почте потеряли? Глотки бы она перегрызла всем, кто на ее письма позарился. Слышите?
А ведь могло так случиться, что Виктор вчера бы И открытку из ящика достал. Стоило ей с первой почтой прийти, а не со второй - ведь за первой Виктор сам спускался. Еще и не было ничего, а уже чуть-чуть не попалась. Устроил бы ей Виктор Степанович праздничек!!
Вечером, перед тем как лечь спать, она никак не могла решить, куда спрятать письмо, не ложиться же с ним в постель. Все места казались ненадежными - и в книгах, и в кастрюле, и за ковром. Сунула, наконец, в чемодан с вещами и подумала; "Ну и задал же ты мне работы, Антоша. Вот ведь ты какой беспокойный, право!"
А письмо было такое:
Здравствуйте, уважаемая Вера Васильевна!
Вероятно, вам будет очень интересно узнать, кто я. Я открою вам свою тайну, только прошу вас держать это в секрете, потому что я живу в Магадане по литеру "С", что значит "совершенно секретно". Я старший научный работник исследовательского института. Я уже не молод, мне 42 года, был женат, но десять лет назад похоронил ее.
И вот теперь в мою жизнь являетесь вы, как две капли воды похожая на нее, и жизнь для меня снова начинается вновь. Когда я увидел вас в первый раз в кино днем, я чуть не обнял вас. Вы были, вероятно, с отцом или близким, и я хотел при нем подойти и поцеловать вашу руку. Не знаю, чем бы это кончилось, но моя сугубо большая выдержка не позволила. Тогда я купил билет, дал одному молодому человеку пятьдесят рублей за его место и сидел сзади вас. И когда вы вышли с этим пожилым человеком (супруг?), я проводил вас до входа в парк.
Я не мог, мучился, страдал, тлел, и письма, которые я вам писал, были от души написаны. Если бы я не уезжал, я бы не открыл эту тайну, что я не могу жить без вас.
И теперь вы как призрак преследуете меня. Или я вас? Я вас настолько изучил, что могу все ваши приметы описать. У вас на лице три родинки. В области бровей одна, и две ниже - на подбородке и ниже щеки на левой стороне. Это вам интересно, не правда ли?
Сегодня специально проехал четыре раза мимо ваших окон, и у меня в машине спустила камера. Я долго стоял, думал, что вы со своей прелестной собачкой пройдете мимо. Но не удалось, А я вижу вас часто, когда вы идете в свою поликлинику. Дважды я пошел за вами, но вы, вероятно, пошли на прием, и я больше вас не видал.
Если бы вы знали, сколько трудов и денег мне стоило добыть эти сведения о вас, в том числе и адрес. Но я ни перед чем не остановился.